Юриспруденция дореформенной России не создала уголовно-правовой литературы в собственном смысле. Она не шла научными путями и в области законодательного творчества. Главной формой проявления криминалистических знаний служило преподавание этой отрасли права в связи с другими. Наши допетровские юристы прибегали к подготовке обучающихся при помощи введения их в самый круг отправляемых дел. Практическое упражнение в делопроизводстве было той школой, в которой юристы получали нужные им знания и навык. Литературные опыты, затрагивающие критические вопросы до XVII в., не идут далее простого описания уголовно-судебной практики и трактуют общие вопросы уголовного права как составную часть житейской и религиозной морали. Только к концу XVII в. появляются опыты рецепции естественно-правовых учений западной науки.
Течениям этим суждено было в прогресс науки уголовного права в России XVIII в. значительно расшириться и углубиться.
Преподавание права делает у нас в этот период значительные успехи. Создается целый ряд специальных школ, в которые переносится обучение. По самым приемам преподавания такая система имеет, однако, глубокие корни в прошлом и не уходит далеко от приказной выучки. В то же время наша юридическая школа очень рано наталкивается на движение в науке уголовного права на Западе, известное под именем естественно-правового и сулившее в строго-систематической форме дать начальные основания познания права. Попытки перенести на русскую почву принципы западноевропейского теоретического образования легли в основание преподавания в Академическом университете, привились прочно в возникающем в половине XVIII в. Московском университете, духовных учебных заведениях, а временами укоренялись и в специальных школах права. Преподавание это довольно полно отразило весь тот цикл понятий, в круге которых вращалась естественно-правовая доктрина. Наряду с преподаванием естественного права в половине XVIII века появляется у нас переводная литература соответственного характера и полусамостоятельные опыты в этой области. В общем, не- смотря на то, что в школьном преподавании и литературе укоренились естественно-правовые конструкции, возникшие на почве обобщений положительного западно-европейского права, они не давали ни малейшей возможности связать их с действующим правом и послужить пособием его изучения.
Естественно-правовые течения, заслонившие в русской науке всякие другие, если и не всецело вытеснившие их, постепенно расплываются и перебрасываются из области юридической школы в сферу законодательного творчества, подвигавшегося до этого времени по пути своего медленного развития при помощи создания таких норм, необходимость которых подсказывалась самой жизнью. Екатерининский Наказ, являющийся, в сущности, не чем иным, как памятником рецепции известных естественно-правовых течений, явился как бы новым этапом на пути укоренения естественно-правовой доктрины, в частности, и в сфере уголовно-правовой, интересующей нас ближайшим образом. Для практической перестройки законодательства Наказ оказался совершенно неприспособленным, но, отражая общий дух, проникавший уголовно-правовые знания в их наиболее рациональном построении, он сыграл впоследствии роль могучего фактора развития нашей науки. Он определил собой целый ряд трудов по криминалистике и преподал те теоретические начала, при помощи которых, как с готовой схемой, можно было подойти к теоретической обработке действующего права.
Наблюдавшиеся нами до сих пор течения в юриспруденции XVIII в., несмотря на успехи, которые были сделаны, не могли удовлетворить потребностей, к этому времени определившихся. Ни практическое течение, ни естественно-правовое не в состоянии было ответить на вопросы, которые предъявляла сама жизнь к юристам этого момента. Последние бессильны были разрешить вопрос о том, какова догма действующего уголовного права. Жизнь выдвигала потребность в таком течении юриспруденции, которое способно было бы создать начала, из которых могло бы быть выведено действующее право и которые в то же время давали бы в систематическом построении существующее право. В ответ на эти требования должна была возникнуть научная догма права, хотя бы в зачаточной форме. Осуществления этих стремлений можно было ждать от взаимодействия практического и теоретического течения. Поскольку это в действительности имело место в XVIII веке, мы можем говорить о зарождении в этом периоде научно-догматического течения как нового явления.
Попытки научного конструирования догмы русского уголовного права начинаются у нас приблизительно в половине XVIII в. В этой сфере выделяются три течения. Одно из них подходит к разрешению намеченной задачи путем историческим, отбрасывая из общей массы существующих определений те, которые пережиты в прошлом и утратили свое реальное значение. Другое течение в догматической обработке права избирает путь историко-сравнительный. Стремясь к систематическому построению действующего права, оно объясняет постановления русского уголовного права, разрозненные по своим основаниям и форме в связи с определенными историческими условиями, порождающими эти особенности. Третье течение унаследовано от долгого периода обработки права путем приказной рутины. Оно не старается отыскивать общие теоретические положения для систематизации и построения действующего уголовного права и довольствуется такой обработкой, которая ищет опорных пунктов во внешних особенностях действующего права. Выступая в большинстве случаев как проявление популярно-юридической литературы, с одной стороны, и системы канцелярских сводок, преследующих практические цели, с другой, это течение наиболее удалено по своим особенностям от научной догмы. Оно подготовляет только материал для нее, составляет как бы инвентарь действующего уголовного права, но преследует, по существу, те же задачи, которые наиболее совершенным путем могут быть разрешены при помощи научной догмы.
Наряду с этими течениями в самом конце XVIII в. заявляет себя в области науки уголовного права в России и новый прием обработки права, возможный только при условии известного консолидирования основных направлений. Это опыты эклектического характера, стремящиеся примирить существовавшие течения и ответить на самые разнообразные требования теоретического и практического характера. По своим реальным последствиям это одно из самых небогатых плодотворными результатами направлений.
Между тем как большинство течений, наблюдавшихся в области науки уголовного права в России XVIII в., представляются в общем такими, которые имеют за собой довольно продолжительную историю, в смежных с криминалистикой областях происходят явления, далеко не безразличные для этой дисциплины. Под влиянием все усиливающегося общения России с Западом, а отчасти и стремления осмыслить некоторые сложные явления, стоявшие до того вне фокуса научной мысли, у нас возникает политическая литература. Обозревая стороны жизни, нуждающиеся в реформе в духе начал, призванных установить разграничение прав личности и коллективного целого, общества и государства, эти писатели не могли не затронуть вопроса о положении преступника, проблем наказания, организации уголовного правосудия и проч. Вместе с тем они должны были ответить на ряд самых жгучих вопросов уголовной политики. Объединенные в школу тем, что они разделяют политические идеалы Монтескье, Ж. Ж. Руссо, Беккариа и экциклопедистов, русские политические писатели оставили весьма ценное наследие уголовно-политических директив, не утративших и поныне своего значения. Они опираются в общем на прочные устои законности, разумной целесообразности и гуманности при сохранении для личности всей той свободы, которая только возможна без ущерба для общества как целого. Дух известного радикализма, присущий этой школе, не особенно стесняющейся в лице наиболее горячих ее приверженцев пережитками прошлого, не удовлетворяющими требованиям, выставляемым ими на своем знамени, делает представителей этих доктрин весьма восприимчивыми и чуткими ко всякому новому слову, раздающемуся в области усовершенствования способов реакции против преступления. Политики-публицисты выступают сторонниками исправительности наказания и пенитенциарных систем как путей, ведущих к общей безопасности, противниками смертной казни, поборниками борьбы с преступлением при помощи рациональных мер предупреждения и проч. Однородность уголовно-политической программы и построение ее на тех же началах признания прав личности, свободы совести, свободы выражения мнений в печати, равенства всех перед законом и проч. побуждает отнести в эту же группу и тех писателей, которые, не разделяя в целом политических идеалов этой группы и отчасти по другим совершенно мотивам этико-религиозного характера, приходят к признанию целесообразности тех же уголовно-политических принципов.
В XVIII в. усиливается в России в сознании отдельных личностей интерес к изучению юридических древностей. Под влиянием стремления к восстановлению верной картины прошедшего юридического быта отдельные лица разыскивают и изучают памятники нашего старого законодательства, комментируют их, стараются восстановить условия, вызвавшие к жизни те или другие институты, законодательные памятники и проч. Как представители направления, могущего рассчитывать на успех только в том случае, когда им достигнуто более или менее совершенное реконструирование минувшего и успел сложиться определенный интерес к этого рода течению мысли, любители старины долгое время не получают признания. Это объясняется часто и самыми условиями их работы. Они вынуждены ограничиваться догадками и оперировать с небольшим количеством точных данных. Некоторые из них, не собрав достаточного материала из прошлого, не построив чего-нибудь цельного, стараются перейти к выводам в смысле предложения определенных идеалов, находящих будто бы опору в самом прошлом. Естественно, что такие исследователи должны были натолкнуться не только на равнодушие большинства, но и на резкую критику подчас того, что по состоянию знаний того времени и не могло быть уяснено с большею точностью. Так или иначе, но стремление изучать древности права не проходит бесследно и в дальнейшем образует основу, на которую может опереться правильно понятое историческое изучение законодательства.
XVIII в. в истории науки уголовного права является, наконец, эпохой, когда развиваются и разветвляются эмпирические взгляды на вопросы преступления и наказания, зарождающиеся уже весьма рано и служащие естественными ответами не искушенного наукой ума на то нарушение правового уклада жизни, против которого волей- неволей приходится реагировать всякому обществу. В то время как в XVII в. для ответа на эти вопросы довольствуются точками зрения и взглядами, взятыми из запаса максим нравоучительной морали и житейского опыта, XVIII в. с усложнившейся жизнью требует иного. Комплекс сведений, образующих кодекс этой морали, расширяется кругом данных, введенных в него из философски обоснованных этических учений. С другой стороны, общежитейская мудрость расширяется новым запасом наблюдений и сведений и консолидируется в определенный комплекс взглядов на общенародное благо и интерес, диктуемых здравым смыслом. Так как рост страны и потребностей совершается довольно быстро и идет притом при помощи выполнения определенных функций известными слоями, известными массами общества, то возникает вполне естественно разномыслие по вопросу о тех путях, которые наиболее действительным образом ведут к благополучию общества и государства. Различное понимание нужд страны ведет, в свою очередь, к различному пониманию задач, поставляемых отправлению уголовного правосудия, и к различным предложениям в области практической борьбы с преступлением.
В общем итоге мы должны констатировать, что XVIII в. в истории науки уголовного права является эпохой, когда исчезает первобытное однообразие, характеризующее более ранние моменты истории уголовно-правовой мысли. Под влиянием усложнения жизни и стремления ответить на ее запросы мы наблюдаем и более интенсивное, хотя и не особенно глубокое заимствование западных учений, придающих этому периоду типическую окраску. В общем рисуется картина значительного напряжения наличных сил, направленного не на разрешение соответственных вопросов, но на получение готовых решений. В конце периода люди XVIII в. становятся лицом к лицу с потребностью создания научной догмы уголовного права. Для этого дела накапливается материал, группируются возможные конструкции, годные в большей или меньшей степени дать устойчивые начала для разрешения очередной задачи. Самое осуществление этого выпадает, однако, на долю другого периода, когда появляются другие исполнители, не только пользующиеся полученным наследием, но накопляющие новые материалы и создающие новые ценности в области научного мышления.
