Думные соборы или заседания думы с церковными властями; их происхождение. Вопросы, на них решавшиеся. Законодательное значение думы в церковных делах. Отношение церковного управления к государственному. Состав Освященного собора на заседаниях думы. Порядок совещаний. Влияние церковной власти на законодательную деятельность думы.
Главный иерарх русской церкви, митрополит и потом патриарх, действовал в своей церковной сфере с коллегией духовных сановников, называвшейся Освященным собором или Синодом, как выражались иногда во второй половине XVII в. Самое название Собора специально усвоялось духовным собраниям или коллегиям. Земский совет разных чинов государства тогда носил это название, когда в нем принимали участие представители церкви. Собором называлась и Боярская дума, когда в ней присутствовал глава русского духовенства, один или с Освященным собором.
Как известно, церковное управление в Древней Руси не было обособлено от государственного, несмотря на обширные привилегии и правительственные полномочия, какими пользовалась церковная иерархия. Обе власти, государственная и церковная, находились в постоянном взаимодействии и в продолжение веков общения многое переняли друг у друга.
Царь принимал близкое и влиятельное участие в делах церковного управления, которому вверено было столько государственных средств и интересов, людей и земель. В 1531 г., когда митрополит с Освященным собором судил старца Вассиана Патрикеева, на суде присутствовали боярин и дьяки великого князя, а в 1525 г. церковный суд над Максимом Греком происходил в палате великого князя в присутствии самого государя с братьями и со многими боярами.
Когда нужно было заместить вакантную кафедру, патриарх с Освященным собором приходил к государю, и в Передней палате, обычном месте заседаний Думы, на глазах царя и его синклита “власти” выбирали нового иерарха. Государь утверждал одного из трех кандидатов на патриарший престол, избранных Освященным собором; наречение избранного в патриархи происходило в Столовой палате дворца при государе, в соединенном присутствии Освященного собора и царского синклита.
Патриарх Никон во время ссоры с царем, проповедуя о превосходстве власти церковной перед государственной, жаловался, что в дьяконы, священники и игумены ставили по подписным челобитным, на которых царь приказывал помечать: “По указу государя царя поставить”; церковные соборы собирались, когда хотел того царь, архиереев ставили по его же воле, делали все, что он указывал.
Зато и высшей русской церковной иерархии не были чужды государственные дела. Описывая ее политическое значение, московские послы в 1610 г. говорили полякам: “Изначала у нас, в Русском царстве, так велось: если великие государственные или земские дела начнутся, то великие государи наши призывали к себе на Собор патриархов, митрополитов и архиепископов и с ними о всяких делах советовались, без их совета ничего не приговаривали”.
В чрезвычайные времена междуцарствия, например по смерти царя Федора Ивановича, патриарх, как “начальный человек” земли, становился во главе соединенных духовного Собора и Боярской думы, вел все дела управления и даже усвоял себе с другими архиереями, как апостольскими учениками, преимущественную власть, сошедшись Собором, поставлять своему отечеству “пастыря и учителя и царя достойно”. Под влиянием тесной взаимной связи обоих правительств, светского и церковного, и сложился шедший еще от Владимира Святого обычай приглашать в Думу “властей”, как называли у нас высших церковных сановников[1].
Обычай этот вышел из одного источника с древнерусскими смесными судами: в делах, подсудных двум разным юрисдикциям, на суде присутствовали представители обеих. По отнощению к церкви это правило распространялось и на все важные правительственные дела. Оно еще сказывалось по временам и в областном управлении XVI в. В инструкции казанскому архиепископу Гурию 1555 г. было написано, что о каких “думных делах” будут советоваться друг с другом казанские наместник и воевода, в их совещаниях должен участвовать и владыка и “мысль своя во всякие дела им давати опричь одних убивственных дел”. Тем же правилом определился и довольно широкий круг правительственных дел, по которым призывали в Думу давать свою мысль духовный Собор с его главой. То были все вообще важные государственные дела, затрагивавшие господствующие интересы, между ними и церковные, или дела, касавшиеся отношений религиозно-нравственной жизни.
Основные законодательные своды XVI и XVII вв., Судебник и Уложение, были составлены и изданы при содействии и с благословением церковной власти. В 1676 г. в деле по обвинению Ив. Нарышкина в подговоре к цареубийству доносчика расспрашивали перед государем, патриархом и боярами. По смерти царя Федора Алексеевича патриарх, власти и бояре пошли в Переднюю палату и говорили о том, которому из братьев покойного царя быть его преемником. Поговорив, положили, что тому избранию быть “общим согласием всех чинов” государства. С крыльца перед Передней палатой патриарх с архиереями и руководил избранием Петра на созванном в тот же день подобии Земского собора; говорил речь, отбирал мнения.
На третий день по провозглашении Петра царем 12 стрелецких полков подали ему жалобу на своих полковников: принять челобитные, за ними сидеть и расспрашивать полковников государь указал патриарху с боярами. Вопросы о войне с иноверными соседями, предпринимаемой ради утверждения православной веры и покоя христианского, о местничестве, на которое хотели подействовать нравственными побуждениями как на источник “братоненавистного враждотворения”, обыкновенно обсуждались в Думе с участием церковной власти.
По самому существу церковной юрисдикции, ведавшей дела веры и семейного порядка, присутствие представителей церкви в Думе считалось необходимым при обсуждении вопроса о женитьбе царя, как и о мерах против опасного для чистоты веры влияния иноземцев. Потому же патриарх с Собором подавал свой голос, когда в Думе шла речь о порядке принесения присяги тяжущимися в судах, как и о том, отдавать ли продажу питей на откуп, или поручить ее присяжным выборным головам: дело касалось крестоцелования, “клятвы и душевредства”, от того происходившего.
С самого начала христианской жизни Руси надзору церковной власти поручены были торговые меры и весы: и в XVII в. Дума устанавливала однообразные казенные меры по совету с патриархом. Даже положение торговых греков в Московском государстве Дума устрояла с участием патриарха по связи этого дела с восточными отношениями русской церкви. Всего чаще являлся в Думе глава русского духовенства “со властьми” или один, когда она затрагивала многосложные материальные интересы церкви, именно положение обширных патриарших, властелинских и монастырских вотчин.
Вопросы о межевании и описи земель, о поземельных налогах, об устройстве новых полков и их содержания, в котором должны принять участие и церковные вотчины, о землевладельческих льготах, о крестьянских побегах разрешались царем и боярами по совету с высшей церковной властью. Частое обращение государственной власти к церковной за содействием в разрешении таких законодательных вопросов и заставляло иностранных наблюдателей московской жизни в XVI в. говорить, что московский государь никакого важного дела не решает без согласия митрополита.
При всем разнообразии государственных вопросов, в разрешении которых участвовала церковная власть, в мнениях своих она помнила пределы своей компетенции и устранялась от того, что было вне этих пределов. На вопрос о войне она отвечала, что ратное дело есть дело царя и его бояр, а ей то все не за обычай, помогать же ратным людям они, государевы богомольцы, готовы, чем могут.
На вопрос, как быть с крымским царем, не отмстить ли на его послах за все его неправды и грабежи, духовенство отвечало, что ему об этом писать непристойно, что мстить врагам дело государя и его синклита, а не их дело, государевых богомольцев. В Думе вопрос о необходимости нового налога решился с духовным Собором; но размер этого налога определял государь с одними боярами[2].
Участие высшего духовенства в законодательной деятельности Думы, сообщая ему известное политическое значение, имело и другую важную сторону: оно расширяло законодательную компетенцию самой Думы. Обычай призывать в Думу представителей церковной власти для решения государственных дел, касавшихся церкви, создавал привычку таким же точно порядком решать и церковные дела, касавшиеся государства. Потому видим участие государя с Думой во внутреннем управлении церкви и в делах, подлежавших церковной юрисдикции. Дума присутствовала на Стоглавом соборе, решавшем важные вопросы церковного порядка, и предлагая Собору эти вопросы, царь приглашал обсудить их не только святителей, но и бояр своих.
Царь приговаривал с патриархом, властями и “своими государевыми боярами” о переменах в составе церковной иерархии и в распорядке епархий. Человек, на которого духовник в 1675 г. подал патриарху извет, что он живет не по правилам и держит еретические книги, не был прямо привлечен к церковному суду: патриарх препроводил известную челобитную к государю, который слушал ее и указал с боярами послать обвиняемого к патриарху “для свидетельства и очной ставки” с духовником. Патриарший приговор о разделе имущества между наследницами Дума утверждала, как высшая инстанция, даже обращая его в обязательный для судей прецедент. Этот приговор определял долю, какую должна получать бездетная вдова в купленном дворе умершего мужа.
Но запрещение отдавать бездетной вдове по духовной родовую или выслуженную вотчину мужа Дума в 1650 г. просто сообщила к исполнению патриарху, который и не участвовал в обсуждении этого вопроса. Встречаем даже указы Думы о крещении инородцев и преследовании раскольников без заметного участия патриарха в их издании. В судных делах о раскольниках XVII в. раскол является более полицейским, чем церковным, вопросом, преследуется, как нарушение общественного порядка. Местный архиерей, открыв “церковных развратников” в своей епархии, допрашивал их и потом предавал “грацкому суду”, то есть вместе с расспросными речами отсылал в приказную избу к местному воеводе, который производил розыск и пытал подсудимых и потом все дело пересылал в Москву в Приказ, ведавший ту область.
Судья или дьяк Приказа докладывал дело Думе, читал его государю и боярам, которые произносили приговор без участия патриарха. Без его участия Дума приговаривала одного за ересь сжечь на костре, другого отдать в монастырь “под начал”, даже посылала чрез воеводу предписания епархиальному архиерею. Наконец, и Освященный собор иногда становился исполнителем приговоров Думы по церковным делам. В 1594 г. царь, “говоря” с патриархом и боярами, велел для церковного благочиния учредить в Москве поповских старост.
Это постановление патриарх со всем Освященным собором развил в подробный указ о поповских старостах, который сами “власти” считали не своим, а “государевым” приговором. По-видимому, и духовенству не был чужд этот взгляд на Думу, как привычную участницу в чисто церковных делах: в 1651 г. по поводу запрещения петь и читать в несколько голосов одновременно один московский священник говорил, что он ни за что не даст подписки на это нововведение, пока бояре и окольничие не приложат своих рук о единогласии, “любо ли им будет единогласие”[3].
Приведенные указания памятников дают понять, какого рода делами вызывалась совместная деятельность верховного государственного и высшего церковного управления. Но по отдельным случаям трудно разграничить с принципиальной точностью компетенции того и другого управления, особенно в делах смешанного церковно-государственного характера. Каждое дело решали практически, не возводя его к постоянной норме. И здесь, как в верховном государственном управлении, практика шла впереди закона: не столько закон направлял практику, сколько практика вырабатывала закон, сама в свою очередь направляемая соображениями минуты или обстоятельствами и свойствами данного дела.
В принципе признавали только, что духовные дела подлежали ведению церковной власти. В 1618 г. шведское посольство просило царя позволить митрополиту Новгородскому ставить и “разрешать в духовных делех по-прежнему” православное духовенство из тех частей Новгородской епархии, которые по Столбовскому договору отошли к Швеции. Бояре, которым царь предоставил обсудить это дело, отказались решить его, потому что “то дело духовное”, положено на святителях и на святейшем патриархе, а мирянам в такие дела “вступатися не достоит”.
Бояре “поотложили то дело и на себя то не сняли”, потому что тогда не было патриарха на Руси. Дело было не исключительно духовное, потому что касалось отношений Московского государства к соседнему: его можно было бы решить на соединенном заседании Боярской думы и Освященного собора. Но владыки и бояре объявили, что без патриарха им, детям его, окончательного ответа дать на то невозможно, “понеже он есть всем пастырь и глава”.
Кроме дел духовных в церковном ведомстве состояло много людей и дел мирских. Для тех и других дел у патриарха были свои исполнительные органы управления, патриаршие Приказы, которые судили, вели дела, а патриархи “указ чинили по святым правилом”, вершили дела по докладу из своих Приказов, как вершили цари по докладу из своих, и их вершенья излагались в форме именных патриарших указов, подобно тем, какие издавались от имени царя. Однако оба высшие управления, церковное и государственное, не действовали обособленно. Царь назначал своего думного дворянина в патриарший Разрядный приказ для ведения недуховных дел церковного ведомства.
Даже при назначении духовных лиц “к духовным делам на патриарш двор”, как и на другие должности по церковному управлению, патриарх с Освященным собором предоставлял царю либо ставить своих избранников, либо утверждать одного из кандидатов, предложенных церковной властью. Тем чаще и теснее было соприкосновение обеих властей в мирских делах, подведомственных церкви.
По Уложению на мирян, служивших при патриаршем дворе, и на крестьян, живших в домовых вотчинах патриарха, “суд во всяких делах” давали только на патриаршем дворе, “где судные дела слушает и указывает патриарх”. Между тем спорные дела по апелляциям из патриарших приказов, ведавших эти дела, взносились “к государю и ко всем боя-ром”, как и из государевых Приказов.
Закон не указывал, в каком отношении находился патриарх к такому переносу подсудных ему дел из его Приказов в государеву Думу. Дела показывают, как практика восполняла этот пробел. Выше приведен случай утверждения Думой патриаршего приговора о разделе имущества между наследницами: три доли купленного двора бездетно умершего гостя патриарх в 1684 г. присудил его племяннице, а четвертую долю – его вдове. Дело было перенесено, может быть, по спору вдовы, в Думу, которая, утвердив приговор патриарха, указала “такие дворовые дела и впредь вершить по тому ж”, обратила случай в обязательный прецедент.
Та же норма применялась и к “зауморным животам”, к разделу движимого имущества, остававшегося после бездетно умерших, когда вступали в наследование “родственники”, боковые, “по родству и по близости”. Дела о зауморных животах ведал патриарший Разрядный приказ до 1692 г., когда они переданы были в Московский Судный приказ. Сохранился протокол дела о зауморных животах одной вдовы, слушанного патриархом Адрианом в 1698 г. в Крестовой палате. После первого мужа этой вдовы, бездетно умершего, остался капитал в 9 тыс. руб. с лишком. Родственники умершего вчинили иск о зауморных животах против второго мужа, за которого между тем уже вышла вдова.
По “именному указу” государя и патриарха в 1679 г. ей выделена была по Уложению четвертая часть из капитала ее первого мужа вместе с приданым, но три доли не были отданы сродникам умершего, а взяты на государя “ратным людям на жалованье и пленным на окуп”. Но второй муж овдовел бездетно, и тогда уже родственники покойной, родной брат и сестры, вчинили иск против вдовца о четвертом жеребьи капитала первого мужа. По “именному указу” патриарха тот иск велено на вдовце доправить.
Но ответчик оспорил это решение и апеллировал на патриарха не в высшую инстанцию, к государю и всем боярам, а в подчиненную, в Володимирский Судный приказ, куда и просил перенести его дело. Тогда патриарх изменил свое решение, в 1698 г. указал того иска на спорщике пока не править, а “соизволил” по тому делу доложить [на усмотрение] великого государя, в Володимирский же Судный приказ “того дела отсылать не указал”.
Так восстановлено было законное течение дела: по соизволению патриарха иск, им решенный в пользу истца, но оспоренный ответчиком, был доложен государю; следовательно, государь с Думой признавался высшей инстанцией не только для “суда” патриарших Приказов, но и для судного “указа” самого патриарха Между тем из протокола видно, что как патриарх вершил дело своим именным указом, так и дело, рассмотренное патриархом и доложенное государю с Думой, излагалось в совместном именном указе государя и патриарха, как будто равных властей.
Протокол оканчивается резолюцией патриарха, определяющей правильное взаимное отношение обоих высших управлений, государственного и церковного: “А издревле по имянным государевым указом и по уложенью святейших вселенских патриархов и всего Освященного собора в зауморных животах указы по святым правилом чинить св. патриархом, а градскому суду такие дела не подлежат, и в Российском государстве того образца не бывало, чтобы имянные св. патриархов указы перевершивать в государевых Приказех”.
Насколько документы позволяют формулировать взаимное отношение обеих властей, можно сказать, не обобщая всего разнообразия отдельных случаев, что церковная власть в делах чисто церковных действовала независимо от светской, в делах государственных, касавшихся церкви, – совместно со светской, в делах церковных, касавшихся государства, – по ее указанию[4].
Высшее церковное учреждение, Освященный собор, являлся в Думе на совещаниях о государственных вопросах не в одинаковом составе. Иногда митрополит или патриарх был окружен одними архиереями; иногда к ним присоединялись еще “выборные власти”, архимандриты, игумены и другие духовные лица. Неизвестно только, как выбирались эти выборные власти. Высшие духовные лица, составлявшие Освященный собор, считались действительными членами Думы, имели в ней место по своему сану, хотя не всегда присутствовали на ее заседаниях. При первом самозванце во главе списка думных людей значились патриарх, 4 митрополита, 7 архиепископов и 3 епископа.
Предложение комиссии бояр и выборных служилых людей об отмене местничества в 1682 г. обсуждалось государем с Боярской думой и Освященным собором, который состоял из патриарха “со архиереи и выборными властьми”; но под актом вместе с патриархом, 6 митрополитами и 3 архиепископами подписались только 3 архимандрита. Запрещение духовенству приобретать вотчины было в 1580 г. постановлено государем с Думой и духовным Собором, состоявшим из митрополита, 11 архиереев, 39 архимандритов и игуменов и 9 старцев важнейших монастырей. Хотя при главном иерархе обыкновенно находилось несколько епархиальных архиереев, “годовавших” в Москве по очереди или по особому вызову и образовавших Освященный собор обычного состава, однако в Думе чаще появлялся один его председатель[5].
Флетчер описывает подробно заседание думного Собора: он только смешивает это учреждение по сходству названий с Собором всех чинов, как по той же причине смешал ближний совет с общей Боярской думой. На Соборе присутствовал обыкновенно сам царь. Впрочем, по актам известны заседания Думы без царя не только с одним первым иерархом церкви, но и со всем Освященным собором. Членов Думы, по Флетчеру, бывало до 20: как мы видели, в Москве благодаря разным служебным командировкам думных людей оставалось обыкновенно немного более этого числа. Патриарх приглашал на Собор митрополитов, архиепископов и тех из епископов, архимандритов и монахов, которые пользовались наибольшей известностью и уважением.
Днем заседания обыкновенно назначали пятницу, по святости этого дня. Собрание открывалось в Столовой палате дворца. По одну сторону палаты на троне садился царь. Неподалеку от него за небольшим столом помещались патриарх с архиереями и важнейшие бояре с думными дьяками, которые записывали все происходившее на Соборе. Прочие члены собрания рассаживались на скамьях вдоль стены по званиям. Из других указаний знаем, что патриарх садился не с боярами, а рядом с государем по правую руку на особом месте. Думный дьяк докладывал вопрос, подлежавший обсуждению, Освященный собор подавал мнения прежде бояр в порядке санов, какие носили его члены.
Их мнения выражались всегда в однообразной форме: “Царь и Дума его премудры и лучше их могут судить о том, что полезно для государства, а они, духовные люди, занимаются только служением Богу и делами веры и потому просят их самих сделать надлежащее постановление, а они, архиереи, будут помогать им молитвами по своей должности”. Когда все духовные члены Собора высказывались таким образом, один из них вставал и просил царя, чтобы он изволил объявить им свое собственное мнение.
Тогда думный дьяк объявлял от имени царя, как он с боярами приговорил о деле; но дьяк прибавлял, что государь снова приглашает отцов откровенно объявить свое мнение или дать согласие на приговор государя с боярами, чтобы можно было приступить к окончательному решению дела. Наскоро высказав свое согласие, духовенство удалялось из палаты. Проводив патриарха до двери, государь возвращался на свое место и оставался в Думе до конца заседания[6].
Не всегда, однако, заседания Собора шли так ровно и гладко. Известен, например, рассказ другого англичанина, Горсея, близкого к двору царя Ивана в последние годы его царствования. Рассказ, как можно думать, относится к Собору 1580 г. о церковных земельных имуществах[7]. Царь потребовал у духовенства чрезвычайных пожертвований на государственные нужды. Освященный собор хотел было ответить на требование отказом. Царь позвал к себе членов Собора, особенно упорно настаивавших на отказе, и сказал им резкую речь, в которой порицал любостяжание высшего духовенства и недостойное употребление им церковных богатств.
В заключение он приказал подать себе подробную выпись доходов всех монастырей с их вотчин, чтобы, оставив каждой обители необходимое, излишек обратить на государственные потребности. Власти подали выпись, но в приложенном к ней докладе заявили, что святые угодники не потерпят отнятия того, что завещано основанным ими обителям; иначе пусть царь даст подлинное свидетельство о захвате для заявления грядущему потомству. Царь ограничился значительной суммой денег, взятой с духовенства, и отобранием в казну некоторых земель, которыми оно владело.
Другие известия подтверждают, что духовенство не всегда отвечало на предложения царя и бояр своим “затверженным уроком”, как отозвался Флетчер о пародированных им мнениях духовенства на Соборе. Так, есть известие, что оно отклонило предложение царя Бориса вызвать из Германии и других стран Западной Европы просвещенных людей и основать в России школы для изучения иностранных языков. Выше было рассказано, как патриарх в 1681 – 1682 гг. разглядел смысл боярского проекта о “вечных наместниках” и разрушил замысел. По смерти царя Федора патриарх не раз говорил в Думе против наплыва иностранцев в Москву, особенно военных; но большинство Думы не разделяло его мнений.
Шведский резидент при московском дворе Кохен писал в начале 1688 г., что патриарх, приглашенный для совещания о задуманном новом походе в Крым, предложил прежде всего попытаться овладеть Азовом и уволить всех иностранных офицеров неправославного исповедания, чтобы в войске и народе не было церковного разномыслия. Дума не согласилась с патриархом, заметив, что военные сведения получаются русским войском преимущественно от иностранцев, что и прежние цари признавали необходимость иметь их на русской службе.
В конце этого года, как рассказывает Гордон, на заседании Думы по поводу того же похода патриарх в сильных выражениях говорил против этого наемного генерала, доказывая, что русское оружие не может иметь успеха, когда лучшей частью русского войска будет командовать еретик. Бояре, добавляет Гордон, мало обращали внимания на эти слова и только улыбались.
Несмотря на законодательное значение Думы по делам, касавшимся церкви, участие духовенства в трудах Думы не проходило бесследно для ее законодательной деятельности. Можно отметить один случай, когда церковная власть внесла поправку в государственное законодательство. При царе Михаиле служилым людям за службу давали жалованные грамоты с правом передавать выслуженные вотчины своим бездетным женам.
В 1627 г. патриарх заявил, что это не по правилам, что такие вотчины должны переходить в род, а не к женам. Приказано было составить доклад об этом и внести в Думу. По этому докладу состоялся указ отдавать выслуженные вотчины роду, а бездетным вдовам выделять сверх приданого четвертую долю движимого имущества, остававшегося после их мужей; жалованные грамоты были признаны составленными не по правилам. Этот указ был потом внесен в Уложение[8].
[1] Собр. гос. гр. и дог. I, стр. 585: “решить дело по совету государя с митрополитом и боярами значило “с митрополитом соборне и с бояры приговорить”. Указн. кн. Пом. прик. 55: в 1620 г. государь, советовавшись с отцом своим патриархом и говоря о том на Соборе со всеми бояры, приговорили; о выборных людях других чинов не упомянуто. Дв. Разр. III, 968 и 932. П. С. 3. №№ 399 и 584. Зап. отд. русск. и слав. арх. Р. Арх. Общ. II, 526. Соловьев, VIII, 410. А. Арх. Эксп. II, стр. II. Введение к Разр. кн. в Синб. Сб. Валуева, 165. Чт. в Общ. Ист. и Др. Р. 1847 г. №№ 7 и 9.
[2] Др. Росс. Вивл. XV, 284. А. Арх. Эксп. I, стр. 260 и 372; IV 88 и 331. Врем. Общ. Ист. и Др. Р. VII, смесь, 73. Соловьев, XIV, приложения, XXX. П. С. 3. №№ 547, 723, 905, 755, 741, 859, 832, 799, 985, 1210 и др. Котош. 4 и 107. Чт. в Общ. Ист. и Др. Р. 1876, кн. 2, IV, 7. А. И. V. № 29. Собр. гос. гр. III, 384. Зап. отд. русск. и ел. арх. Р. Арх. Общ. II, 372.
[3] Дворц. Разр. III, 1288, Прилож. к III т. Дв. Разр. 110. П. С. 3. №№ 1071, 1031, 1157, 34, 1117 и 1163. А. А. Э. I, № 360; IV, № 284. Зап. отд. русск. и слав. арх. Р. Арх. Общ. II, 395.
[4] А. Арх. Эксп. III, № 108; IV, № 155. Уложение XII, 1 и 2; XVII, 1. Дв. Разр. IV, 305. П. С. 3. № 1452. Протокол дела о зауморных животах в собрании грамот у автора; распоряжение 1692 г. о передаче таких дел в Московский Судебный приказ, вероятно, осталось без действия или было вскоре отменено. См. грамоту патриарха 1694 г. в А. Арх. Эксп. IV, № 309.
[5] Собр. гос. гр. и дог, И, стр. 207; IV, 398; I, № 200. Ист. акты Яросл. Спасе, мон., изд. г. Вахрамеевым. Книга кормовая, стр. 1.
[6] Флетчер, гл. 8. Ср.: мнение митроп. Даниила по поводу войны с Литв. в Царств, кн. 40. А. Ист. I, стр. 270.
[7] Доказательства этого см. у Павлова в его Ист. очерке секуляриз. церкв. имуществ в России, I, 147 и сл.
[8] Сказ, современ. о Дим. Самозв. I, 12. Русск. Старина 1878 г., № 9, стр. 125. Gordon, Tagebuch, II, 233. Ук. книга Пом. приказа, 61 и ел. Уложение, XVII, 1 и 2.
