Древняя Русь не знала сословий. Они народились только в московскую эпоху; во времена предшествовавшие можно наблюдать лишь слабые их зародыши. До образования единого Московского государства все население русских княжений, с точки зрения права, представляло единообразную массу, разные слои которой отличались один от другого достоинством, а не правами и обязанностями.
Сословных различий, привязывающих известные классы общества к известным занятиям, еще не было: от князя до последнего свободного всякий мог быть воином, чиновником, иметь поземельную собственность, заниматься торговлей, промыслами и т.д.
Каждый имел право на все, но одному удавалось больше, чем другому, а потому он и выделялся как человек “лучший”; кто оставался позади всех, тот характеризовался эпитетом “меньшаго” человека. Таким образом возникла целая лестница качественных различий одного и того же рода свободных людей.
Ступени этой лестницы не были замкнуты: по мере улучшения фактической обстановки человек сам собою поднимался на следующую ступень и наоборот. Но возвышение “меньших” не было делом легким.
Экономические условия большинства “меньших людей” были так тяжелы, что маленькому человеку нелегко удавалось подняться в средний или высший слой; а многие из этого большинства, чрез посредствующую ступень наймитов, спускались в разряд рабов.
Наши древние памятники обозначают одним словом все свободное население со всеми его подразделениями. Таких всеобъемлющих слов у нас два: людие и мужи.
В самом широком смысле первое слово употреблено в договоре Игоря с греками. Во введении к договору читаем:
“Мы от рода русскаго, сли и гостье (следует перечисление послов), послании от Игоря, Великого князя рускаго, и от всякоя княжья, и от всех людий Руския земли”.
Здесь людьми названо все население Русской земли за единственным исключением лиц княжеского рода.
В столь же широком смысле употребляет это слово и Русская правда. Она обозначает просто людьми все население судного округа.
“Аще оубьють огнищанина в обидоу, то платити зань 80 гривен оубийци, а людем не надобе…” (П. 1).
“Будеть ли стал на разбои без всякоя свады, то за разбойника люди не платять…” (П. 7).
Этот всеобъемлющий термин служит составителям Русской правды и для обозначения свидетеля вообще, к какому бы классу населения он ни принадлежал:
“…Оже ли оубьют (татя), а люди боудоуть видели связан, то платити в нем” (II. 19; III. 51).
С таким же словоупотреблением встречаемся и в летописях.
Начальный летописец, описывая под 968 г. обложение Киева печенегами, так выражается о киевлянах:
“Изнемогаху же людие гладом и водою”.
В 1154 г. умер киевский князь, Вячеслав. Соправитель его, Ростислав, находился в это время вне города; он шел с войском против черниговских князей.
“Мужи же бороняхуть ему пойти Чернигову, рекучи ему: се Бог поял строя твоего Вячеслава, а ты ся еси еще с людми Киеве не утвердил; а поеди лепле в Киев, с людми утвердися” (Ипат.).
Черниговцы, обратившиеся в 1138 г. к князю Всеволоду с требованием о заключении мира, названы просто “людие черниговцы” (Лавр.). Подобно этому и вся совокупность жителей других волостей, Суздальской, Владимирской, Псковской, Новгородской и пр., разумеется под словом “людие”[1].
Из этого первоначального безразличия свободных людей прежде всего начинают выделяться люди, поступавшие на службу князя. Под именем “дружины”, или “княжих мужей”, они начинают противополагаться “людям” вообще.
Благодаря этому в одних и тех же памятниках встречаемся и с широким, и с более тесным употреблением слова людие. Образчик последнего дает статья пространной Русской правды:
“Аже кто оубиеть княжа мужа в разбои…, то виревную платити в чьей же верви голова лежить, то 80 гривен: пакиль людин, то 40 гривен” (III. 5).
Княжие мужи противополагаются здесь простолюдинам, неслужилым людям.
Ко времени, когда сложилась редакция списков пространной Русской правды, это различие служилых и неслужилых людей настолько резко обозначилось, что повлияло на установление высшего штрафа за убийство первых. Княжие мужи начинают, таким образом, усваивать некоторые черты привилегированного положения по отношению к людям вообще.
В московское время все население распалось на отдельные чины с особыми правами и обязанностями, и каждый чин получил свое особое наименование. Несмотря на это, термин “людие” продолжает употребляться для обозначения всего населения.
“Лета 7090 (1582) марта в 12 день Государь Царь и Великий Князь Иоанн Васильевич всея Русии приговорил со всеми бояры: ябедников, кромолников и составщиков по прежним уложениям не щадити; холопей боярских и иных чинов людей, которые будут в суде за себя или за своего государя или за кого иного стояти…” (АИ. I. № 154. XX).
Уложение запрещает патриарху, митрополитам, епископам, боярам, окольничим, думным, ближним и всяких чинов людям держать закладников и говорит:
“Да и тем людем (т.е. патриарху, митрополитам и т.д.), которые их (тяглых людей) учнут впредь за себя приимати в закладчики, по тому же быти от государя в великой опале…” (XIX. 13).
Столь же широкое значение, как слово “людие”, имело в древности и слово “муж”, сохранившееся и по наши дни для обозначения всего крестьянского населения в уменьшенной форме “мужик”. С эпитетом “свободный” оно обозначает, по Русской правде, все свободное население со включением даже княжих мужей:
“А се аже холоп оударить свободна мужа…, то платити зань господину 12 гривен…” (I. 22; III. 87).
Свободному мужу противополагаются по этой статье только рабы. Суздальская летопись называет всех жителей Торжка “мужами” (1178). Подобно этому договорная грамота между Полоцком и Ригой начинается так:
“Мы, мужи полочане…” (АЭ. I. № 16).
Эти же слова, употреблявшиеся для обозначения всего населения в его совокупности, служили и для обозначения разных его слоев. Для этой цели к ним присоединялось указание на большую или меньшую степень достоинства, присущую тому или другому человеку. Для обозначения людей высшего слоя служили прилагательные: лучший, вячший, больший, старший, нарочитый; низшего: мелкий, меньший, простой, черный[2].
Весьма характерное в этом отношении место находим в I Новгородской летописи. В 1259 г., когда татары приехали в Новгород с требованием дани, чернь не хотела исполнить волю татарскую.
“И раздвоишася людие, – говорит летописец, – больший веляху меньшим ятися по число, а они не хотяху”.
Итак, из “людей”, населения Новгорода вообще, выделились два слоя: большие люди и меньшие, или чернь, иначе черные люди.
Отличительный признак меньших людей составляет их меньшая сравнительно с лучшими людьми экономическая обеспеченность. Они или вовсе ничего не имеют, кроме носильного платья, и в таком случае поступают в чужие дворы в качестве наймитов; или имеют свой хозяйственный сельский инвентарь и в таком случае ведут свое самостоятельное хозяйство, поселяясь на никем не занятых землях или на землях владельческих.
Отдельные разряды меньших людей носят разные наименования, смотря по местностям и времени.
В древнейших памятниках встречаем: смердов, закупов, изгоев; в Псковской судной грамоте: изорников, огородников, кочетников; в московских грамотах: сирот, серебреников, крестьян.
Последнее слово претерпело изменение, подобное тому, которое произошло со словом “муж”. Из общего наименования всех крещеных людей древности оно приурочивается в московскую эпоху специально для обозначения мелкого сельского населения.
Выше смердов и крестьян стоят купцы, а еще выше – вольные слуги и бояре.
Перехожу к рассмотрению отдельных слоев свободного населения. Я буду отправляться от тех наименований, которые встречаются в источниках.
[1] Ипат. 1154, 1178, 1183; Сузд. 1164; Новогор. I. 1259, 1273.
[2] Для прим. см.: Лавр. 1093, 1230; Ипат. 1146, 1161, 1178, 1185; Воскр. 987; 1186; Нов. I. 1135, 1228, 1230.
