Дохристианский брак не был союзом нерасторжимым. Историки германского права признают, что древний германский брак мог быть расторгнут как в силу односторонней воли мужа, так и по обоюдному соглашению супругов.
То же и у нас: церковный Устав Ярослава воспрещает мужу самовольно отпускать жену не потому только, что это воспрещалось правилами греческой церкви, вошедшими в состав наших кормчих, но и потому, что такой способ прекращения брака практиковался у нас с древнейших времен.
В статье того же устава: “Аже муж с женой по своей воле распуститься, епископу 12 гривен” (жить по-прежнему, не прибавлено) и в той (8), которая воспрещает жене отпускать мужа по причине слепоты и других болезней, можно видеть указание на развод по соглашению обоих супругов.
Рафаил Барберини, иностранный писатель XVI в., приводит и описание порядка прекращения брака по добровольному соглашению. По его словам, муж и жена, желающие прекратить свое брачное сожительство, идут к проточной воде, становятся на противоположных ее берегах и, взяв в руки тонкую ширинку холстины, тянут ее в разные стороны до тех пор, пока не разорвут.
Как скоро холстина перервется, брак считается расторгнутым (Снегирев. Русские в своих пословицах. Кн. П. 62). В этом обычае надо видеть след глубокой древности: вода играет роль как при заключении брака, так и при расторжении.
В языческое время в способах прекращения брака встречаемся с весьма характерной особенностью. Смертью мужа брак не прекращался для жены, она должна была следовать за умершим в загробную жизнь.
Этот обычай добровольной смерти жены встречается у многих предков современных цивилизованных народов, а также у современных дикарей, и стоит в связи с состоянием религиозных верований и с воззрениями на обязанности жены по отношению к мужу.
Первобытный человек иначе смотрит на загробную жизнь, чем мы: он думает, что в загробной жизни ему присущи те же потребности, что и в земной. Вот почему жена и должна была следовать за умершим мужем. У обитателей острова Фиджи и теперь существует обычай сожжения жен.
Чем выше стоит лицо в общественном положении, тем большее число жен сжигают после его смерти; кроме жен убивается несколько рабов, лошадей, собак и т.п., а также умершему кладутся все необходимые при жизни вещи в том предположении, что все это нужно будет и за гробом.
Есть указание на то, что такой обычай существовал и у предков современных европейских народов, например, у предков дунайских, прибалтийских и русских славян и германцев. Подробности можно найти в сочинении Котляревского: “О погребальных обычаях у древних славян”.
Жены, обыкновенно, умирают добровольно и даже с охотой, в силу того, во-первых, что со смертью соединялось иногда представление о лучшей участи, и, во-вторых, если бы жена не согласилась последовать за мужем, она оскорбила бы этим всех родных мужа и тем отравила бы свое существование.
Относительно русских славян сохранилось свидетельство арабского писателя X в. – Ибн-Фоцлана. Правда, этому писателю пришлось видеть погребение холостого человека, но все то, что говорится о погребении холостого человека, относится, конечно, и к погребению женатого с тем только различием, что при погребении женатого сжигалась жена, тогда как при погребении холостого сопутствовать ему пришлось рабыне.
Ибн-Фоцдан рассказывает, что когда умирал русский старшина, то его семья спрашивала рабов и рабынь, кто из них хочет следовать за умершим. В данном случае вызвалась одна из рабынь. Ее отдали на попечение двух девушек, которые кормили и угощали ее. Обреченная на смерть была весела и пела песни.
В день, назначенный для погребения, умершего положили в ладью; перед ним поставили кушанья, хлеб, вина и другие припасы. Затем рассекли на две части собаку и положили в ладью, привели лошадей, так же рассекли и положили с умершим. Наконец, привели девушку, которая должна сопутствовать умершему в загробную жизнь.
Предварительно ей предложили опьяняющий напиток, она пила и пела прощальные песни, а затем вошла в палатку, поставленную над ладьей, со старухой, которая называлась ангелом смерти.
Как только они скрылись в палатке, окружающие подняли шум и крик, чтобы присутствующие не слышали стонов умирающей девушки. Как только окончила старуха свое дело, все было сожжено, чем и заключалась церемония погребения.
Может показаться непонятным, как могли возникнуть обычаи, на первый взгляд, столь не согласные с естественным желанием человека жить. И во времена к нам более близкие человеку приходится испытывать такие настроения, когда смерть представляется ему желанной. Таких примеров много.
Во второй книге своей истории Тацит рассказывает о столкновении Императора Отона с Вителием. Войска Отона потерпели решительное поражение, но они горели желанием вступить в новый бой с противником. Императору это было известно; но он не хотел новых жертв.
Вечер своего последнего дня он провел спокойно, утешая солдат и убеждая их разойтись по домам; желающим уйти он раздавал деньги. С наступлением ночи он приказал подать два кинжала, попробовал их острие, один положил под подушку и лег спать, под утро послышались в его опочивальне стоны. Прибежавшие люди нашли его мертвым.
По его положению было видно, что он налег грудью на кинжал и пронзил себе сердце. При его погребении, прибавляет историк, “некоторые из солдат умертвили себя подле костра “не из сознания вины или страха, а по любви к государю. Да и после того немало смертей того же рода было в Бедриаке, Плацентии и в других лагерях”.
В царствование И. Клавдия консуляр, Цецина Пет, был предан суду по подозрению в измене императору. Желая облегчить ему переход от жизни к смерти, жена его, Аррия, схватила кинжал и со словами: “Пет! не больно!” вонзила его себе в сердце. Пет взял из ее рук кинжал и последовал ее примеру.
Если смерть мужа не прекращала брака для жены, то, конечно, языческий брак не прекращался и ссылкой мужа или его изгнанием.
С принятием христианства порядок прекращения брака должен был измениться под влиянием тех новых начал, которые были принесены к нам из Византии.
Римское право допускало развод как по обоюдному соглашению супругов, так и по односторонней воле одного из них. Развод был частным актом, для этого не требовалось судебного решения.
Только в видах ограждения нравственности в законе были установлены некоторые невыгодные последствия для того из супругов, который давал повод к разводу, и штрафы на тот случай, когда супруги разводились без достаточных причин. Церковные воззрения на нерасторжимость брака проникали в светское законодательство очень медленно.
Хотя Юстиниан и ограничил разводы по взаимному согласию супругов тем случаем, когда оба они пожелают вступить в монашество, но его преемник Юстин возвратился к старому порядку вещей. Церковные воззрения были усвоены светским законодательством только при императорах-иконоборцах.
Эклога проводит начало нерасторжимости брака на том основании, во-первых, что Ева была создана из ребра Адамова и, следовательно, составляет с ним одно нераздельное целое; во-вторых, союз Адама и Евы не был расторгнут и после грехопадения; в-третьих, на вопрос фарисеев Иисус Христос ответил: что Бог соединил, того человек да не разлучает (Неволин. I. 243 и ел., Zachariae, 56 и ел.).
Эклога допускает развод только в следующих случаях: 1) если жена нарушит супружескую верность; 2) если муж в течение 3-х лет со дня вступления в брак не докажет способности к супружеской жизни; 3) если супруги умышляют на жизнь друг друга; 4) проказа мужа (из законов Моисеевых). Никакие другие причины развода не допускаются. Развода по взаимному соглашению супругов Эклога не признает.
Прохирон представляет возвращение к началам Юстиниановского законодательства. В нем находим гораздо более поводов к разводу. К трем первым поводам Эклоги Прохирон прибавляет:
1) безвестное отсутствие супруга в течение 5 лет;
2) вступление обоих супругов в монашество;
3) если жена, узнав о чьем-либо злоумышлении на царство, не скажет об этом мужу;
4) если жена против воли мужа пирует с посторонними мужчинами или моется с ними в бане;
5) если она, без дозволения мужа, проспит ночь вне дома и не у своих родителей;
6) если посещает, без позволения мужа, конские ристалища и театры.
Жена может просить развода:
7) если муж злоумышляет против государства или, зная о злоумышлении других, не донесет об этом;
8) если он торгует честью жены;
9) если он не докажет возбужденного им обвинения жены в прелюбодеянии;
10) если он держит в своем дому конкубину или будет обнаруживать свою связь с посторонней женщиной (Кормч. Глава 48. XI).
Наша древняя практика далеко не усвоила себе приводимого Эклогой начала нерасторжимости брака. Из церковного устава Ярослава видно, что она допускала разводы даже на основании поводов, совершенно неизвестных римскому праву:
“Аще ведет жена мужа своего покрасти клеть, или товар, или сама покрадет да иным подасть, или иметь ведати, что хотят церковь покрасти, а она мужу своему не скажеть, – распусти”.
Церковный устав перечисляет, однако, не все поводы Прохирона; кроме прелюбодеяния жены и злоумышления ее на жизнь мужа он упоминает еще только о приведенных под №№ 3, 4, 5 и 6. Но трудно думать, чтобы и эти византийские поводы имели в нашей практике применение. Общие бани для мужчин и женщин существовали у нас еще в XVII в. и, конечно, пользование ими не было причиной развода.
Из практики князей знаем, что развод допускался у нас по таким поводам, которые вовсе были неизвестны кормчим. Великий князь московский Семен Иванович развелся со своей женой Евпраксией потому, что она будто бы была испорчена и казалась ему мертвой, когда с ним лежала.
Другой московский князь, Василий Иванович, развелся со своей женой Соломонией по причине ее бесплодия. По воле великого князя княгиня должна была постричься. Герберштейн рассказывает, что она очень неохотно подчинилась этому насилию. Она плакала и кричала, когда митрополит в монастыре резал ей волосы; а когда он подал ей куколь, она не допустила надеть его на себя, бросила на землю и топтала ногами.
Иван Шихона, приближенное лицо к князю, не только бранил ее за это, но и ударил плетью, сказав: смеешь ли противиться воле Государя и медлить исполнением его приказаний?
Когда Соломония спросила, по какому праву он бьет ее, Шигона ответил: по приказанию Государя. Тогда княгиня объявила, что надевает монашеское платье по принуждению, а не по своей воле, и призывала Бога в мстители за эту неправду.
Кроме этих специально княжеских поводов к разводу в Москве встречаем еще один новый, неизвестный византийскому праву; о нем рассказывает Котошихин. Если, говорит он, муж и жена жили не в совете (т.е. не в мире, недружелюбно), если муж бил и увечил жену, то она могла через посредство родственников подать жалобу архиерею, и архиерей назначал суд и следствие: спрашивали людей окольных, и если действительно оказывалось, что муж нехорошо обращался с женой, его отдавали на полгода и более в монастырь для смирения.
Если оказывалось, что и после освобождения из монастыря муж снова бил свою жену, то родственники могли опять жаловаться архиерею, который назначал новое исследование. Если при этом обнаруживалось, что муж действительно нехорошо обращается с женой, то давали развод, причем движимости делились между супругами пополам. По прошествии семи лет с момента развода разведенные могли вступить в новый брак.
Брак расторгался ссылкой, но с тем ограничением, что ссылка только для мужа вела к расторжению брака, если жена ссылалась; но если муж ссылался, жена должна была следовать за ним. Если развод совершался вследствие прелюбодеяния жены, она заключалась в монастырь.
Церковный устав Владимира предоставляет “роспусть”, т.е. развод, ведению духовного суда. Такую же подсудность установляет и грамота смоленского князя Ростислава. Эти статьи нельзя понимать в том смысле, что с принятия христианства браки расторгаются у нас только по определению духовного суда.
В церковном Уставе Ярослава читаем: “Аже пустить боярин велик жену без вины, за сором ей 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота… а князь казнит”. Затем идет определение последствий такого же деяния для нарочитых людей и простой чади. Из этой статьи следует, что мужья сами отпускают своих жен.
Но если они делают это без достаточного основания, то по жалобе недовольной стороны епископ привлекает их к своему суду. Результатом суда является не восстановление брака, а уплата штрафа и гражданская казнь.
Таким образом, и по принятии христианства мужья прекращают браки самовольно, подвергаясь за это только денежным штрафам и еще каким-то наказаниям по усмотрению князей.
Та же живучесть дохристианских обычаев видна и из поучения митрополита Фотия (1410 – 1431. Д. к А. И. I. № 181) священникам и инокам, в котором митрополит жалуется на то, что многие вступают в браки и расторгают их “без всякого рассуждения святительского, правильного”.
В подобном же поучении священнослужителям неизвестного автора (около 1499 г. А. И. I. № 109) читаем: “На тот брак не ходи, идеже двоеженец или троеженец, или муж жену пустить, или жена мужа пустить без вины, или в племени поймутся, никакоже не ходи”.
Таким образом, в XV еще веке браки устанавливаются и прекращаются с нарушением принятых церковью правил. К освящению таких неправильных браков приглашаются священники и венчают их. Духовные власти не имеют другого средства борьбы, кроме воспрещения священникам участвовать в заключении таких браков[1].
В XVI и XVII вв. донские казаки вступали в брак без церковного освящения и расторгали его самовольно. Обыкновенно дело происходило так: муж, не желавший жить со своею женою, являлся в “круг” и объявлял, что отпускает жену. Этого было довольно для расторжения брака. Находились охотники, которые тут же брали отпущенную себе в жены, в знак чего набрасывали на нее свитку.
[1] Этот порядок вещей продолжается еще в XVIII в. В 1730 г. последовал указ, воспрещающий священникам прикладывать руки к разводным письмам, которые составляли супруги с целью развода. Несмотря на это запрещение, супруги продолжают выдавать друг другу разводные письма и во второй половине XVIII в.
В 1770 г. жена малоросса. Григ. Шевченкова дала, по своей болезни, мужу своему увольнительное письмо при свидетелях, в котором дозволяет ему жениться на другой (Лебедев А. О брачных разводах. 27).
