Существование княжеской думы с древнейших времен нашей истории не подлежит ни малейшему сомнению. Памятники постоянно говорят о думе князей с мужами, боярами, духовенством, городскими старцами и т.д. Но как надо понимать эти свидетельства памятников?
Была ли княжеская дума постоянным учреждением, с более или менее определенным составом и компетенцией, или это только акт думания, действие советования князя с людьми, которым он доверяет?
В литературе господствует первое мнение; тем не менее справедливо только второе. Свидетельства источников домосковского времени очень немногочисленны, кратки и отрывочны. Этим, конечно, объясняется то, что они были поняты в привычном для нас смысле, а не в том особенном, который составляет характеристику древнего времени.
Мы думаем, что цельное и последовательное объяснение всех дошедших до нас мест источников, относящихся к думе, возможно только с указанной нами второй точки зрения.
В наших древних памятниках слово “дума” употребляется в значении мысли, намерения, плана действия.
В Ипатьевской летописи читаем:
“Том же лете переступи крест Володимир Мьстиславич: начашася слати к нему Чагровичи, Чекман и брат его, Тошмак, и Моначюк; Володимир же, рад быв думе их, и посла к Рагуйлови Добрыничю и к Михалеви, и к Завидови, являя им думу свою” (1169).
Князь не был обязан с кем-либо совещаться, он советуется во всех тех случаях, когда находит нужным и желательным: во всех остальных он действует один. Согласно с этим памятники говорят то о действиях князя с совета бояр, митрополита и т.д., то о действиях его без всякого совета.
В Русской Правде есть свидетельства на указную (законодательную) деятельность князей без содействия какого-либо совета: так, Ярослав установил размер доходов вирников (II ред. 24) и смертную казнь раба за удар свободному мужу (I ред. 23, III – 88), а сыновья его заменили смертную казнь более легкими наказаниями.
В княжеские договоры XII в. вносилась статья о смертной казни дружинников за измену князю (Ипат. 1177), и никто, конечно, не будет утверждать, что княжеские договоры заключались не иначе как с формального согласия какого-либо совета.
Выдача жалованных грамот без думы с боярами и другими советниками, несмотря на то, что ими предоставлялись пожалованным очень важные права, была, надо полагать, весьма обыкновенным явлением в нашей древности.
Но совершенно в таких же случаях князья нередко обращаются к “думе” со своими мужами. Так та же Русская Правда приводит распоряжения сыновей Ярослава о размере вир и порядке суда, принятые ими при участии мужей (II ред. заголовок, III – 4); точно так же при участии “думы” состоялось постановление Владимира Мономаха о процентах (III ред. 65). Жалованная грамота Ростислава Мстиславича смоленской епископии дана была по думе “с людьми своими” (Доп. к А. И. I. № 4. 1150).
Так как дела, подлежавшие решению князя, обнимали всю область управления и суда и по свойствам своим были очень различны, то понятно, что и советники, к которым князю приходилось обращаться, были также различны.
Он совещается то со всей дружиной, то с некоторыми только ее членами, то с духовными лицами, то с людьми неслужилыми, то, наконец, и с теми, и с другими, и с третьими вместе. Кроме личного усмотрения князя выбор советников обусловливался всякий раз особенностями случая.
А были в древности и такие князья, которые вообще не любили никаких совещаний. О галицком князе Владимире летописец говорит: “Бе бо любезнив питию многому и думы не любяшеть с мужми своими” (Ипат. 1188).
Переходим к вопросу об отношении князя к его думцам.
Пока служба была вольная и князь не мог приказывать своим вольным слугам, думцы князя могли в значительной степени ограничивать его усмотрение. Князю надо было убеждать думцев в целесообразности своих намерений. Общее действие было возможно только тогда, когда думцы соглашались с князем.
Таким образом, совещание с мужами было для князя необходимо в тех случаях, когда он хотел воспользоваться содействием членов своей дружины. Бояре Владимира Мстиславича отказались помогать ему потому, что князь сам решил отправиться в поход, не посоветовавшись предварительно с ними.
Не менее любопытным примером в этом отношении служат переговоры Владимира Мономаха с князем киевским Святополком относительно похода на половцев. Летописец так передает их: “Вложи Бог Владимиру мысль благу пойти на половцев”. Когда эта мысль у него возникла, Владимир сообщил ее другим князьям и, между прочим, киевскому великому князю Святополку.
Святополк тотчас же поведал об этом дружине, но дружина была против похода на том основании, что поход этот уничтожит пашни смердов. Вследствие этого Святополк приглашает Владимира на съезд: “Да быхом ся сняли и подумали быхом с дружиною”. Ясно, что как Владимир, так и Святополк не считали удобным предпринять поход без согласия дружины.
“И прииде Владимир, – продолжает летопись, – и седоша в едином шатре Святополк со своею дружиною, а Владимир со своею. И бывшу молчанию, и рече Владимир: брате, ты еси старый, почни глаголати, како быхом промыслили о Русской земле. И рече Святополк: брате, ты почни.
И рече Владимир: како я хочу молвити, а на мя хотят молвити твоя дружина и моя, рекуще: хощет погубити смерды и ролью смердом; но се диво ми, брате, оже смердов желуете и их коний, а сего не помышляюще, оже на весну начнет смерд тот орати лошадью тою и приехав половчин ударить смерда стрелою и поиметь лошадь ту и жену его, и дети его, и гумно его зажжет; то о сем чему не мыслите? И рекоша вся дружина: право, воистину тако есть. И рече Святополк: се яз, брате, готов есмь с тобой”.
Таким образом, дружину надо было убеждать согласиться с мнением князя. Святополк решается на поход лишь после того, как дружина его высказалась в пользу похода.
Но эта зависимость князя от думцев была не безусловная. Князь не был обязан действовать только с согласия думцев. Он мог действовать и без всякой думы. Если думцы не соглашались с мнениями князя, он мог действовать и без них, на свой собственный страх, если, конечно, у него было достаточно для этого сил. Этом и объясняются свидетельства летописи о совещаниях то с одним милостником Кочкарем, то с младшими людьми помимо старейших и т.д.
Эта княжеская дума переходит и в Московскую Русь, незаметно возникающую на развалинах Древней Руси. Но Москва все древнее переделывает на новое, переделала она и думу княжескую.
Первая и существенная перемена произошла в области отношений думцев к московскому Государю. Московские государи превратили вольных слуг в невольных и тем коренным образом изменили положение своих советников.
С того момента, как право отъезда утратило свое практическое значение, думцы великих князей московских из вольных слуг, которые могли соглашаться с ними и не соглашаться, обратились в покорных исполнителей воли своих государей.
Дума московских государей, по общему правилу, не состоит из лучших только людей в старом смысле этого слова, в нее вводятся и маленькие люди, дворяне и дьяки; тем не менее вся совокупность государевых думцев и в XVII в. продолжает называться “боярами” – так живуча старина!
Московские князья не менее удельных могли всякие дела делать одни, не спрашивая ничьего совета. Они совещались с думными людьми только тогда, когда сами этого хотели. В этом отношении они были еще свободнее своих предшественников.
Тем нужно было согласие вольных слуг, если они хотели воспользоваться их содействием, а потому им приходилось убеждать их; московские государи имеют дело с обязанными слугами, им нет надобности убеждать их, они приказывают им. Мы имеем массу единоличных актов московских государей по всем вопросам законодательства, суда и управления, в которых и речи нет о каком-либо совете.
Василий Дмитриевич любил совещаться с одним советником, Ив. Фед. Кошкой; число обыкновенных советников его правнука, вел. кн. Василия Ивановича, не превышает двух. Это известно из тайной беседы Берсеня-Беклемишева с Максимом Греком.
“А ныне деи, говорил Берсень, государь наш запершися сам третей у постели всякия дела делает”. Этот все решающий совет двух лиц у постели не был, конечно, советом думы-учреждения, а был советом думцев, который мог состоять из двух, и из трех, и из пяти лиц, смотря по желанию князя.
В царствование Федора Ивановича вопрос о думе оставался в том же положении, в каком он был при его предшественниках. Об этом с совершенной ясностью и точностью свидетельствует Флетчер. Он знает о существовании думных чинов и приводит общую их цифру, хотя и не очень точную.
Затем он говорит, что в заседания думы приглашаются далеко не все думные чины, а человек пять или шесть, которые и решают все дела вместе с Борисом Годуновым. Иногда призывают и большее число[1]. Это вернейшая картина нашей московской думы! Но где же царь? Федор Иванович государственными делами не занимался и бы царем только по имени; в его время государством управлял Борис Годунов.
Описанная Флетчером дума есть дума по подбору Годунова. Можно думать, что отношения Годунова к государевым думцам не были так свободны, как отношения к ним самого царя; но, действуя именем царя, и он мог довести до нуля свою зависимость от думцев и менять их по произволу.
Михаил Федорович дает указы то единолично, то по совету с “бо-яры”; но в последнем случае он сам решает, надо ли советоваться, и всякий раз сам подбирает себе советников. Совершенно однородные дела царь решает то один, то с советом.
Об Алексее Михайловиче Котошихин говорит:
“А нынешнего царя обрали на царство, а письма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому наивысшее пишетца “самодержцем” и государство свое правит по своей воле.
И с кем похочет учинити войну и покой и, по покою, что кому по дружбе отдати, или какую помочь чинити, или и иные какие великие и малые своего государства дела похочет по своей мысли учинити, з бояры и з думными людми спрашиваетца о том мало, в его воли что хочет, то учинити может. Однако, кого из бояр, и из думных, и из простых людей любит и жалует, спрашивается и советует с ними о всяких делах” (104).
Вот новая картина думы, совершенно однородная с той, которая нарисована Флетчером. Царь всем управляет, сам советуется, с кем хочет, и не с одними думными людьми, а и с простыми.
Перейдем теперь к рассмотрению вопроса о том, как пользовались московские государи советами своих думцев.
Управление и суд в Московском государстве, как и в удельное время, были личным делом Государя. Он сам судил и управлял непосредственно, это его право. Управление и суд переходили в другие руки только по уполномочию царя. Государевы думцы при отправлении правительственных действий царем лично являются только его помощниками, действующими по его приглашению.
Деятельность их прежде всего проявляется в том, что они присутствуют при исполнении Государем его обширных полномочий по отправлению суда и управления. Государь не может знать всего. Прежде чем высказаться по тому или другому вопросу, ему надо иметь перед собой все необходимые справки.
Для этого около него должны всегда находиться люди, которые могут представить нужные сведения. Этой цели до некоторой степени удовлетворяют уже докладчики дела; и мы знаем, что московские государи дают свои указы на основании доклада нескольких дьяков, или боярина и дьяка, окольничего и дьяка и т.д.
Но они далеко не всегда довольствуются разъяснением дела докладчиками; весьма нередко они обращаются к думцам и совещаются с ними, прежде чем решить дело. О решениях царя, состоявшихся после такого совещания, памятники говорят: “Царь указал, проговоря с бояры”.
Эти разговоры царя с боярами, обыкновенно, происходят во время доклада царю дел. При докладах, хотя и не всегда, но весьма часто, присутствуют бояре.
Государь сам слушает дела и для этого у него бывает сиденье с боярами. Явление старое, но слово новое. В летописных известиях XII в. речь идет “о думе” с боярами, в Москве говорят о “сиденьи” с боярами. Так как бояре присутствуют при докладе, то Государь приказывает иногда доложить ему и боярам; в тех же разрядах читаем:
“И по расспросным речам ея, Фенкиным, доложить ему, боярину, себя великого государя и бояр, как вел. государь изволил сидеть с бояры за своими, вел. государя, делами” (1429).
Но иногда дело оказывается столь сложным, что его нельзя бывает по первому докладу обсудить и решить. В этих случаях, выслушав дело, Государь приказывает боярам обсудить это дело в особом заседании и потом еще раз ему доложить. Любопытный образчик такого двойного доклада и слушания записан в Дворцовых разрядах под 1675 г.
“Того же году апреля в 26 день, указал великий государь боярину, Ивану Богдановичу Милославскому, внесть к себе, вел. государю, дело в доклад думного дворянина А. С. Хитрово… И боярин, Иван Богданович, по указу вел. государя, то дело взносил к нему, вел. государю, и его вел. государя по тому делу и по очной ставке докладывал.
И вел. государь того ж числа того дела слушал с бояры и указал еще бояром слушать и доложить себя, великого государя, иным временем, как у него, вел. государя, будет сиденье с бояры”.
Из приведенных мест видно, что сиденье царя с боярами даже в конце XVII в. имело место не в определенные дни и часы, а по мере надобности. Доклады же делались царю постоянно. Многие из них приходилось царю слушать в такие моменты, когда при нем вовсе не было бояр. Можно думать, что дьяки и члены приказов, от которых шли доклады, любили докладывать именно в отсутствие бояр.
Они являлись в этих случаях единственными советниками Государя. Это были высочайшие доклады с глазу на глаз. Они в высокой степени возвышали значение докладчика. Государи давали указы и по таким докладам, но не всегда. Иногда, выслушав дело, они приказывали доложить его боярам и потом, с боярским приговором, вновь доложить дело себе.
Вот пример такого осторожного отношения московских государей к лицам, имевшим право высочайшего доклада:
“1636 года декабря в 15 день государя царя великого князя Михаила Феодоровича докладывал думный дьяк, Михаиле Данилов, о поместных и вотчинных статьях, и государь царь и великий князь Михаил Феодорович указал: тех статей слушать бояром, а что о тех статьях бояре приговорят, и о том велел государь доложить себя, государя” (Владимирский-Буданов. Хрестоматия. Т. III. 247).
Таков порядок разъяснения дела и подготовки его к царскому решению при участии государевой думы. Царь постановляет решение и дает свой государев указ или, единственно, на основании доклада правительственных лиц, дьяков, бояр и других приказных докладчиков, или выслушивает предварительно своих думцев, “бояр”. Этим объясняется и разная форма указов: в одних виден след соучастия “бояр”, в других нет.
Если доклад происходит без бояр, в таком случае Государь, по выслушании дела, дает свой указ докладчику прямо к исполнению, например:
“Лета 7060 октября в 15 день царь и великий князь Иван Васильевич сего докладу слушал и приказал казначеем”… (А. И. I. № 154. XVI. 1560).
Если на докладе присутствовали бояре, то царь давал приказ боярам, на основании которого они составляли приговор, например:
“В 81 году октября на 9 день, по государеву цареву и великого князя приказу, преосвященный Антоний митрополит, архиепископы и епископы и весь освященный собор, и бояре, князь Иван Федорович Милославский, и все бояре, приговорили”… далее излагается указ о наследовании в вотчинах княженецких и жалованных (А. И. I. №164. XIX. 1573).
Итак, боярский приговор составляется на основании государева указа. Царь, выслушав доклад и все необходимые справки для разъяснения дела, высказывает свою волю, как делу быть; если при докладе были бояре, они формулируют царскую волю, это и есть боярский приговор.
Это и значит: “Царь указал, бояре приговорили”. Понять эти слова в смысле указания на коллегиальный порядок решения дел в думе, причем царю принадлежит лишь роль председателя, не представляется ни малейшей возможности. Такой порядок решения дел в думе противоречил бы всем условиям быта Московского государства.
Бояре думцы – слуги московских государей, обязанные им своим выдающимся положением. Государь может призвать и не призвать их в думу, поэтому никак нельзя допустить, что они имеют решительный голос при рассмотрении государственных вопросов[2].
Об отношениях великого князя Ивана Васильевича к своим думцам мы имеем характерное свидетельство Берсеня-Беклемишева: “Князь великий, говорит он, против себя стречю любил и тех жаловал, которые против его говаривали”. “Стречя”, или “встреча” – означает возражение.
Итак, Иван Васильевич любил выслушивать возражения и даже жаловал тех, кто их ему делал! Об этом не пришлось бы говорить, если бы членам думы принадлежал решающий голос. В этом случае у них было бы право не только возражать, но и решать против воли царя. Берсень же, сравнивая Ивана Васильевича с его сыном и преемником, в похвалу первому говорит вышеприведенную фразу.
По московским понятиям, и то хорошо, если царю можно возразить. Надо думать, что Ивану Васильевичу редко приходилось выслушивать возражения, если он за них даже жаловал. Иначе относился к думцам Василий Иванович. Герберштейн говорит о нем: “Между советниками великого князя никто не пользуется таким значением, чтобы осмелиться в чем-нибудь противоречить ему или быть другого мнения” (28).
С этим согласны и отечественные свидетельства. Тот же Берсень говорит: “Государь упрям и встречи против себя не любит; кто ему встречу говорит, и он на того опаляется”. Берсень испытал это на себе. Когда в думе шла речь о Смоленске, он возразил Государю, “и князь великий, рассказывал он по этому поводу Максиму Греку, того не полюбил да молвил, пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси”[3].
Таковы могли быть последствия неосторожных споров думных людей с московскими государями. Думные люди не решали государственных дел, а только отвечали на вопросы государей и исполняли их указы. Сильвестр и Дашев сделали попытку превратить Государя в председателя думы.
Нововведение это было кратковременно и кончилось опалой реформаторов. Иван Грозный увидал в нем нарушение своих существеннейших прав. Роль думы в XVII в. совершенно верно определена современником. Описав, как думные люди рассаживаются в думе по отечеству, Котошихин говорит:
“А лучится царю мысль свою о чем объявити, и он им, объявя, приказывает, чтоб они, бояре и думные люди, помысля, к тому делу дали способ… и они мысль свою к способу объявливают…” (II. 5).
Итак, царь высказывает “мысль”, т.е. намерение свое, свою волю, а боярам приказывает приискать способ осуществить эту мысль; этим исполнением царской мысли и исчерпывается вся деятельность государевой думы, заседающей в присутствии царя.
Но государи могли дать своим думцам и большие полномочия, если находили это нужным, и они делали это. Они уполномочивали, например, бояр составить приговор по известному делу, в особом заседании, в котором сами не присутствовали.
Это было в тех случаях, когда дело отличалось большой сложностью и не могло быть разрешено немедленно. Такие приговоры, составленные одними боярами, Государь приказывал потом доложить себе.
Итак, государевы советники или присутствуют на докладах приказных правителей царю и, по его запросу, подают мнения о предметах докладов и затем, по указу царя, составляют приговоры, или, тоже по указу царя, имеют свои особые заседания и составляют проекты новых законов, которые приводятся в исполнение опять-таки по указу царя.
Ввиду такой роли думы не представляется ни малейшей надобности останавливаться на вопросе о ее компетенции. Дума делает все то, что ей будет приказано сделать Государем, и не делает ровно ничего, если Государю не будет угодно приказать ей действовать. А это значит, что дума не имеет никакой “своей” компетенции.
Но в русской литературе существуют взгляды, отличные от только что нами высказанного.
Проф. Владимирский-Буданов в примечаниях к изданию древних русских памятников высказывает тот взгляд, что дума мгла своей властью отменять указы, изданные Государем, и приводит в пример боярский приговор 1609 г. 12 сентября.
Но дело в том, что перед составлением этого приговора был сделан доклад царю (12 мая 1609 г.), и он обещал переговорить об этом с боярами. Боярский приговор и есть результат этого разговора царя с боярами.
В “Обзоре Истории Русского Права” проф. Владимирский-Буданов так далеко не идет, но и там утверждает, что “понятие о законе, как результате нераздельной деятельности царя и думы, доказывается всей историей законодательства в Московском государстве” (с. 139).
Это едва ли. Формула: “Государь указал, бояре приговорили” означает только приговор бояр по указу Государя. “Приговор царя со всеми бояры” есть приговор царя по совещанию с боярами. Предполагать формальную и совместную деятельность царя и бояр нет основания.
Проф. Ключевский в сочинении “О боярской думе” на с. 481 спрашивает: “Приговоры, состоявшиеся в думе без государя, представлялись ли ему на утверждение?” И сам отвечает, что дума не была обязана представлять их царю, а если и представляла, то это был отказ от ее права. С этим согласиться также нельзя.
В таком случае нужно было бы допустить, что право законодательства принадлежит думе, а не царю. Точно так же нельзя согласиться с проф. Ключевским и в том, что доклад царю есть доклад на государево имя, вносимый в думу, а не к царю. Из памятников можно привести доказательства тому, что доклад царю, действительно, представлялся ему, а не думе.
“145 года декабря в 15 день (1636 г.) Государя царя Великого Князя Михаила Феодоровича всея Руси докладывал думный дьяк Михайло Данилов о поместных и вотчинных статьях. И государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, указал: тех статей слушать боярам; а что о тех статьях бояре приговорят, и о том велел государь доложить себя, государя.
И декабря в 16 день бояре тех статей слушали и о тех статьях велели докладывать государя. И декабря в 17 день ц. и в. к. Михаил Феодорович всея Руси, слушав поместных и вотчинных статей и что об них бояре приговорили, указал о тех статьях, а что о которой статье государев указ и боярский приговор, и то писано по статьям” (Влад.-Буд. Хрест. III. 257).
Мнение Н.П. Загоскина ближе к истине; у него дума не обладала правом законодательства; она участвует в законодательных вопросах только в силу предоставления ей такого права царем. Но проф. Загоскин слишком высокого мнения об организации думы. Он допускает думские комиссии, которых не было.
Калачов думает, что при думе была канцелярия, которая вела протоколы. Навели его на эту мысль слова одного памятника: “Приказал царь оставить приговор у себя на верху”. Вот этот-то “верх” Калачов и считает канцелярией.
Но “верхом” называлась та часть дворца, где были комнаты, в которых жил сам Государь; выражение “оставить на верху” значит ничего не более, как то, что царь велел снести приговор к себе в комнату, чтобы просмотреть его[4].
[1] Fletcher Russia at the close of the XVI century. Chap. XI.
[2] Единственное отступление от высказанного в тексте положения можно наблюдать только в кратковременный период господства “избранной рады” Сильвестра и Адашева. Она имела целью сделать царя только председателем своего совета. И можно допустить, что иногда и достигала этого.
В выражениях указа 1556 г. можно видеть пример осуществления желательного для избранной рады порядка: “Лета 1064 августа 21 приговорил государь царь и великий князь Иван Васильевич со всеми бояры”. Эта форма совершенно соответствует порядку, установленному ст. 98 Ц. Судебника.
[3] А. А. Э. 1.№172.
[4] Более подробное изложение вопроса о думе можно найти в т. II Древн. Там же приведена и разобрана литература предмета. С. 371 – 621.
