Учение о верховной власти есть учение о той форме правления, которая господствовала в рассматриваемую эпоху. Относительно этого вопроса в нашей литературе существуют различные мнения.
Нередко высказывается мысль, что в древней России великие князья имели такую же неограниченную власть, какая принадлежит теперь императорам, а несколько раньше принадлежала московским царям. Это воззрение не научное; в основе его лежит та ошибка, что исследователи переносят в древнее время понятия своего времени.
В действительности абсолютная самодержавная власть в том виде, в каком она принадлежала императорам до начала XX в., а прежде московским царям, никогда не является на первых ступенях развития государств, а всегда есть результат продолжительного исторического процесса.
Иначе это противоречило бы закону солидарности явлений: в древнее время нет тех условий, при коих может возникнуть такого рода власть. Власть неограниченная имеет в своем распоряжении много органов, непосредственно от нее зависящих, имеет войско, на которое может всегда опереться, в древности же народ сам составлял войско и не был обязан всегда поддерживать князя.
Для того чтобы сделать понятными особенности нашей древней формы правления, необходимо сказать несколько слов о том, какие бывают формы правления вообще. Формы правления, наблюдаемые в действительной жизни, бывают очень разнообразны. Чтобы ориентироваться в этом разнообразии, необходимо эти формы классифицировать.
Опыт классификации дан был уже Аристотелем. Следуя за ним, положим в основание деления численный состав субъекта верховной власти, т.е. лица, для которого верховная власть составляет его самостоятельное право.
Таким субъектом верховной власти может быть, во-первых, отдельное физическое лицо, в руках которого сосредоточивается вся власть, – в этом случае мы имеем монархическую форму правления; во-вторых, совокупность нескольких физических лиц, лучших, – в этом случае мы имеем аристократическую форму, и, наконец, в-третьих, верховная власть может принадлежать всему народу, – – в этом случае мы имеем дело с демократической формой правления.
Таким образом, верховная власть может составлять самостоятельное право или одного лица, или нескольких, или, наконец, всего народа. Но легко заметить, что не всякое государство подходит под эти формы; так, напр., в Англии верховная власть принадлежит и королю, и лордам, и народным представителям, заседающим в нижней палате.
Подобные явления делают необходимым прибавить к перечисленным, простым формам еще сложные, в которых верховная власть принадлежит не одному какому-нибудь элементу, а нескольким, напр., монарху и аристократии вместе, или монарху, аристократии и народу вместе.
Сложные формы правления подразделяются соответственно тому, какие простые формы в них входят. Под эти формы правления можно подвести все существующие в действительности.
Переходя к устройству наших древних княжеств, нужно заметить, что мы встречаемся здесь не с простой, а со смешанной формой правления, в которой участвуют два элемента, а именно: монархический в лице князя, и народный, демократический элемент в лице веча.
Князь
Общая характеристика княжеской власти. Во всех русских волостях заметна потребность в едином представителе власти. Таким представителем власти является князь. Некоторые исследователи говорят, что слово “князь” не русского происхождения, а заимствовано нами у скандинавов. Это мнение не может быть принято.
Срезневский И. И. в сочинении “Мысли об истории русского языка”. С. 131 – 135, раскрывает это заблуждение. Слово “князь” чисто славянское и встречается в различных значениях. Князь означает господина, владетеля, старосту, священника и проч., и теперь еще в народе новобрачных называют князем и княгиней.
В вопросе о правах князя наши исследователи также расходятся. Некоторые из них переносят современные представления в старые времена и говорят, что наши князья с самых первых времен являются неограниченными государями. Такого мнения держится, напр., Соловьев[1] и др.
В подтверждение ссылаются на выражения источников, в которых встречается такое место: “И бысть такой-то князь самовластец в русстей земли”. Многие выражения древних источников нельзя понять, не разобрав, при каких обстоятельствах они были употреблены.
Это выражение встречается два раза, а именно: один раз летописец употребляет его относительно Ярослава Мудрого, а другой раз относительно Андрея Боголюбского. Дело в том, что слово “самовластец” было употреблено летописцами не в том смысле, в каком употребляется теперь самодержец.
В первый раз самовластцем был назван Ярослав Мудрый, сын Владимира Св., и вот при каких обстоятельствах. В последние годы своей жизни Ярослав не один княжил в Русской земле, а вместе с братом своим Мстиславом. Мстислав прежде был в Тмутаракани, но ему не нравилась эта волость, и потому во время отсутствия Ярослава из Киева (он ездил в Новгород) Мстислав подступил к Киеву и потребовал, чтобы киевляне признали его князем.
Киевляне, однако, отказались его принять, и Мстислав, не захотев брать Киев силой, отправился в Чернигов, где его охотно приняли, “отворили ворота” и посадили на столе. Таким образом, Мстислав сделался черниговским князем и весьма близким соседом Ярослава. Узнавши об этом, по возвращении своем из Новгорода Ярослав объявил войну Мстиславу, которая кончилась в пользу последнего.
Но Мстислав не захотел вполне воспользоваться своей победой и оставил Ярославу Киев. Таким образом, Ярослав сидел в Киеве, а Мстислав в Чернигове. Когда Мстислав умер, его Черниговская волость перешла в руки Ярослава. Вот, передавая это-то известие, летописец и говорит: “И бысть самовластец в русской земли”.
Таким образом, летописец употребляет это выражение в том смысле, что Ярослав остался одним князем в Приднепровье. “Самовластец” характеризует здесь власть Ярослава по отношению к совместной власти Мстислава, а не по отношению к правам народа: со смертью Мстислава власть Ярослава не стесняется более властью другого князя; отношения же его к народу остались прежние.
Совершенно в таком же смысле употреблено слово “самовластец” и в рассказе об Андрее Боголюбском. Юрий, умирая, не хотел, чтобы старший его сын Андрей был его преемником, и потому просил горожан, чтобы они признали своими князьями младших его сыновей.
Ростовцы и суздальцы обещали это сделать, но после смерти Юрия отступили от данного обещания и признали князем старшего сына его, Андрея. Описывая это событие под 1162 г., летописец говорит, что Андрей выгнал своих братьев и епископа Леона из Суздаля: “Се же сотвори, хотя самовластец быти”. В этом месте слово “самовластец” употреблено в том же смысле, в каком оно было употреблено по отношению к Ярославу.
Андрея избирают князем, и он изгоняет своих противников, братьев и племянников, и епископа, и мужей отца своего, которые, по всей вероятности, разделяли мнение Юрия и не любили Андрея; изгоняет их для того, чтобы обеспечить свое положение. Он, естественно, опасался, чтобы его братья и племянники не наделали ему хлопот, не прогнали его из Суздаля, а потому и предупредил их.
В этом смысле летописец и говорит, что это сделал Андрей, “хотя самовластец быти”, т.е. желая остаться один в Ростове и Суздале, а вовсе не в смысле изменения характера своей власти по отношению к народу. Он избавился только от соперников, которые могли сократить его власть в отношении пространства, захватив несколько городов, как это сделал Мстислав при Ярославе.
В доказательство мысли, что князья наши пользовались неограниченной властью, тот же историк приводит[2] еще и другое выражение источников, а именно ссылается на то, что в источниках говорится, что князь сел в таком-то городе “на всей своей воле”‘, так, напр., новгородцы приняли Ярослава “на всей его воле”, отсюда выводят, что народ принял князя как абсолютного, неограниченного Государя.
Из некоторых мест источников видно, что князей принимают не только на всей их воле, но и на всей воле народа. Князь Игорь, брат Всеволода, из рода черниговских князей, был принят в Киеве “на всей воле киевлян”, как говорит летопись. Неужели последнее выражение нужно понимать в том смысле, что киевлянам принадлежит неограниченная власть, между тем как князь не имеет никакого значения? Понятно, что нет.
Из сказанного о вече (т. II Древностей) должно быть ясно, что не только князь, но и всякий простой человек, всякий “людин” имел свою волю и что в древности нельзя себе представить свободного человека без воли, – всякий имел волю и, насколько было возможно, осуществлял ее.
При таком порядке вещей нельзя допустить, чтобы князь не имел никакого значения. Следовательно, указанное выражение имеет какой-либо другой смысл. Принять князя “на всей его воле” – значит принять князя на всех тех условиях, которые он предложил; с другой стороны, сесть “на всей воле горожан” – значит сделаться князем, принявши без изменения условия, предложенные городом.
Все социальное положение, все условия тогдашнего времени решительно не благоприятствовали образованию абсолютной власти. Пока весь народ был вооружен, пока войско не специализировалось и не поступило в заведование князя, не могла образоваться абсолютная власть. Народ составлял главную силу князей, которые поэтому необходимо должны были вступать с ним в соглашение.
Внешняя обстановка жизни древнейших князей мало чем отличалась от обстановки окружавших князя людей. Мы имеем любопытное свидетельство о Святославе, записанное греками. Святослав вел войну с греками и первоначально удачно, но потом потерпел поражение и вынужден был заключить невыгодный мир.
По заключении мира он имел свидание с Иоанном Цимисхием. Вот как оно описывается: “Они свиделись на берегу Дуная. Цимисхий явился на коне, покрытый своим позлащенным вооружением, а за ним следовал отряд всадников в блестящих доспехах; Святослав же приехал в ладье, в простой белой одежде, и сам греб веслом, наравне с другими гребцами. Греки с удивлением смотрели на русского князя.
Он был среднего роста и строен, но мрачен и дик видом; имел грудь широкую, шею плотную, голубые глаза; брови густые, нос плоский, длинные усы, бороду редкую и на голове один клок волос в знак его благородства; в ухе висела золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином. Император сошел с коня. Святослав не выходил из ладьи, он через переводчика переговорил с Цимисхием и затем отъехал”.
В этом свидетельстве любопытно, что Святослав греб наравне со своими спутниками и даже одеждой не отличался от них. Вся обстановка жизни Святослава указывает на быт, близкий к быту народа. Вот что говорится об этом князе в летописи:
“Походы свои он совершал налегке, ходил быстро, подобно барсу; он не имел ни станов, ни обозов; питался кониной, мясом диких зверей и сам жарил его на углях, презирал холод и ненастье, не знал шатра и спал под сводом неба; войлок подседельный служил ему вместо мягкого ложа, седло – изголовьем”.
Это не единственный пример отсутствия обособления правителя от управляемых. То же самое видно и из “поучения” Владимира Мономаха, оставленного им своим детям. Относительно домашней жизни Владимир Мономах говорит: “В дому своем не ленитеся, но все видите… не зря на тиуны и на отроки, да не посмеются приходящие к вам дому вашему и обеду вашему”.
Князья, значит, входили во все мелочи домашнего хозяйства. Относительно поездок князей по своей волости для сбора дани и т.д. Владимир говорит: “Ходяще путем по своим землям не давайте пакости деяти отрокам, ни своим, ни чужим, ни в селех, ни в житех, да не кляти вас начнут”. В поучении описывается день князя.
“Первое, говорит Владимир, надо сходить в церковь, да не застанет вас солнце на постели. Такс бо отец мой деяшеть блаженный и вси добрые мужи свершенш, заутреннюю отдавши Богови хвалу”. Затем, говорит он, “садитесь думать с дружиною или людш оправливати” (т.е. производить суд).
После этого можно отдохнуть: “Спанье есть от Бога присуждено полудне, от чина бо почивает и зверь, и птица, и человецы”. Далее Владимир Мономах говорит о княжеской охоте: “Если у вас нет дел, то поезжайте на ловы”. Охота была одним из любимейших занятий князей. О своей охоте Владимир Мономах передает, что он “конь диких своими руками связал в пущах тридцать”.
“Тура мя два, продолжал он, метала на розех и с конем, олень мя один бол (бодал) и два лоси, один ногами топтал, другой рогами бол, вепрь ми на бедре меч отял, медведь ми у колена подклада укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедра и конь со мною поверже…
Еже было творити отроку моему, то сам семь створил дела, на войне и на ловех, ночь и день на зною и на зиме, не дая себе упокоя, на посадники не зря, ни на биричи, сам творил, что было надобе, весь наряд и в дому своем, то я творил семь, и в ловчих ловчий наряд сам есмь держал, и к конюсех, и в соколех и в ястребех.
Тоже и худаго смерда и убогые вдовице не дал есмь сильным обидети и церковнаго наряда и службы сам есмь призирал”. Домашний обиход князя еще не имел царской обстановки: князь все делал сам.
В каком же отношении находились эти два элемента власти: князь и народ?
Во взаимных отношениях князя и веча проявляется то же общее начало, которое мы наблюдали во взаимных отношениях составных частей как одного и того же веча, так и разных пунктов поселения одной и той же волости, городов и пригородов: между князем и вечем должно быть единение, одиначество[3].
По отношению к этому началу единения или соглашения народа и князя необходимо различать два момента: момент призвания князя и его последующую деятельность. В момент призвания народ и князь заключают между собой ряд, т.е. соглашение об условиях, которые кладутся в основание будущему княжению[4].
В течение самого княжения могло возникнуть множество вопросов, подлежавших решению веча и князя. По этим вопросам были необходимы новые соглашения. Наша древняя история представляет не один пример таких соглашений. Самые могущественные князья нуждались в них.
Мы не впадем в преувеличение, если скажем, что степень могущества князя была в прямом отношении с количеством “людей”, стоявших на его стороне, бывших с ним в одиначестве, соглашавшихся с его мнениями.
Приведем несколько примеров таких соглашений народа и князя.
Равноапостольный князь Владимир решается на принятие христианства не иначе, как испросивши совета бояр своих и старцев градских и получив согласие всех людей. Летописец так рассказывает об этом:
“Созва Володимер боляры своя и старци градские, и рече им: се приходиша ко мне болгаре, рекуще: приими закон наш; по сем же приходиша немци, и ти хваляху закон свой; по сих придоша жидове. Се же после же придоша греци, хуляще вси законы, свой же хваляще…” и т.д.
Отчет свой о сделанных ему предложениях лицами разных исповеданий князь Владимир заключает таким обращением к боярам и старцам: “Да что ми ума придаете, что отвещаете?” – “И реша, – продолжает летописец, – бояре и старци: веси, княже, яко своего никто же хулит, но хвалит; аще хощеши испытати гораздо, то имаши у собе мужи; послав, испытай когождо их службу, и како служить Богу… И бысть люба речь их князю и всем людям”, – заключает летописец.
Послы, отправленные согласно этому решению, дали предпочтение греческому исповеданию, которое и было принято. Та светлая память, которую народные былины сохранили отдаленнейшему потомству о ласковом князе Владимире, и похвалы, расточаемые ему летописцем, должны быть объясняемы именно тем уважением, с которым этот князь относился к народной воле и его желанию действовать согласно с ней.
Известно, какой любовью пользовались у киевлян правнук Владимира Святого, Владимир Мономах, и его род; объяснение этой привязанности надо опять искать в том единении с народом, которым отличались упомянутые князья. О сознании необходимости такого единения самим Владимиром Мономахом мы находим указание под 1096 г.
Желая положить конец распре с Олегом черниговским и условиться об обороне Русской земли от половцев, Владимир Мономах и Святополк Изяславич посылают к Олегу такое приглашение:
“Пойди Кыеву, да порядок положим о Русской земле пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отец наших и пред людьми градскими, да быхом оборонили Русскую землю от поганых”. Таким образом, горожане вместе с духовенством призываются к участию в ряде князей.
Для применения этого начала взаимных соглашений к ежедневно возникающим вопросам общественной жизни была необходима значительная доля уступчивости как со стороны князя, так и со стороны веча, умеренность в проведении собственной воли, готовность отказаться от раз предположенной цели, как скоро достижение ее было невозможно без нарушения существующего единения.
Летописи сохранили нам несколько примеров такой политики. Так, про Ярополка Святославича летописец рассказывает, что он любил христиан, но сам не крестился “народа ради”. В 1015 г. Ярослав перебил многих из нарочитых мужей новгородских в отмщение за то, что они участвовали в осуждении и казни находившихся у него в услужении варягов.
Не прошло и дня после этого избиения, как ему понадобилась помощь тех же новгородцев для войны со Святополком киевским. Ярослав созвал вече, со слезами на глазах высказал раскаяние в своем недавнем поступке и просил новгородцев пойти с ним к Киеву. На эту речь князя вече отвечало: “Аще, княже, братья наша изсечена суть, можем по тебе бороти”.
Таким образом, новгородцы оказывают поддержку Ярославу, несмотря на то, что имели против него важную причину неудовольствия. В 1097 г. владимирский князь Давыд Игоревич очень не хотел выдавать своих помощников в ослеплении Василька, Турядка, Лазаря и Василя, но уступил воле владимирского веча, когда оно поставило в зависимость от этой выдачи свое решение защищать Давыда от угрожавших ему князей.
В 1102 г. Владимир Мономах и Святополк договорились вывести из Новгорода Мстислава Владимировича и посадить там сына Святополка. Новгородцы не согласились на эту смену, и князья уступили им. Подобно этому Изяслав Мстиславич, не получив поддержки киевского веча в войне с Юрием 1147 г., – отправляется на помощь к черниговским князьям с одними только охотниками, не принуждая народ к походу.
В 1216 г. Юрий Всеволодович, прибежав во Владимир после несчастной для него Липецкой битвы, созывает вече и предлагает затвориться в городе. Владимирцы, понесшие большие потери на липецком поле, не находят возможным продолжение борьбы. Князь уступает им и просит только, чтобы они не выдали его противникам, а дали ему самому выйти из города.
На это владимирцы согласились. В 1266 г. Ярослав, переяславский и новгородский князь, прибыл в Новгород с литовскими полками для того, чтобы идти войной на Псков, который только что признал своим князем Довмонта Литовского. Новгородцы не согласились на этот поход, князь уступил и отослал назад свои полки.
При возможном столкновении веча и князя последний не всегда являлся совершено одиноким: на его стороне могла быть более или менее значительная часть веча, составлявшая его партию. При слабости собственных сил князя, столь характерной для древнейшего периода нашей истории, эта возможность опереться на одну из вечевых партий составляет для него главнейшее условие успеха.
Исход борьбы, смотря по отношению сил, выпадал или в пользу князя и его партии, или в пользу их противников. Но иногда к военным приготовлениям приступали только как к средству устрашить противника и узнать, есть ли у него решительное желание отстаивать свое мнение с оружием в руках.
Если такое желание действительно оказывалось, сторона, возбудившая рознь, нередко обращалась к мирным средствам и вступала в новое единение. Чрезвычайно любопытный пример этому находим под 1220 г. Князь Всеволод был недоволен новгородским посадником Твердиславом и хотел сменить его, хотя за ним и не было никакой вины.
По этому вопросу новгородцы разделились: одни стали на стороне князя, другие – посадника. Так как никто не хотел уступить, то противники съехались на Ярославовом дворе, вооруженные как на рать, и выстроились друг против друга в боевом порядке.
“Князь же, – продолжает летописец, – узрев ряды их (сторонников Твердислава), оже хотят крепко живот свой отдати, и не поеха, но приела владыку Митрофана со всеми добрыми повестьми. И сведе и владыка в любовь, и крест целова и князь и Твердислав. Богом и св. Софию крест возвеличен бысть, а дьявол попран, а братья все вкупе быша”.
В этом деле на стороне князя было немало новгородцев, но посадника поддерживали два конца, а потому исход вооруженной борьбы мог быть весьма сомнителен, что и заставило князя прекратить миром только что возникшую рознь.
Если исход борьбы был в пользу князя, он оставался на занимаемом им столе, а побежденная партия должна была подчиниться воле победителя, часто очень суровой.
Если перевес был на стороне партии веча, противной князю, последний лишался стола. Так, напр., когда Изяслав не согласился с решением киевского веча, высказавшегося в пользу продолжения войны с половцами, киевляне освободили из заключения полоцкого князя Всеслава и посадили его на столе; Изяслав же принужден был бежать.
В 1136 г. новгородцы, недовольные управлением Всеволода, показывают ему путь; то же самое делают они с Ростиславичами в 1154 г. и с Ярославом Всеволодовичем в 1270 г. В 1175 г. смольняне изгоняют Ярополка; в 1176 владимирцы и переяславцы – Мстислава и Ярополка Ростиславичей и т.д.
Изгнание, впрочем, не всегда было последним актом враждебного столкновения князя с вечем. Изгнанные князья нередко находили поддержку в других волостях и с их помощью мстили за свои обиды. Эта новая, на этот раз внешняя, война приводит опять к новым комбинациям, смотря по отношению сил.
Личность князя обыкновенно оставалась неприкосновенной, как бы далеко ни заходила рознь между ним и вечем. Самые крайние желания недовольного князем веча состояли в том, чтобы князь оставил волость. Это общее правило подвергалось только одному ограничению: князь присуждался иногда к временному заключению.
Но это делалось ввиду безопасности, до приезда нового князя или до управы с другими князьями, поддерживавшими сторону изгоняемого; если бы князю была предоставлена свобода до окончательного установления нового наряда, это могло бы повести к усилению его партии.
Нельзя сказать того же об имуществе князя и личности его ближайших приверженцев и слуг. Имущество изгоняемого князя подвергалось иногда грабежу. Так поступили, напр., киевляне в только что приведенном примере с имуществом князя Изяслава. В 1158 г. те же киевляне, в отмщение князю Юрию, с которым они никогда не умели ужиться, грабят по его смерти двор его и избивают приведенных им с собой суздальцев.
Изгнание было весьма обыкновенным исходом борьбы, кончавшейся не в пользу князя, но не необходимым. Потерпев поражение, князь мог войти в новое единение с вечем. Пример этому находим под 1173 г. Известны смуты, которые происходили в Галиче по поводу особого покровительства, оказываемого князем Ярославом “Настаське” и “Чагровой чади”.
Несправедливость князя к своей жене и сыну привела к разрыву с народом и совершенному торжеству последнего: князь был взят, Чагрова чадь избита, Настаська сожжена, сын ее сослан в заточение. Но народ не пошел далее того, что было нужно для устранения причины зла, и снова уладился, по выражению летописца, с князем Ярославом.
Нового единения с народом хотел достигнуть и новгородский князь Ярослав Всеволодович, когда противной ему партии удалось получить перевес на вече и “исписать на грамоту всю вину его”. В ответ на требование веча выехать из Новгорода он шлет к нему послов с поклоном и такими речами: “Того всего лишуся (т.е. того, что взял несправедливо), а крест целую на всей воли вашей”.
Новгородцы не согласились, и князь принужден был выехать. Эта готовность князей покончить новым единением разделившее их с народом несогласие объясняет нередкий в нашей древней истории факт вторичного призвания раз уже изгнанного князя.
Как князья не оставались одинокими в своей борьбе с вечем и нередко находили опору в одной из партий, на которые разделялся народ, так точно и вече в борьбе с князем нередко находило помощь в других князьях.
В 1068 г. киевляне, оставленные своим князем Всеславом, при вести о приближении с польской помощью только что изгнанного из Киева Изяслава Ярославича составляют вече и шлют приглашение к братьям изгнанного, Святославу и Всеволоду.
Эти князья, отказываясь от предложенного им стола, дают такое обещание киевлянам: “Мы пошлем к брату своему: если пойдет на вас с ляхи губить вас, то мы выдем противу ему ратью, не дадим погубить града отца своего; аще ли хощет с миром, то в мале придет дружине!” В надежде на эту помощь киевляне успокоились и приняли Изяслава.
В 1148 г. Изяслав Мстиславич, придя в Новгород, созывает вече и держит такую речь: “Се, братье! сын мой и вы при-слалися есте ко мне, оже вы обидит стрый мой, Юрий: нань семь пришел семо, оставя Русскую землю, вас деля и ваших деля обид. А гадайте, братье, како нань пойти, а любо с ним мир возмем, паки ли с ним ратью кончаемы”.
Новгородцы захотели войны, и волость Юрия была опустошена. Подобно этому Мстислав Мстиславич приходит в 1210 г. на помощь Новгороду, “слышав насилье от князь”.
В 1211 г. Даниил, призванный галицкими боярами, против которых замышляли недоброе галицкие князья Игоревичи, такими речами убеждает передаться на свою сторону граждан Перемышля, еще остававшихся за последними: “Почто стоите при том князи, иже обиде вас много? Я ваш князь, на него приидох вам в помощь”.
Таким образом, в отношениях князя к вечу проявляются те же начала единения и розни, которые проникают всю нашу древнюю жизнь. Для правильного понимания этих отношений необходимо обратить внимание на следующее.
Во-первых, война никогда не ведется против князя вообще, как формы государственного быта, она ведется только против отдельных личностей княжеского рода; самый же принцип княжеского правления остается незыблемым.
Нашей истории вовсе не известен антагонизм князя и народа, стремление последнего распространить свои права на счет прав князя. Народ сознает свою неспособность устроиться без князя и понимает необходимость дать ему высокое положение в своей среде, без чего не было бы возможно достижение целей призвания. Князь есть народная власть.
Во-вторых, при нелюбви древней России к строго выработанным формам, при малом понимании их важности в отношениях народа к князю преобладает характер доброго доверия. Соблюдение вечевых порядков не представляется настолько необходимым, чтобы без него не было возможно никакое совокупное действие князя и народа.
Князь, пользующийся популярностью, может, напр., выступить на войну во главе сильного народного войска и без постановления веча. Ему довольно посоветоваться со своими боярами и затем послать биричей звать народ; если князь пользуется расположением народа, народ пойдет, хотя бы война преследовала исключительно личные цели князя; тем более, когда война задумана в интересе самого народа, напр., для отражения половцев и под.
По существу, такая война носит на себе характер того же единения народа с князем, которое составляет необходимое условие всякого совокупного действия их; но со стороны формы народ является только исполнителем чужого решения.
Эта возможность вести войну с помощью народных сил, но помимо вечевого решения, давала князю большую свободу действия и немало способствовала усилению княжеских усобиц, которые, таким образом, ускользали от постоянного контроля более спокойной половины населения.
Призванный для отправления правосудия, князь не только судил, но и установлял сам формы своего суда и размеры продаж и вир. Народ же высказывался по этим вопросам только в чрезвычайных случаях, когда постановления князей противоречили его справедливым ожиданиям. Так, напр., чрезмерная высота продаж и вир возбуждала протесты веча, а иногда приводила к изгнанию князя.
Взаимные отношения князей. См. т. II Русск. юридич. древностей. С. 150 – 335.
[1] Отношение Новгорода к вел. князьям. С. 76 и 78.
[2] Отношения Новгорода к вел. князьям. С. 77.
[3] Именно такое выражение находим в договорной грамоте вел. кн. Дмитрия Ивановича и князя Владимира Андреевича с Новым городом: “Се приехали ко мне, к великому князю Дмитрию Ивановичу… (следует перечисление послов новгородских). Кончал есмь с своими мужи в одиначество, целовали есмы крест с своим братом” и проч. (А. А. Э. Т. I. № 8).
[4] Об этом идет речь в т. II Древностей. С. 80 и след.
