Рассмотрим составные части княжеского войска, его управление и средства, обеспечивавшие его содержание.
Княжеское войско составлялось из народа, служилых людей и иноземных наемников.
В состав народного ополчения входили все слои населения, начиная с лучших людей или бояр и оканчивая худшими или смердами. Так, в войске Ярослава Владимировича встречаем смердов, а позднее в войске Игоря Святославовича упоминаются черные люди; наоборот, в походе Всеволода Юрьевича на Чернигов принимают участие новгородские мещане и купцы.
При описании ночного нападения Даниила Романовича на Бельз читаем: “Боярин боярина брал в плен, смерд – смерда, град – града” (т.е. горожанин горожанина). На помощь к Новому-городку из Пскова выступают: “посадники, бояре и пскович немного” (т.е. горожан в тесном смысле).
Великий князь московский Иван Васильевич посылает из Москвы на Казань “сурожан, суконников, купчих людей и прочих всех москвич…”; подобно этому новгородцы в борьбе с тем же князем выставляют против него “купцов, житьих людей и мастеров всяких, плотников и гончаров”.
В летописях весьма часты известия об обороне городов горожанами, т.е. всем городским населением, еще чаще городское ополчение обозначается общим именем: киевлян, новгородцев, лучан, москвичей, галичан, вятчан и пр.
Участие народа в войске князя условливалось или определением веча, или личным желанием охотников. В первом случае вече во всем его составе нередко обращалось в войско. Если вече находило необходимым войну, оно же определяло и самые размеры военной повинности.
Смотря по требованиям обязательств, тягость военной повинности была различна: самый высший размер ее составляло поголовное ополчение; в менее важных случаях к участию в войне призывалась только часть населения.
Право сходиться на вече, как мы уже видели, народ удерживал за собой и во время похода.
Отказ веча принять участие в предложенной князем войне не лишал еще последнего всякой надежды на народное содействие: он мог сделать воззвание к охотникам и воевать с их помощью. Ипатьевская лет. под 1147 г. совершенно ясно различает эти два случая.
Когда киевское вече отказало своему князю поднять руку на Владимирове племя, Изяслав Мстиславич обратился к киевлянам с таким воззванием: “А тот добр, кто по мне пойдет!” и собрал, таким образом, множество воинов. Но такие ясные различения весьма редки. В большинстве случаев нельзя определить действительный характер народного ополчения.
Надо, однако, думать, что война с помощью народного войска, составленного из охотников, была весьма обыкновенным явлением. Военная добыча составляла один из главных способов обогащения в древнейшее время, и охотников повоевать, что, собственно, равносильно понятию пограбить, было немало, а потому князь, взывавший к охочим людям, едва ли оставался один.
С другой стороны, непосредственное обращение к желающим воевать, помимо веча, имело и то удобство, что оно относилось к одним только охотникам, которые и соединялись вокруг князя, тогда как на вече могла получить перевес партия, не расположенная к войне.
По мере уничтожения вечевых порядков и сосредоточения всей власти в руках князя призвание народа к войне становится исключительно правом последнего.
Народное ополчение не составляло постоянного войска. Оно созывалось только на случай войны и распускалось по домам, как скоро война была окончена.
Второй вид княжеских войск составляют служилые люди князя. Мы ознакомились уже с разными наименованиями, которыми обозначался низший разряд княжеских слуг. Согласно с последовательным изменением этих наименований в войсках князя встречаем: в древнейшее время – отроков, детских; в более позднее – детей боярских и дворян. Высший разряд служилых людей также принимал непосредственное участие в составе княжеских войск.
Служилые люди, находясь неотлучно при князе или на его службе, составляют постоянное войско. Ко времени объединения Москвы число такого войска достигло значительного развития. По мере возрастания постоянного войска к народному ополчению князья обращаются только в случаях особенной важности, как, напр., война с Казанью, Новгородом и т.п.
Третий вид войск составляют призываемые князьями в помощь иностранцы – варяги, половцы, татары и проч.
В древнейшее время эти разные виды княжеских войск, взятые отдельно и в соединении один с другим, назывались дружиной. В пример обозначения дружиной народного ополчения укажем на слова Ярослава Владимировича, обращенные к новгородцам: “Заутра же, – говорит летописец, – собрав остаток новгородцев, Ярослав рече: о люба моя дружина; юже вчера избих, а ныне быша надобе (для войны с Святополком)”.
Под 1036 г. находим пример обозначения дружиной всего войска, из каких бы частей оно ни состояло: “Ярослав выступи из града и исполчи дружину: постави варяги посреде, а на правой стороне кыяне, а не левом крыле новгородцы”. Таким образом, народное ополчение из киевлян и новгородцев входит в состав дружины наравне с варягами.
Кроме того, то же слово употребляется и в более тесом смысле для обозначения одних только княжеских слуг в отличие их от других составных частей войска. Под 1024 г. читаем: “Мстислав же рече, кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а дружина своя – цела”. Наконец, слово “дружина” обозначает и отдельные разряды служилых людей.
Так, Владимир Святой созывает бояр своих и старцев и, обращаясь к мужам, которые были посланы им для изучения разных религий, говорит: “Скажите перед дружиной”. Здесь наименование дружиной помимо старцев градских относится только к боярам князя, т.е. высшему разряду его слуг.
Такое же словоупотребление находим и под 1169 г. Но иногда слово “дружина” употреблялось для обозначения низшего разряда слуг и именно в отличие его от высшего, которое в таком случае являлось под именем бояр. Так, под 1186 г. читаем: “А дружину Всеволожю повязаша, а жену его ведоша в Рязань и бояр его”.
В этом же смысле надо понимать и место Лаврентьевской летописи под 945 г.: “Рекоша дружина Игореви: отроци Свенельжи изоделися суть оружием и порты, а мы нази”… Эта дружина, лишенная всего необходимого и ставящая себя в уровень с отроками Свенельда, состояла, конечно, из самого низшего слоя княжеских слуг.
Итак, слово “дружина” употребляется в очень различном смысле; оно служит даже для обозначения всех воинов князя, к какому бы роду людей они ни принадлежали. Но так как служилые люди князя принадлежат, по преимуществу, к его сторонникам и друзьям, то понятно, что всего чаще мы и встречаем их под этим именем.
Кроме дружины для обозначения войска с древнейших времен было употребительно слово “полк”. В отличие полков народных от полков, составлявшихся из княжеских слуг, первые назывались по городам, напр., киевский полк, новгородский, белозерский и пр., вторые по князьям, напр., полк Изяслава, Юрия, Вячеслава и пр.
Городовые полки назывались тысячами. Позднее для обозначения войска вообще входит в употребление слово “рать”; полк же встречается только в смысле боевого подразделения рати: большой полк или центр армии, сторожевой или авангард, правая и левая рука.
Что касается до военного управления, то заведование местной обороной находилось в руках посадников и наместников, которым в силу этого и усваивалось наименование воевод. Под их начальством состояло не одно только местное народное ополчение; с целью усиления местных средств в их распоряжение предоставлялись иногда и особые отделы из служилых людей князя.
Центральное военное управление сосредоточивалось в руках самого князя и особых чиновников, известных под именами воевод и тысяцких. Эти оба названия означают, собственно, одну и ту же военную власть. На это указывают такие выражения источников, как, напр.: “Воеводство держащю киевския тысяща Яневи”.
Таким образом, тысяцкий есть, вместе с тем, и воевода: первое наименование перенесено на него от военного деления на тысячи, второе же от самого рода его занятий. Но в употреблении этих терминов усматривается некоторое различие, условливаемое указанным уже различием в составных частях княжеского войска.
Слово “воевода” употребляется в самом широком смысле: так называется всякий военачальник, каким бы разрядом княжеских войск он ни командовал и на какое бы время ни был назначен.
Более в тесном смысле употребляется наименование тысяцкого; так называются преимущественно начальники городовых полков или тысяч, откуда и возникло самое их имя. Мы остановимся, прежде, на тех немногочисленных свидетельствах источников, которые характеризуют должность тысяцкого, и затем уже перейдем к остальным воеводам.
Должность тысяцкого есть постоянная должность. Он назначался, непосредственно, вслед за тем, как известный князь добывал себе известный стол, и независимо от того, предстояла война или нет. Согласно с этим характером тысяцких, как постоянных чиновников, источники сохранили указание на существование их в мирное время.
Назначение тысяцкого принадлежало князю, так же, как и увольнение. Раз назначенный, он являлся во главе городовых полков во всех войнах, которые велись в течение его состояния в должности, без всякого нового назначения, в силу того, что он возведен в звание тысяцкого.
Тысяцкий назначался для предводительства только тем народным ополчением, которое собиралось по определению веча. Согласно с этим, если князь выступал на войну против воли веча, тысяцкий не следовал за ним, а оставался в городе. Должность тысяцкого не могла пережить тех условий, которые ее вызвали, т.е. веча и зависевших от него городовых полков.
Позднейшее указание на существование тысяцких в Москве относится к концу XVI в. В Воскресенской летописи под 1374 г. находим известие о кончине последнего московского тысяцкого, Василия Васильевича Протасьева: эпитет “последний” указывает на то, что по смерти Протасьева московские князья не назначали более тысяцких и довольствовались воеводами. Значение этой перемены уяснится из того, что будет сказано о воеводах.
Должность ратных воевод не была постоянной: они назначались по мере надобности, для предводительства в известном походе. С окончанием войны, для которой они были назначены, сами собой прекращались и данные им полномочия. Предводительству воевод поручались как служилые люди князя, так и охотники из народа.
Число воевод было совершенно произвольное и исключительно зависело от усмотрения князя, которому принадлежало их назначение и увольнение. Таким образом, учреждение воевод оставляет гораздо большую свободу князю, чем учреждение тысяцких; в этом различии и коренится объяснение только что указанного уничтожения последней должности.
На подчинение одних воевод другим не находим указаний. Если для одной и той же войны князь назначал несколько воевод, каждому из них давались особый отряд войск и особое поле действия. В случае же совместного назначения, по общему обычаю древней России, они должны были руководствоваться началом единения, действовать “за один муж”.
В должности воевод назначались – князья, бояре, мужи, дети боярские окольничие и пр. Должности тысяцких, надо думать, поручались лучшим людям из местных бояр.
Под тысяцкими стояли сотские, а под ними десятские.
Наши древние войска вовсе не были знакомы с требованиями правильной военной дисциплины; подчинение начальникам было далеко не безусловно. Воины сражались не столько по сознанию долга службы, сколько по охоте и воодушевлению, при отсутствии которых не было никакой возможности рассчитывать на успех дела.
В заключение необходимо остановиться на порядке управления военными силами в тех случаях, когда война велась не одним князем, а несколькими союзниками вместе. В древнейшее время, в случае соединения нескольких князей для одного общего дела, каждый из них удерживал начальство над принадлежащими ему войсками.
Другая особенность состояла в том, что князьям-союзникам совершенно чужда мысль об учреждении главного начальника, которому принадлежало бы верховное распоряжение над всеми военными действиями. Князья-союзники действовали или по общему соглашению или врознь, каждый за себя, кроме тех случаев, конечно, когда известный князь подчинял себя воле другого князя.
В летописных источниках встречаем обычай: посылать одного из князей “ездить на переди”. Ездить на переди значило ездить с авангардом для предварительных разведок. Для этой цели избирались князья “бодрые, дерзкие и крепкие на рать”. Избрание их, как и все другие распоряжения во время похода, зависело от соглашения всех князей участников.
С теми же порядками встречаемся и во времена позднейшие. Начало единства команды одинаково чуждо всем дошедшим до нас княжеским договорам XIV и последующих веков. Каждый из князей-союзников, на основании этих договоров, удерживал за собой право команды своими войсками – лично или через посредство назначаемых им воевод.
При отсутствии особых статей, определяющих порядок распоряжения союзными войсками, нет никакого основания допустить подчинение одного союзника другому на случай похода, по крайней мере, для тех князей, в договоры которых не внесено никакого одностороннего ограничения воли одного из договаривающихся в пользу другого.
В княжеских договорах встречаем только определение лица, под предводительством которого в известных случаях войска должны были выступать в поход. Из предыдущего мы знаем, какое важное значение имело личное предводительство князя.
А потому князья, выговаривавшие в свою пользу содействие других князей, вместе с тем определяли и самые случаи, когда это содействие должно было быть оказываемо под личным предводительством их союзников.
Случаи эти определялись различно: иногда союзники обязывались выступать лично в поход только тогда, когда выступал лично и сам нуждающийся в помощи; иногда они предоставляли ему право требовать их личного участия в войне даже и в тех случаях, когда сам он оставался дома и вместо себя высылал сына или воевод.
В договорах встречаем еще одно частное определение относительно назначения воевод для московской рати. Так как Москва находилась в общем владении нескольких князей, то, естественно, между ними возникал вопрос о праве назначения воеводы в эту общую рать.
В договоре Боровского князя Василия Ярославича с великим князем Василием Васильевичем право это передано последнему. Где такого условия нет, надо предполагать назначение воеводы по общему соглашению всех князей совладетелей.
Переходим к вопросу о содержании войска. Постоянным содержанием пользовалась только небольшая часть воинов – отроки, гриди, дворяне, словом, только те, кто жил на дворе князя и на его счет. Источники не сохранили никаких подробностей о мере и роде этого содержания.
Остальное войско в вечевой период не получало постоянного содержания и вознаграждалось некоторыми случайными выгодами войны, из которых первое место принадлежит военной добыче.
По первоначальному взгляду воевать – значило обогащаться добычей, брать в плен людей, овладевать их скотом и всякого рода дви-жимостями. Возможность легкого обогащения сильно привлекала народ к участию в княжеских войнах. Битвы могло и не быть, но без грабежа дело не обходилось.
Он начинался, обыкновенно, вместе со вступлением в неприятельскую землю. Так, при описании похода Андрея Боголюбского на Новгород читаем: “И пришедше только в землю их (новгородскую), много зла створиша (воины Андрея); села взяша и пожгоша и люди посекоша, а жены и дети и имения взяша и скоты поимаша”… И все это – по отношению к мирным жителям, которые не вошли в состав собравшегося в Новгороде войска, а остались дома за своими обычными занятиями.
Эти суровые обычаи войны объясняют следующее известие летописи о полочанах. Узнав о походе на них смольнян и новгородцев, полочане так рассуждают на вече: “Не можем стати противу новгородцем и смольняном, аще пустим их в свою землю, то и мир хотя с ними будет, а зла много сделают нам и землю нашу пусту сотворят: пойдем к ним на рубеж”. Этот характер войны не изменился и в позднейшее время.
Под 1382 г. читаем: “Не помнозех же днях великий князь Дмитрий Иванович посла рать свою на князя Олега Рязанского; князь же Олег сам не в мнозе людей убежа, а землю его до остатка пусту ратнии учинили, пуще ему бысть и татарския рати”.
Война великого князя Ивана Васильевича с Новгородом описана в следующих выражениях: “Братия же великого князя все с многими людьми, кийждо из своея отчины, поидоша разными дорогами к Новугороду, пленующе и жгуще и люди в плен ведуще.
Также и князя великого воеводы тоже творяху, кийждо на свое место послан”; и далее: “Не токмо бо те воевали, кои с великим князем и братиею его, но изо всех земель их пешею ратью ходили на них, а Псковская вся земля от себя их же воевала”. Вести такую войну значило “брать землю на щит”.
“Того же лета, – рассказывает летописец под 1401 г., – на миру, на крестном целовании, князя великого Василия повелением, Анфал Микитин да Герасим Рострига с князя великого ратью, наехав войною за Волок, и взял всю Двинскую землю на щит без вести, в самый Петров день, християн посекли и повешали, а животы их и товар поймали”.. .
Конечно, не все войны отличались одинаковой суровостью, но эта суровость лежала в существе дела, условливалась особенностями тогдашней военной организации, а потому и составляет отличительную черту наших древних войн. Как скоро народ всей своей массой переходил в воинов, было трудно и опасно отличать мирных жителей от немирных и щадить жизнь и имущество первых.
С другой стороны, при малом развитии государственного хозяйства для продовольствия войск во время похода не существовало других средств, кроме собственности неприятеля.
Конфискация же ее только в мере, необходимой для обеспечения продовольствия, была невозможна по отсутствию всякой дисциплины в рядах княжеского войска и, кроме того, лишила бы войну всей ее привлекательности в глазах народных масс.
Согласно с этим характером наших древнейших войн при выборе пункта для нападения князей занимали не столько стратегические соображения, сколько желание выбрать местность, способную и прокормить воинов, и обогатить их полоном. “Оже пойдем к Новугородку, – думают южные князья, Мстислав, Владимир и Юрий, во время похода на Литву, – а тамо уже татарове извоевали все, пойдем где к целому месту!”
Право делать добычу принадлежало всем разрядам княжеских войск, без всякого между ними различия: каждый воин приобретал то, чем завладевал. В мирных договорах князей находим статьи, которыми военная добыча признается собственностью приобретателя.
Исключения делаются только в пользу пленных, относительно которых встречаем условия о возвращении их даже и в том случае, если бы они были уже кому и проданы. В мирный договор русских князей, Даниила и Василька, с польскими было внесено условие, по которому обе стороны, в случае войны между ними, обязались не делать пленников.
Второй вид вознаграждения воинов составляли единовременные денежные награды, которые выдавались князьями и, обыкновенно, вслед за окончанием известной войны. Для этой цели назначались или собственные суммы князя, или особые контрибуции, которые выговаривались с побежденных при самом заключении мира.
Единовременные награды выдавались всем воинам, без различия рода войск; но понятно, что дружина в тесном смысле, состоя постоянно при князе, имела гораздо более случаев получать такие награды, а потому и обогащалась скорее.
Летописи отметили имена некоторых князей, особенно щедрых в этом отношении. Так, о Владимире Глебовиче читаем: “И плакашася по нем все переяславцы, бе бо любя дружину, и злата не сбираеть, но дояшеть дружине”.
Для продовольствия войска во время его переходов в пределах собственного княжества встречаем учреждение корма как натуральной повинности, лежавшей на волостных и городских людях. Древнейшее указание на корм относится к XI в. В договорных грамотах князей встречаем условия, которыми князья-союзники обязываются давать друг другу корм при переходе их войск через пределы союзного княжества.
Согласно с этим встречаем и учреждение особого чиновника, обязанность которого состояла в наблюдении за собиранием корма для продовольствия союзных войск. Рядом с обязанностью давать корм существовала обязанность отводить квартиры проходящим войскам, давать им подводы и проводников. В некоторых жалованных грамотах встречаются освобождения от этих повинностей.
Обязанность всего населения выставлять ратных людей во время войны переходит и в Московское государство. В крайних случаях дело, как в древности, доходило до всенародного ополчения[1]. Но Москва пошла и далее, на высшие классы населения, на вотчинников и помещиков она возложила обязанность поголовной военной службы.
Все, достигшие 15-летнего возраста, должны были нести военную службу и выводить с собой со своей земли определенное количество воинов вооруженных и с запасом. Первый опыт определения размеров этой обязанности сделан царем Иваном.
Он установил обязательную службу с вотчин в таком размере: со 100 четвертей доброй земли надо было выставлять человека на коне и в полном доспехе, а в дальний поход на двух конях. Кто уклонялся от исполнения такой обязанности, должен был платить деньги. Ее должны были нести все вотчинники, как служилые люди, так и их вдовы, дочери и церковные учреждения.
Что это было так, подтверждается и указами начала XVII в., стоящими в самой тесной связи с распоряжением Грозного. В 1604 г. состоялось соборное определение, в котором говорится, что ратная повинность, установленная Грозным, “вельми тяжка”, а потому на будущее время служилые люди, если сами не могут быть на службе по старости, болезни и проч., должны выставлять “холопа с 200 четвертей с конем и полным доспехом”.
Тем, кто за ранами и увечьем получит отпуск от службы, дается льгота: они в течение двух лет могут не выставлять холопов. Такая же двухлетняя льгота дается и лицам женского пола, мужья и отцы которых убиты на войне или взяты в плен. Духовные учреждения не пользуются никакой льготой.
Если они не вышлют даточных людей, или вышлют, но не в полном доспехе, с них приказано взыскивать по 15 р. за человека, а людей все-таки взять и определить в стрельцы. Это касается митрополитов, архиепископов, монастырей и проч. Довольно скоро, однако, правительство возвратилось к прежнему размеру ратной повинности.
В указе Пожарскому от 1617 г. читаем: “А которые дворяне и дети боярские от службы отставлены… и с тех с отставных и со вдов и с недорослей… взяти даточных людей со 100 четвертей по человеку”[2].
Преосвященный Макарий в своей истории церкви приводит факт сбора ратных людей, пеших и конных, даже не с земли, а с городовых дворов новгородского духовенства для казанского похода в 1545 г. В том же году были привлечены к поставке ратных людей и все крестьяне новгородского владыки. Немало было случаев привлечения к ратной службе даже посадских людей.
Служба помещиков и вотчинников в Московском государстве была вечной в том смысле, что они обязаны были служить до тех пор, пока у них хватало сил. Правда, памятники говорят об отставных, но под этим словом нельзя разуметь того, что под ним разумеется теперь.
В старину отставными были только те, которые совсем не могли служить по болезни или по старости, или временно увольняемые от службы из-за ран. Тем, которые по старости вовсе не могли служить, выдавалась особенная “память”, в которой говорилось, что им разрешается быть в домах, а в городскую службу их не писать и ни в какие посылки не посылать.
Рядом с таким временным войском, народным и дворянским, в Москве было и постоянное, состоявшее из разного рода людей, поступавших в стрельцы, солдаты и другие разряды по вольному найму. С XVII в. начинают вводить для этого вида войск иноземный строй.
В 1607 г., по повелению царя Василия Шуйского, было уже сделано извлечение из иностранных военных книг с целью познакомить русских с новыми воинскими хитростями, коими хвалятся Италия, Франция, Испания и другие западные государства.
Скопин-Шуйский обучал уже состоявшие под его начальством войска правильному строю по бельгийскому образцу. При Михаиле Федоровиче извлечение Шуйского было пополнено (Карамз. XII. 42. Пр. 166).
Древнейший вид Московского постоянного войска составляют стрельцы; под этим названием они известны со времени Ивана IV, но существовали и раньше. При отце Ивана Васильевича было уже два полка пищальников, конный и пеший. Вольные люди поступали на службу за “поруками”.
Если поступивший убегал со службы, с поручителя взыскивалось выданное ему оружие и жалованье. В XVII в. встречаемся с рейтарскими и солдатскими полками: рейтары – конница, образованная на иностранный манер; начальниками их были частью иноземцы: памятники говорят о ротмистрах, майорах, а также о стольниках и дворянах.
В Московском государстве встречаемся еще с системой поселения по границам низших разрядов служилых людей. Это, например, сторожевые пограничные казаки, служилое землевладение которых представляет некоторые особенности. Они наделялись очень небольшими участками, по 20 четвертей на человека, с которых должны были нести казачью рядовую службу.
Но, если они изъявляли желание нести станичную службу, им прибавляли к прежней даче еще по 30 четвертей. С этих 50 четвертей и небольшого денежного жалованья, по 3 рубля в год, они должны были служить сторожевую станичную службу на двух конях.
Эти станичники, несмотря на небольшой надел, оказали Московскому государству большую пользу, ограждая границы его от внезапных набегов и расширяя их, постоянно передвигаясь все далее и далее на юг и восток.
Любопытно, что их станичная служба даже в конце XVI в. была вольная. Они обязаны были нести только рядовую казачью службу, а от станичной могли отказаться и в этом случае лишались прибавки, которая давалась новым охотникам.
От этих поселенных правительственных низшего разряда служилых людей, которые назывались казаками и солдатами, надо отличать малороссийских и донских казаков. О первых была речь выше, о вторых скажем теперь.
Донские казаки образовались из сброда всякого рода вольных и невольных людей, бежавших частью из Московского государства, частью из Польши и с Востока – татар, калмыков и др. Все недовольные общественными порядками уходили на Дон.
Они занимались там грабежом купцов (на Дону перекрещивались торговые дороги из Европы в Азию) и воевали крымских татар. В XVI в. они признали над собой власть московского Государя и с тех пор составляют пограничное население, обязанное защищать
Московское государство. Они выговорили себе разные привилегии и преимущества, которых нельзя было не дать, потому что, в противном случае, они не стали бы служить. Привилегии состояли в том, что они имели собственное управление, свой суд, свое начальство (атаманов) и сносились с Москвой в таких формах, какие приличествуют иностранным державам.
Они посылали в Москву послов, а из Москвы посылались подарки всему Донскому войску. Несмотря на признание власти московских государей, Дон продолжал оставаться пристанищем недовольных. Даже преступники, бежавшие на Дон, делались свободными и безнаказанными. Образовалась пословица: “Доном от всяких бед освобождаются”[3].
[1] О всенародной ратной повинности подробнее говорится в т. III Древностей. С. 200 – 214.
[2] Это определение размера военной повинности надо понимать в смысле определения общей ее нормы. Действительная же повинность могла весьма колебаться в зависимости от хозяйственного положения служилого человека, которое, конечно, очень разнообразилось.
[3] Гораздо полнее об организации военной службы в Москве говорится в т. I Древностей. В книге третьей. С. 619 – 688.
