Вещное право имеет своим предметом отдельные вещи, подчиненные господству известного лица. Отношение человека к вещам может быть различно: 1) он может быть собственником вещи; 2) владельцем и, наконец, 3) он может иметь право в чужой вещи. Все эти три института существенным образом различаются между собой.
Под собственностью разумеется право возможно полного господства человека над вещью. В содержании права собственности различают две стороны: положительную и отрицательную.
Положительная состоит в праве собственника делать с вещью, что ему угодно; это право идет до уничтожения вещи. В него входит право распоряжаться вещью, т.е. он может продавать, дарить, закладывать свою вещь и т.д. Право собственности, однако, не безгранично.
В видах общественного блага могут быть установлены некоторые ограничения собственника: так, он платит правительству известные повинности с собственности; он не может сжечь свой дом, если пожар угрожает опасностью соседу, и пр. Отрицательная сторона права собственности состоит в том, что собственник может устранять воздействие на свои вещи всякого постороннего человека.
Собственность, как всякое право, есть идеальная власть. Внешняя форма собственности есть владение[1], хотя владение и не принадлежит к понятию собственности, но служит ей как чувственное ее выражение. Собственник не всегда фактически владеет вещью, он может передать владение другому.
Но когда он владеет сам, он владеет с сознанием того, что эта вещь его собственность, у него animus rem sibi habendi; воля его направлена к тому, чтобы владеть вещью на себя и устранять от вмешательства в его владении всякое другое лицо. Владение является симптомом собственности[2].
Но наблюдение показывает, что владение с наличностью воли владеть на себя, как владеет собственник, может встретиться и не у собственника. Так, владеть может не только тот, кто по ошибке считает себя собственником, но даже вор
Владение, это фактическое отражение собственности, выходит, таким образом, за пределы собственности, существует независимо и отдельно от нее. Но так как владение есть симптом собственности, то гражданский оборот может быть заинтересован в охранении самого симптома.
Действительно, римское право выработало особый порядок охраны владения, отличный от порядка охраны собственности. Владение, не вытекающее из собственности, но пользующееся особой охраной, перестает быть простым фактом, оно получает правовой характер и называется юридическим владением. Такого владельца надо отличать от простого держателя вещи (detentor), у которого отсутствует animus rem sibi habendi.
Для того чтобы возникло юридическое владение, нужны два условия: 1) материальное господство над вещью и 2) такое направление воли, при котором владелец желает владеть вещью на себя как собственник.
Собственность приобретается: 1) Путем первоначальных способов, когда она впервые возникает в руках известного лица. Сюда относится завладение никому не принадлежащими вещами, например, дикими животными: кто завладел ими, тот и становится их собственником; сюда же относится завладение во время войны всем тем, что принадлежит неприятелю, а также завладение тем, что брошено хозяином.
К производным способам относятся все те, при посредстве которых собственность, находящаяся в одних руках, переходит в другие путем продажи, дарения и т.п., причем совершается и сама передача собственности – традиция (traditio); к производным же способам относится и переход собственности в другие руки в силу судебного решения.
2) Наконец, собственность может быть приобретена еще в силу давностного владения. Посредством давностного владения собственником делается тот, кто при известных условиях владел вещью определенное в законе время.
Эти условия следующие:
1) протечение известного времени, законом определенного;
2) Justus titulus, т.е. законное основание владения. Под законным основанием разумеется всякое такое основание, при посредстве которого, обыкновенно, приобретается вещь в собственность, но в котором, в данном случае, был какой-нибудь недостаток или порок, вследствие чего собственность приобретается не сейчас же, а через известный срок.
Такой порок может быть или в лице, напр., вещь передана не ее собственником, а посторонним лицом, которое не имело права собственности в этой вещи; или в самом акте передачи, в котором могла быть сделана какая-нибудь ошибка;
3) владелец вещи должен быть добросовестным владельцем, bona fide; под добросовестностью владения разумеется то, что владелец не знал, что в способ приобретения им вещи вкрался какой-то порок; он должен быть уверен, что приобрел вещь правильно, это и есть добросовестное владение.
При наличности этих условий владелец вещи делается ее собственником, несмотря на то, что в акте приобретения была какая-нибудь погрешность. Приобретение в силу давностного владения имеет целью внести начало твердости в гражданский оборот.
При отсутствии этого института положение приобретателя было бы во многих случаях шатким и без его вины, так как он мог и не подозревать, что в способ приобретения вкралась ошибка. Но и интересы собственника, который путем давностного владения теряет свои права, также достаточно ограждены.
Если он заботливый хозяин, он не даст истечь времени, которое необходимо для того, чтобы у владельца возникло право собственности. В противном случае он несет естественные последствия своего невнимания к собственным интересам.
Третий вид отношений человека к вещи – это право на чужие вещи или сервитуты. Под правом на чужую вещь разумеется пользование чужой вещью в каком-нибудь частном, определенном отношении. Сюда принадлежит, напр., право прохода по чужой земле, право брать воду из колодца, принадлежащего соседу, и т.п.
В этих случаях из прав собственника нечто выделяется в пользу постороннего лица. По содержанию своему право на чужую вещь представляется составной частью права собственности; постороннему лицу предоставляется право пользоваться чужой вещью в том отношении, в каком пользуется ею и сам собственник.
Таким образом, права в чужой вещи являются ограничением права собственности. Это ограничение проявляется и в том, что собственник должен:
1) терпеть, чтобы другое лицо в пределах его владений делало то, на что он имеет право как собственник, напр., брало воду в его пруде, прогоняло скот через его поля и т.п.;
2) собственник сам должен воздерживаться от некоторых действий, на которые он имеет право как собственник.
Каждый, напр., собственник в пределах своих владений, по праву собственности, может воздвигать здания какого угодно размера и высоты; но иногда собственник обязывается не воздвигать здание выше известной высоты, чтобы тем не закрыть света для своего соседа, и пр.
Таковы три вида отношений человека к вещам, различаемые в наше время. Различали ли в древнейшую эпоху собственность, владение и права на чужие вещи? Эти различия свидетельствуют о большой способности к отвлечению. Уже по одному этому, a priori, трудно думать, чтобы в древности они были возможны.
На первых ступенях развития, как у нас, так и у других народов, владение и собственность сливались. Собственник был в то же время и владельцем, а кто владел, тот был и собственником.
“В начале истории, говорит Кунце о римском праве, собственность скрыта во владении; наивное чувство человека в состоянии признать наличность собственности только по признакам владения; лишь с течением времени приучается человек понимать собственность в ее чистой идее” (Cursus. 329).
Ясный след того, что в древности и у нас не различали владения и собственности, находим даже в сравнительно поздних памятниках, судных списках XV в. Сторона жалуется на то, что пустошь ее покосили сильно. Судья, выслушав жалобу, спрашивает: “Чьи те пустоши, кто те пустоши косит?”
Ответ на вопрос “Чьи пустоши?” должен состоять в разъяснении, кому принадлежат пустоши, кто их собственник; второй же вопрос: “Кто косит?” есть вопрос о факте владения. Но в голове судьи эти два вопроса не различаются, они составляют для него один вопрос, потому, конечно, что, по его взгляду, кто косит пустоши, тому они и должны принадлежать.
Безразличие собственности и владения выражалось в том, что не было и особой охраны владения, различной от охраны собственности. Иск начинался о завладении, а судья в приговоре ставил решение о собственности.
Так, и по древнему немецкому праву не было точного различия между собственностью и владением и не было особой охраны владения. Насильно изгнанный владелец должен был доказать свое право владения, а не один только факт насильственного изгнания (Brunner у Гольцендорфа. I. 176).
По германскому праву движимая собственность не всегда защищалась абсолютным иском против каждого третьего владельца. Если собственник сам отдал свою вещь другому, он имел иск только против этого другого: “Hand muss Hand wahren” или “Wo du deinen Glauben gelassen hast, musst du ihn suchen”.
Только при краже иск был абсолютен. Хозяин украденной вещи мог требовать возвращения ее, хотя бы она находилась и у добросовестного владельца. Это последнее правило известно и Русской Правде.
Из статей о “своде” следует, что опознавший свою украденную вещь может требовать возвращения ее от каждого владельца и от того, кто купил ее на торге (I ред. 18, 21; III ред. 41,45; ср. Пек. суд. гр. 46, 54, 56, где, кажется, иначе).
В памятниках XIV – XV вв. различаются уже пожизненное владение от собственности и особая охрана владения. Первое различие встречается в Псковской судной грамоте. Пожизненное владение она называет “кормлею”.
В ст. 72 читаем: “А которому человеку будет кормля написана в рукописании, и грамотами владеть землеными учнет… а продаст тую землю, а доличат того человека, ино ему земля та выкупити, а свою кормлю покрал”.
Что кормля есть пожизненное владение, это видно из ст. 88 грамоты: “А у которого человека помрет жена без рукописания, а у ней останется отчина, ино мужу ея владети тою отчиною до своего живота, только не оженится; а оженится, кормли ему нет”.
Такое различие могло возникнуть само собой, независимо от какого-либо иностранного влияния. Но нельзя не указать здесь на сходство статей Псковской судной грамоты о кормле супругов с указанным выше постановлением Эклоги, по которому, в известном случае, переживший супруг мог пожизненно владеть всем имуществом умершего.
В Новгородской судной грамоте имеем уже статью, в которой сделано различие в охране собственности от охраны владения. 10-я статья говорит о “наезде” на чужую землю (землевладение) и предписывает прежде дать суд о наезде, а потом уже о земле (о праве собственности): “А кто на ком поищет наезда или грабежа в земском деле, ино судити наперед наезд и грабеж, а о земли после суд”.
Самое слово “собственность” в древнее время не было известно. Вместо него употреблялись описательные выражения: моя, твоя земля, моя купля, купил в прок, в дернь (от финского deren – firmus, manderen – terra firma; холоп дерноватый).
Глагол “купить” в древнее время (как и теперь у крестьян, напр., в Лужском уезде) значил и наем, а потому для обозначения приобретения в собственность надо было прибавить: купил в прок, в веки, себе и детям, купил без выкупа.
У немцев также слово “Eigenthum” образовалось позднее, а прежде собственность обозначали словами: eigen, Were, Gewere, от wehren – не допускать, защищать, откуда и Gewehr, оружие. Первоначально Gewere есть необособленное единство собственности и владения, защищаемое судом.
С течением времени в этом понятии начинают различать фактическое владение, юридическое владение и даже наследственную собственность (Zoepfl. С. 733 и ел.; Warnkdnig. Franzosische Staats und Rechtsgeschichte. II. 295 и ел., 324 и сл.).
Один из древнейших способов приобретения собственности состоит в завладении вещью, которое проявляется в применении к вещи человеческого труда. Древнейшая собственность заключалась, конечно, в движимостях.
Дерево и камень, приспособленные к удовлетворению человеческих потребностей, составляли собственность того, кто их обработал; так же точно животные: кто приручил животное, тот и был его собственником. По отношению к земле освоение проявляется в приспособлении ее к потребностям жизни и сельскохозяйственным нуждам.
Что такой способ существовал у нас, на это есть указания в судных списках. Кто успевал доказать, что он косил или пахал известную землю, тот и был признаваем судьей собственником земли. Согласно с этим в древности существовало такое выражение: “Все мое, куда топор, коса, соха ходили”, – т.е. где я фактически господствовал, на то у меня и право.
Кроме первоначальных способов встречаемся и с производными: в силу пожалования, по договорам, по наследству и в силу судебного решения. Но в этих случаях для приобретения собственности требовался еще отвод земли по межам, нечто вроде традиции или позднейшего ввода во владение. Приобретаемый участок обходился в натуре по межам, причем иногда ставились грани и копались межевые ямы.
Из судных списков XV в. видно, что было известно уже и приобретение в силу давностного владения. Факт владения в случае спора доказывался показаниями старожильцев, которые заявляли, что “исстари так было”, они помнят, что лет 20, 40 или 50 тому назад этот человек косил такие-то луга или пахал такую-то землю.
Но срок, по истечении которого давностное владение переходило в собственность, в древности не был точно определен: обыкновенно, ссылаются на много лет, кто сколько помнит. Не находим также указаний, чтобы для приобретения собственности путем давностного владения требовались два другие выработанные римским правом условия, т.е. Justus titulus и bona fides.
Рассмотрим теперь формы древнего землевладения. Этот вопрос решается весьма различно. Писатели родовой школы, начиная с Эвер-са и Рейца, думают, что в древности на Руси не было частной, личной собственности, а была только собственность родовая.
К этому мнению примыкают и некоторые новые исследователи, которые думают, что в древности не было личной собственности, а была собственность семейная; в семье же не отец был собственником, а вся семья как одно целое.
Неволин высказывается против родовой собственности; он думает, что частные лица с древнейшего времени были собственниками. Для исторического времени, когда родовая замкнутость распалась, мнение Неволина совершенно справедливо. Какие были отношения рода к собственности во времена более отдаленные, на это мы не имеем никаких указаний в наших источниках.
В эпоху, к которой относятся древнейшие свидетельства, русские славяне уже вышли из родового быта и собственность по смерти отца делилась, как это видно из ст. 140-й III редакции Русской Правды, которая говорит о дележе наследства между братьями: “Аже братья растяжуться перед князем о заднице”, т.е. о наследстве, то “который детьский идеть делить их” и т.д.
Следовательно, братья могут делить то, что им досталось по наследству; родственники, значит, могут иметь свою отдельную собственность. Утверждая это, мы вовсе не хотим сказать, что собственность непременно делилась сыновьями после смерти их отца. Братья, конечно, могли жить, если хотели, вместе; в таком случае у них будет общая собственность.
Такая общая собственность может быть и не у родственников, если они находят это для себя выгодным. Но такое общение необязательно и продолжается, пока нравится. Если братья найдут, что для них выгоднее отдельная собственность, они могут требовать раздела.
Таким образом, члены семьи, по взаимному согласию, могли жить вместе и по смерти отца, подобно тому, как и совершенно чужие люди могли соединяться в товарищества для совместного хозяйства, если они находили это выгодным[3].
Другое мнение состоит в том, что первоначально преобладало общинное землевладение. Я подробнее останавливаюсь на этом вопросе в т. III Древностей.
Наконец, наша древность знает общую собственность, которую не следует смешивать с общинной. Древнее время знает случаи соединения людей для целей обогащения путем насилия и разбоя, таковы новгородские повольники; тем более, надо допустить, что люди соединялись для мирной цели совместной разработки диких полей.
В руках таких соработников возникала общая собственность с общими угодьями. Такие совладельцы в Псковской судной грамоте называются сябрами (106). Подробнее об этом в т. III Древностей.
Мы видели уже ту преобладающую роль, какая в Московском государстве принадлежала управлению и как управление мало стеснялось правами частных лиц. Нередкие в Москве примеры неуважения правительства к правам частной собственности навели некоторых наших исследователей на мысль, что в древней России и ближайшим образом в Московском государстве частной поземельной собственности вовсе и не было, и вся земля принадлежала московскому Государю.
Такое воззрение высказал Лакиер в своем исследовании о поместьях и вотчинах. “Все государство, – говорит он, – есть предмет княжеской собственности”. Такого же взгляда держался и Морошкин в исследовании о владении.
По его мнению, все, что находится в пределах княжения, есть собственность князя, кроме земель церковных и монастырских. Неволин, до некоторой степени, склоняется к тому же взгляду, но он не думает, что это исконный порядок; так пошло, по его мнению, с монголов.
Завоевав русскую землю, татары рассматривали ее как свою собственность. Этот взгляд был перенесен и на московских государей, которые, как преемники ханов, тоже могли быть рассматриваемы собственниками всей земли.
Нельзя отрицать, что пример татар мог произвести изменение во взглядах князей не только на государственную власть, но и на частную собственность, но все-таки в изложенном мнении есть значительное преувеличение.
Если и совершенно верно, что московские государи не уважали частной собственности и в случае нужды обращали ее на государственные потребности, то это вовсе еще не значит, что они рассматривали всю землю как свою собственность. Малое уважение частной собственности есть обыкновенное следствие развивающегося абсолютизма.
То же самое встречаем и на Западе, где право абсолютной власти вмешиваться в права частных собственников сознавалось и высказывалось королями с такой решительностью, на которую в нашей истории нет никаких указаний.
Людовик XIV, сказавший: “Государство – это я”, написал наставление своему дофину, в котором, между прочим, высказывает следующие мысли: “Все, что находится в пределах наших владений, принадлежит нам; вы должны быть убеждены, что короли суть абсолютные правители и что им, естественно, принадлежит полное и свободное распоряжение всеми имуществами, которые принадлежат как церквям, так и светским людям, с тем, чтобы пользоваться ими, как прилично мудрому хозяину”.
Это, однако, никому не мешает признавать во Франции бытие частной собственности даже в царствование Людовика XIV. У нас же, как справедливо было замечено, не было даже того общераспространенного на Западе правила, по которому земля, никем не занятая, принадлежит королю. У нас никем не занятая земля была ничья (res nullius), пока князю не вздумается предъявить на нее свои права. Подробнее об этом в т. III Древностей.
Слово “собственность” в московских памятниках еще не употреблялось; то, что теперь называется собственностью, тогда называлось “своим имуществом”, “в прок” кому-нибудь принадлежащим.
Всякое лицо, которое чем-нибудь владеет “в прок”, которое что-нибудь “освоило себе” и распоряжается освоенным, продает, закладывает, дает по душе и пр., и было собственником.
Освоить в прок – значит владеть на праве полной собственности. Если же кто-нибудь передавал свое имущество другому не в прок, то говорилось: “В прок тебе не освоить, ни продать, ни подарить, ни по душе отдать”.
[1] Немцы говорят: Eine Sache besitzen heist eigentlich auf ihr sitzen. У римлян possidere идет от sedere и potis.
[2] Римляне говорили: dominium a naturali possessione coepit.
Если вещь никому не принадлежит, то с овладением ею возникает и собственность; владение непосредственно переходит здесь в собственность. А, с другой стороны, где невозможно владение, там невозможна и собственность. Таковы воздух, звезды.
[3] У Даля приведена такая поговорка: “Плачет сын по отцу, что мало денег оставил!”. Она не в пользу семейной собственности
