Генеалогический состав думы. Назначение членов по родословной очереди. Служебная карьера родовитого человека. Успехи неродовитых людей в думе. Упадок старой знати в думе XVII в.
Попытаемся изобразить устройство и делопроизводство Думы XVI – XVII вв., когда то и другое можно считать достаточно установившимся. Начнем с социального или, говоря точнее, генеалогического ее состава.
И в XVII в. численное преобладание в Думе оставалось за членами родовитых фамилий, хотя многие из этих фамилий, если не большинство, были младшие ветви тех, которые господствовали в боярском совете XVI в. Несмотря на то что ряды родословной знати страшно поредели ко времени воцарения новой династии, что многие большие роды “без остатку миновались”, генеалогический состав Думы был очень изменчив по-прежнему. Просматривая погодные списки ее членов, видим, что она никогда не соединяла в себе представителей всех наличных фамилий боярства.
Некоторые фамилии то наполняют совет своими членами, то исчезают из него совсем, уступая место другим, то появляются снова. По списку 1627 г. не находим в Думе между ее 25 боярами и окольничими никого из князей Голицыных, Куракиных, Воротынских, Пронских, Хованских, Прозоровских, Репниных, никого из Салтыковых, Плещеевых, Волынских, Колычевых. Берем список 1668 г. и встречаем в нем в звании бояр или окольничих двоих Репниных, двоих Куракиных, по одному из Пронских, Прозоровских, Хованских и Голицыных, троих Салтыковых, двоих Волынских. Зато теперь не было в Думе никого из Морозовых, Шейных, Головиных, из князей Сицких и Мезецких, которые присутствовали там в 1627 г.[1]
Эта изменчивость состава происходила от порядка назначения членов в Думу. Думный чин жаловали, “Думу сказывали” по усмотрению государя, обыкновенно словесно, государевым именем: письменные “привилеи”, именные рескрипты на думные чины давались только в Смутное время, когда чины раздавал польский король Сигизмунд. Но московский государь в своих назначениях сообразовался с местническими отношениями боярства. Чин сам по себе ничего не значил в местническом счете, и какой-нибудь Колычов, попав в окольничие, не делался родовитее стольника кн. Одоевского.
Но, не давая знатности, чин давал власть, и неловко было назначить в окольничие сына или племянника, когда отец или родной дядя значился в списке стольников. Вследствие этого в Думе обыкновенно сидели только те члены знатных фамилий, которым в данное время принадлежало местническое старшинство среди их родичей. Сличая списки людей высших чинов с родословными росписями, видим, что чаще всего знатные сыновья и племянники держались в стольниках и дворянах московских, пока отцы и дяди сидели в окольничих или боярах; по мере того как старшие выбывали из Думы, младшие приходили на их места, следуя порядку старшинства.
Но для вступления в Думу требовался приличный возраст: по большинству своих членов она была советом старцев, сенатом в буквальном смысле этого слова. Поэтому фамилии, в которых старшие не достигали этого возраста, “не поспевали” в Думу, те фамилии не имели в ней представителей или представлялись там одним лицом, пользуясь выражением комиссии, предложившей в 1682 г. отменить местничество, случалось, что из иных родов в думные чины никого не было написано, “потому что за малыми летами в те чины они не приказаны”.
Бывало, по нескольку Шереметевых одновременно сидело в Думе. Но после Смутного времени там много лет оставался из них один Федор Иванович, пока старшие других ветвей рода поспевали в Думу, служа в чине дворян московских. В 1634 г. сказано было боярство старшему двоюродному племяннику Федора Ивану Петровичу, в 1641 г. среднему Василию Петровичу и, наконец, в 1645 г. младшему Борису Петровичу. По отдельным случаям можно убедиться, с какою строгостью даже в XVII в. назначение в Думу согласовалось с местническим отечеством; можно уловить и некоторые правила этого аристократического подбора ее членов. В 1627 г. служило в высших чинах восемь человек из фамилии Головиных.
То были представители четырех поколений потомства, шедшего от окольничего времен Грозного П.П. Головина. Высчитав по правилам местнической арифметики их отношение к общему предку, находим, что ближе всех к нему стояли двое, младший сын его Петр Петрович и один из старших внуков, Семен Васильевич: первый как седьмой сын занимал 10-е место от отца, а второй 8-е место от деда, т.е. был двумя местами выше своего дяди Петра. По списку 1627 г. эти старшие представители фамилии и сидели в Думе боярами. Остальные пятеро стояли от общего предка ниже десятого места; только другой племянник Петра Петровича, Иван Никитич, занимал одинаковое с ним место, был своему дяде “в версту”.
Но, будучи сверстником Петра по родословному месту, Иван считался моложе его по родословному колену как племянник. Старшинство определялось не простой цифрой мест, но с участием некоторых коэффициентов. По списку того же 1627 г. в высших чинах встречаем 12 князей Долгоруких. Из них 10 человек принадлежали к двум смежным родословным поколениям: старшее составляли 4 брата двоюродные или четвероюродные; 6 человек младшего поколения доводились старшим племянникам родными, двоюродными или четвероюродными. Из этих дядей трое стояли на 16-м месте от ближайшего предка или ниже и один на 15-м. Этот старший на одно место дядя боярин кн. Владимир Тимофеевич и был единственным представителем фамилии в Думе 1627 г.; остальные братья, как и племянники, оставались в стольниках или дворянах московских.
Но в том же списке значится еще дворянином московским кн. Ив. Мих. Долгорукий, которому по родословной росписи боярин Владимир Тимофеевич доводился внуком, так как прямой дед этого боярина был двоюродным братом кн. Ивана Михайловича. Такой случай объясняется тем, что отец этого князя Ивана был седьмым и последним сыном у того отца, у которого прадед боярина Владимира был третьим.
Потому дед оказался всего одним местом выше своего бокового внука, тогда как прямой внук мог сидеть не выше седьмого места от деда по тому правилу местнического счета, что старший сын от отца четвертое место. Притом, очевидно, вся эта линия седьмого сына рано захудала: никто из нее не бывал в думных чинах и быть в Думе стало ей не по отечеству.
Благодаря разным коэффициентам, какие вводились в местнический счет, младшие ветви фамилии нередко становились выше старших. Следствия этого процесса захудания старших наглядно обнаруживаются в служебном положении Бутурлиных по списку 1627 г. Тогда служило в высших чинах более 20 членов этой старой боярской фамилии. Все они шли от И.И. Бутурлина, боярина начала XV в. Из них только Ф.Л. Бутурлин сидел в Думе окольничим в 1627 г. Он занимал 25-е место от общего предка. Многие его родичи, даже доводившиеся ему далекими племянниками, стояли ближе на одно, на два и на три места, потому что Ф.Л. Бутурлин принадлежал к линии младшего из сыновей древнего боярина И.И. Бутурлина.
Но уже с начала XVI в. почти только члены этой линии дослуживались до думных чинов: Дума стала ее отечеством, когда другие линии пришли “в закоснение”. Старший представитель этой линии и сидел в Думе 1627 г. Это не значит, что при каждом назначении в Думу производились мелочные генеалогические разыскания, какие должны делать мы, чтобы понять ее состав. Тогда очередной старший представитель боярской фамилии сам собою становился впереди, выдвигаемый всем строем державшихся на местничестве служебных отношений лиц и фамилий.
По рассказу Котошихина и по книгам Разрядного приказа можно представить себе обычную служебную карьеру родовитого человека XVII в. Лет десяти его берут во дворец: он стольничает у царицы. Достигнув 15 лет, “недоросль” становится служилым “новиком”. Его берут с царицыной половины и определяют “в царский чин” или штат, назначают или в стольники, или в спальники к царю спать у него “в комнате”, разувать и раздевать его. Камер-паж государыни превращается в камер-пажа государя. Эта служба в государевой комнате на весь век дает ему почетное звание ближнего или комнатного человека. Из спальников его жалуют, смотря на степени его знатности, в дворяне московские или стольники.
Людей неважных фамилий возводили из звания московских дворян в стольники. Но для большой знати стольничество еще сохраняло значение придворной должности или временного придворного поручения и не было выше сословного звания дворянина московского. Потому нередко бывало, что старший брат служил дворянином московским, когда младший числился стольником, или отец значился в списке дворян, когда его дети были уже стольниками; наконец, иногда дворянином писался человек, бывший прежде стольником. Стольник или дворянин московский – штаб-офицер или капитан гвардии и исполняет разнообразные поручения правительства, дипломатические, военные и административные.
Он посылается послом в иноземное государство, приставствует у иноземного посольства в Москве, командует провинциальными дворянами в армейских полках в качестве полковника или сотенного головы, ротного офицера, управляет каким-нибудь второстепенным приказом в Москве, воеводствует по городам, назначается в писцы для поземельной описи областей, командируется “для сыскных дел”, производит какое-либо дознание: словом, он на посылках “для всяких дел”. Когда во дворце аудиенция, прием или отпуск иноземных послов, его с тремя товарищами наряжают в казенное белое камчатное на горностаях платье, надевают на него высокую белую шапку, дают в руки серебряный топорик и ставят подле престола.
Если, назначенный стоять в числе этих рынд, он заупрямится, станет говорить, что ему по его отечеству с такими товарищами “быть невместно”, и откажется надеть мундир рынды, на ослушнике по царскому приказанию издерут все платье, в котором он приехал во дворец, силой облекут его в парадный костюм и поставят подле Царя, а по окончании приема разденут и высекут в Разряде или перед царским окном “при всех людях”, приговаривая: “Не ослушивайся царского приказу”. Наконец, лет через 30, иногда более, иногда менее, родовитому стольнику или дворянину московскому “думу сказывали”, жаловали чин окольничего или прямо боярина, смотря по степени его родовитости[2].
Такова была школа, сообщавшая политическую выправку древнерусскому государственному советнику из “природного” боярства. С детства он вращался во дворце на глазах у государя, узнавал все дворцовые покои, жилые и приемные, “комнаты” и “палаты”, узнавал людей, порядки и сам становился всем известен. Исполняя разнообразные поручения правительства, он близко знакомился с правительственным механизмом и управляемым обществом, с приемами управления. В Думу вступал он “думцем и правителем”, которому, по выражению боярина М.Г. Салтыкова, “московские обычаи были староведомы”, с большим навыком “во всяких делах”. Этот навык заменял ему ум, талант, размышление, те качества, недостатком которых вообще страдают классы, долго пользовавшиеся властью.
Но если боярская знать и в XVII в. продолжала довольствоваться этим правительственным навыком, то новые задачи правительства все настойчивее возбуждали потребность в государственных людях с умом, талантом и наклонностью к размышлению. Уже при Котошихине жаловались на то, что царь многих возводит в бояре “не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованные”. Иного великородного человека уже “всяк дураком называл”, как говорил в 1658 г. царь Алексей одному из таких людей, кн. И.А. Хованскому, и нужно было царской милостью и взысканием поддерживать их правительственный авторитет в обществе.
Под влиянием этой государственной потребности в XVII в. с каждым десятилетием все усиливался начавшийся ранее приток в Думу дельцов с иной, не боярской подготовкой к делам. Они проникали туда преимущественно через два ведомства, финансовое и дипломатическое. Здесь с особенной силой чувствовалась нужда в дельцах нового характера, которые были бы вооружены не одним навыком, но и знанием, изобретательностью и сообразительностью, тем, что люди XVII в. называли “промыслом” и “рассмотрением”.
Уже в XVI в. появляется целый ряд таких мастеров казенного и посольского дела, “промышленников”, как называл таких дельцов в XVII в. самый блестящий из них, А.Л. Ордин-Нащокин. Это были либо приезжие греки, либо захудалые потомки бояр удельного времени, либо дьяки очень скромного служилого и даже неслркилого происхождения. Не великие отечеством, они становились велики службой. Некоторые из них, например грек Ю.Д. Малый Траханиотов с сыном и Ф.И. Сукин, достигали боярства. Но обыкновенно служебное поприще этих неродовитых московских финансистов и дипломатов завершалось думным дьячеством или думным дворянством.
К началу XVII в. в Москве стали уже привыкать видеть худородных людей на должностях по финансовому управлению или в звании государственных секретарей. Большие бояре очень сердились, когда по приказу короля Сигизмунда к ним в Думу вступил в 1610 г. думный дворянин и товарищ казначея Ф. Андронов, бывший торговый мужик-кожевник; жаловались, что это была им, всем боярам, смерть. Но тогда же говорили в Москве, что и при прежних государях “такие у таких дел” бывали[3]. Но следам Сукиных шли знаменитые в свое время дипломаты А. и В. Щелкаловы. Дети незначительного дворцового дьяка, они оба дослркились до звания “ближних дьяков больших”.
Первый был думным посольским дьяком и казначеем, а В. Щелкалов из печатников и думных посольских дьяков был даже произведен при первом самозванце в окольничие, чего, может быть, не бывало прежде. Смутное время выдвинуло много “самых худых людей, торговых мужиков и молодых детишек боярских”, которым случайные цари и искатели царства подавали окольничество, казначейство или думное дьячество, как говорили потом большие московские бояре.
Некоторые из этих правительственных “новиков” удержались на видных местах и по восстановлении порядка. Польские комиссары в 1615 г. имели некоторое основание писать московским боярам, что теперь по грехам на Москве простые мужики, поповские дети и мясники негодные мимо многих княжеских и боярских родов не попригожу к великим государственным и земским и посольским делам припускаются.
При царях новой династии такие новики еще смелее вторгаются в Думу в звании думных дворян или дьяков и всего чаще теми же путями, финансовым и дипломатическим. Для знаменитого Кузьмы Минина, пожалованного из купцов в думные дворяне, боярское правительство царя Михаила нашло должность казначея наиболее подходящей по его происхождению. Во второй половине века в Думу проходит довольно длинный ряд людей из высшего купечества, из московского и провинциального дворянства, служа думными дьяками и в большинстве дослуживаясь до думного дворянства.
Таковы были Ф. Лихачов, Л. Лопухин из московских дворян, Л. Голосов из углицких дворян, С. Заборовский из бежецких дворян, отец и сын Кириловы из московских гостей и многие другие. Некоторые, как Ив. Гавренев и Ф. Елизаров, возвышались до окольничества, а Заборовский даже кончил свою службу в чине боярина. В то же время ряд провинциальных и московских дворян проникает в Думу, минуя дьячество, исполняя дипломатические поручения, служа по финансовому ведомству в приказах Большой Казны, Большого Прихода и т.п.
Таковы были Прончищевы, Нарбеков, новгородский уездный дворянин Дубровский, Баклановский, Матюшкины, Аничковы и др. Со второй половины царствования Алексея в боярской книге любого года эти люди стоят сплошной стеной в перечнях думных дьяков и дворян, нередко мелькают и выше. Их ряды завершаются громкими именами канцлеров Ордина-Нащокина и Матвеева. Первый происходил из уездного псковского дворянства; второй был сын простого дьяка, служившего в Казанском дворце при царе Михаиле, и долго занимал неважную должность “полковника и головы стрелецкого”. Оба вступили в боярский совет думными дворянами и оба вышли из него боярами.
В XVII в. чин уже совершенно отрывается от отечества: в одном приговоре 1693 г. сами бояре признали, что “в милости великих государей жалованы бывают чести (чины) не по родам”. Так еще до Петра, задолго до его Табели о рангах, отделившей должности военные от гражданских, в московской приказной администрации обозначилась сфера, которую можно назвать тогдашней штатской службой. Здесь требовалась особая деловая подготовка, особый навык, но не требовалось знатности, родословного отечества. Правительство старалось заохотить неродовитые таланты к такой службе, даже иногда насильно выводило их на эту дорогу.
Известный ревнитель просвещения при царе Алексее Ф.М. Ртищев в 1650 г. заставил одного неважного молодого дворянина, Лучку Голосова, учиться латинскому языку у вызванных из Киева ученых монахов, надеясь, что со временем из него выйдет полезный делец по министерству иностранных дел, где в то время требовались образованные люди. С большой нравственной тревогой принимался Голосов за латынь в угоду сильному покровителю.
В задушевных беседах с приятелями он признавался, что учиться у киевских старцев не хочет, старцы они недобрые, добра он в них не познал и доброго ученья у них нет; в латинском языке многие ереси есть, и “кто по латыни ни учился, тот с правого пути совратился”. Лучка пошел по дороге своего отца, служившего дьяком в подчиненной Посольскому приказу Нижегородской Четверти, и несколько лет спустя является уже Лукьяном Тимофеевичем Голосовым, товарищем боярина А.Л. Ордина-Нащокина, думным дьяком Посольского приказа, а потом и думным дворянином; дети его служили уже в стольниках.
Провинциальное дворянство в XVII в. добивалось дьяческих мест в московских Приказах, как видно из просьб об этом, поданных королю Сигизмунду в Смутное время. Но московские дворяне брезговали еще этой карьерой. Лопухины издавна служили “выборными” городовыми дворянами, т.е. принадлежали к высшему слою провинциального дворянства, служившему переходной ступенью к столичному, к службе “по московскому списку”. Ларион Лопухин лет сорок служил в низшем из столичных чинов в звании жильца и потом в чине московского дворянина. Его назначили дьяком в Казанский дворец. Обидевшись просьбой гостей в 1649 г. написать их в Уложении выше дьяков, Лопухин бил челом, чтобы его или написали в Уложении особой от дьяков статьей, или совсем отставили от дьячества.
Государь пожаловал, велел ему вперед того, что он в дьяках, в бесчестье и в упрек перед его братией дворянами не ставить, “потому что он взят из дворян во дьяки по государеву имянному указу, а не его хотеньем”. Но этого невольного приказного дельца скоро встречаем думным дьяком в Казанском, потом даже в Посольском приказе и, наконец, думным дворянином и вторым начальником того же Казанского дворца, где он начал свою дьяческую службу с такой неохотой и с такой сословной стыдливостью перед своей дворянской братией.
Успехам худородных дельцов много помогло положение московского боярства в XVII в. Курбский не совсем был прав, когда писал, что после ужасов опричнины у Грозного остались от старого боярства только “калики”. Но такое замечание вполне идет к московской знати с половины XVII в. То были жалкие остатки “стародавных честных родов”, как выражался царь Алексей. Под руками у этого царя был разбитый класс со спутавшимися политическими понятиями, с разорванным правительственным преданием. Он падал генеалогически и даже экономически.
У царя Алексея не оставалось старых бояр родовитее князей Одоевских; а он и Одоевским писал, послав что было нужно на вынос и погребение одного из них: “Впрямь узнал и проведал я про вас, что опричь Бога на небеси, а на земли опричь меня никого у вас нет”. В боярских списках можно найти красноречивые отметки в этом смысле. Думные и даже простые дьяки получали поместные оклады по 900 и по 1000 четей (1350 – 1500 десятин в трех полях), а при именах комнатных стольников князей М.Ю. Долгорукого и П.И. Прозоровского, которые потом стали боярами, список 1670 г. замечает: “Поместий и вотчин нет”.
Этот упадок старой знати наглядно отразился на генеалогическом составе Думы при новой династии. По списку 1668 г. из 62 бояр, окольничих и думных дворян можно насчитать не более 28 имен старых боярских фамилий, бывавших в Думе при прежней династии, а в 1705 г. находим всего 17 членов Думы с такими фамилиями среди 52 бояр, окольничих и думных дворян.
Этим объясняется поступок П.П. Головина в 1651 г. Его пожаловали в окольничие, а он отказался от этой чести, объявив, что предки его окольничими не бывали и что окольничих нет “в его пору”, т.е. равных ему по отечеству, а все его ниже, моложе. Первое было совсем неправда, но второе не было лишено основания: Головину обидно было сидеть среди окольничих того времени. Дума приговорила было за дерзость бить его кнутом и сослать в Сибирь; но государь велел только посадить его суток на двое в тюрьму, оставив в прежнем чине, а через год простил, пожаловал в окольничие с выговором[4].
[1] Боярская книга 135 г. в Моск. архиве мин. юстиции. № 1, Боярск. книга 176 г. там же. № 6.
[2] Котошихин (стр. 19) приводит неполный список фамилий того и другого разряда, насчитывая 16 родов в первом и 15 во втором. Боярские книги XVII в. не вполне подтверждают его показание. Салтыковых, князей Прозоровских, Черкасских и Хилковых он помещает в первой статье родов, которые в окольничих не бывают, вступая в Думу прямо боярами. Но до Котошихина и после него известно несколько лиц этих фамилий в чине окольничих.
Напротив, из фамилий, которые Котошихин отнес ко второму разряду, князья Куракины обыкновенно вступали в Думу прямо боярами, минуя окольничество, а князья Долгорукие вступали туда и окольничими, и прямо боярами. Котошихин, всегда точный и добросовестный в своих показаниях, нередко принимал случайные явления своего времени за постоянные нормы. Боярск. книги в Моск. Архиве мин. юст. №№ 1, 4 и 6 Дворц. Разр. IV, 212. Др. Росс. Вивл. Ч. XX.
[3] Акты Зап. Росс. IV, 495. Сукины или Суковы совсем неродовитая фамилия: это мелкие дети боярские, которые с конца XV в. служат дьяками, печатниками, чиновниками по финансовому управлению и иногда дослуживаются до думного дворянства. Сам боярин Ф.И. Сукин долго слркил казначеем. Сб. Р. Ист. Общ. XXXV, 123, 164 и 340. П. С. Р. Лет. IV, 308. А. Ист. I, 211. Разр. кн. в Моск. Арх. мин. ин. дел, № 99/131, л. 204. Боярск. кн. там же. № 2, л. 429. Собр. гос. гр. и дог. I, № 192.
Король произвел купца гостинной сотни Андронова в казначеи в 1610 г. Но уже 1608 г., при царе В. Шуйском, Андронов был печатником и думным дьяком Посольского приказа. Др. Р. Вивл. XX, 365. Значит, появление его в Думе вовсе не было таким необычайным актом королевского произвола, как это казалось после большим боярам.
[4] Соловьева, Ист. России, IX, 68. Акты 3. Росс. IV, 401 и 406 Дворц. Разр. III, 113. Боярск. книга № 6 в Моск. Арх. мин. юстиции. Боярск. список 1670 г., № 6. Там же. Приказн. дела Моск. Арх. мин. ин. дел 1650 г., № 31. Иванова. Опис. Разряди. Архива, стр. 345. Сказ. кн. Курбского, 234. Статья о Приказах в Др. Росс. Вивл. XX, 277 – 421. Акты Ист. IV, №№ 20 и 63. Род Голосовых в рукописной Родословной Иванова. П. С. 3. №№ 390, 1460, 61 и 62.
