Изучение местничества крайне затруднительно: это один из малоразработанных вопросов русской истории, во-первых, потому, что в 1682 г. масса документов о местничестве была сожжена, и, во-вторых, потому, что местничество не дожило до конца своего развития, а находилось все время в процессе сложения.
Все рассмотренные чины и должности жаловались Государем. Не должно, однако, думать, что московские государи были совершенно свободны в раздавании чинов и наград: они должны были руководствоваться установившимися обычаями и правами, которые принадлежали служилым лицам. Эти-то обычаи, которые ограничивали свободу государей в назначении чинов, и выразились в местничестве.
Местничество было правом служилого человека отказаться от чина, от должности и всякой награды, которые он находил ниже своей отеческой чести. Права требовать назначения на известное место или известной награды никто не имел, но право отказаться от должности или награды, не соответствовавшей отеческой чести, имели все, за кем таковая честь признавались.
В основе местничества лежит представление об отеческой чести. Каждое служилое лицо, поступая на службу, приносило с собой определенную честь, которая не ему лично принадлежала, а слагалась мало-помалу и передавалась по наследству от прадеда, деда и отца, почему она и называлась отеческой[1]. Государь должен был сообразоваться с этой честью.
Понятие отеческой чести по большей части относительное, т.е. служилый человек отказывался от назначения на известное место не в силу того, что должность сама по себе не соответствовала его отеческой чести, а в силу того, что место рядом с ним или выше будет занимать такое лицо, предки которого по службе стояли всегда ниже его предков.
Но бывали случаи безотносительного отказа от должности, когда предлагаемая должность сама по себе считалась несогласной с отеческой честью. Так, Головин отказывался от чина окольничего на том основании, что никто из предков его ниже боярина никогда не бывал.
В 1625 г. князь Пронский был назначен ехать в дворянах вместо окольничего. Пронский отказался, говоря, что Пронские и в прямых окольничих никогда не бывали. В 1629 г. одного из кн. Хованских и Пушкина послали в Вязьму готовить запасы для войск. Оба обиделись, потому что такое назначение не получал никто, кто был бы “в версту с ними”, т.е. равен им по отеческой чести.
Каким образом возникло местничество, имеются ли аналогичные явления в других государствах или это есть особенность Московского государства? Корень местничества общечеловеческий. В местничестве дело состоит в том, что сыну вменяется в заслугу служебное положение отца и других восходящих.
Весьма естественно со стороны отца стремление упрочить за сыном то положение, которым он сам пользовался; так же естественно и со стороны сына желать достигнуть положения отца. Первый слабый зародыш этого явления можно наблюдать в княжескую эпоху, в особом разряде лиц, именовавшихся детьми боярскими.
Бояре сообщают свое выдающееся положение и своим детям. Посадники в Новгороде и Пскове, выбиравшиеся из богатых и лучших людей, даже и после того, как оставляли должность посадника, все-таки занимали передовое положение и назывались “старыми посадниками”.
Это привилегированное положение переходило и на детей их, которые составляли в обществе как бы особенный разряд лиц под именем детей посадников. Положение отцов необходимо бросает некоторую окраску и на положение детей. В княжеский период встречаемся и со случаями перехода должности отца к сыну.
При Ярославе упоминается воевода Вышата, а позднее в качестве воеводы сын его, Ян. У Владимирских князей встречаемся с целым рядом нисходящих одной и той же фамилии, которые занимали место воеводы.
У Андрея Боголюбского был воевода Борис Жирославич, у брата его, Всеволода Юрьевича, несколько позднее встречается в том же звании Михаил Борисович, сын Бориса Жирославича; у Юрия Всеволодовича, сына этого Всеволода и племянника Андрея Боголюбского, – Жирослав Михайлович, внук Бориса.
С подобным же стремлением перенести на детей служебное положение родителей встречаемся и в Западной Европе: оно выразилось там в наследственности должностей; должности судей (графы) и местных правителей (герцоги, маркграфы) закрепились за нисходящими лицами графских и герцогских фамилий. У нас не самые должности сделались наследственными, а честь, которую они доставляли служилому человеку.
И на Западе Европы мы встречаем споры из-за мест. Так, когда невеста Филиппа II Испанского Елизавета Французская отправлялась в Испанию, ее сопровождали знатные французские дамы, между прочим, графиня Pie и др.
На границе Испании невесту встречали испанские знатные дамы с графиней Уреньей во главе. Спор между двумя графинями из-за места дошел до драки между их слугами. При погребении дона Карлоса (сына Филиппа) между сопровождавшими погребальную процессию также возник спор из-за мест[2].
Местничество вырабатывалось у нас под влиянием двух сил – обычая и княжеской власти. Обычай слагался практикой служилых людей; княжеская власть являлась силой, ограничивающей развитие местничества.
Что же такое отеческая честь? Раз приобретенная предками, переходила ли она неизменно ко всем потомкам или должна была поддерживаться постоянной службой? Несомненно, что отеческую честь нужно было поддерживать постоянной службой; если кто не служил или отъезжал к другому князю, он умалял этим свою честь.
Так, в 1501 г. Зюзин в споре о местах говорил: “Мне до Бахтеяра дела нет, так как Бахтеяр отъезжал в Литву и место свое проездил”. В 1609 г. Лыков, в споре с Пожарским, следующими словами доказывает свое первенство: “И по вашему государеву уложению, кто от вас, государей, отъезжал, ино им и в своем роду счету вы, государи, не давали кому они в версту”.
Отеческая честь, следовательно, состоит из двух элементов: родового и служилого. Родовой элемент имеет значение не только в пределах рода, но и в столкновении с лицами других родов. Он измеряется по родословцу, которым определяется степень удаления от родоначальника: родословцу присваивалось у нас в старину наименование лествицы.
Все члены рода по лествице находились в известном отношении родового старшинства. Это старшинство определялось счетом “по лествице”. Но этим еще не определялись служебное положение лица, его служебная честь.
Она определялась “по разряду”, т.е. по тем назначениям на места, которые давались известному лицу из Разряда (приказ) и отмечались в его списках. Это два разных счета: можно быть высоким по родословцу, по лествице, и низким по разряду, и наоборот.
Счет по лествице находится в постоянном соприкосновении со счетом по разряду. Объясним это на примере. Лицо X в роде А занимает 5-е место от родоначальника. По разрядам он равен лицу Z в роде В.
Отсюда все родственники X, занимающие по лествице место выше его, будут выше и лица Z; все, кто ниже X, будут ниже Z. Если бы Z был назначен на место ниже кого-либо из этих последних, он может ссылаться на свое равенство по разряду с X и “утягивать” им его младших родственников, и наоборот.
При спорах не все, однако, ссылки на разряды имели одинаковое значение. Предпочтение отдавалось позднейшим разрядам перед древнейшими. Вельяминов в споре с кн. Вяземским говорит: “По вашему царскому указу, искони во всех родах, кто напослед перед кем потерял, тот тому и виноват”.
“Потерял” – по службе, по разрядам, т.е. кто в последнее время не занимал первых мест, тот потерял перед тем, кто такие места в последнее время занимал, хотя бы предки его были по службе и выше. А это значит, что отдается предпочтение личной службе и службе ближайших родственников перед дальнейшими.
Вот почему судьи говорят тем, кто в доказательство своих местнических прав ссылается на службу отдаленных предков, а не ближайших: “Твои случаи застарели” и отказывают в челобитье.
Самое слово “отеческая честь” показывает, что внимание, главным образом, обращалось на служебное положение ближайших родственников.
Вследствие этого члены одного и того же рода могли иметь разную служебную честь.
Так, Измайловы, хотя и принадлежали к одному роду с Кавериными, тем не менее не считают себя в версту с ними, а говорят, что они от Кавериных “разошлись далече” по службе. Лыков в споре с Пожарским, между прочим, говорит:
“Пожарский ставит отца своего по лествице (т.е. по родству в противоположность счету “по разряду” или по службе) выше многих Стародубских и Ряполовских (все они одного рода), а своих ближайших родителей, деда и отца, по худобе, ни в каких случаях не подает и в Разряде они не велики”.
В доказательство того, что в местнических спорах лучше было ссылаться на ближайших родственников, а не на дальнейших, с которыми, по Разряду, спорящие могли давно уже разойтись, Лыков приводит практику других родов, князей Воротынских и Звенигородских.
Звенигородские по родословцу большие люди, так как произошли от третьего сына Михаила Черниговского, и Одоевские и Воротынские, происходящие от пятого сына того же князя, меньше их; но Звенигородские на них не ссылаются, так как в “разряде перед младшими потеряли”. Поэтому и существовало право: “Худые роды с добрыми по родословцу лествицею не тяжутся, а тяжутся, по случаям, разрядами”.
Счет по разряду получает полный перевес перед счетом по лествице. Счет по лествице отпадает, он не ведет более к утягиванию: считаются только ближайшими случаями службы. “Худые роды” в приведенном месте означает худые по службе, а не по родословцу; по родословцу они велики, но по разрядам малы. И, наоборот, “добрые роды”, о которых здесь идет речь, суть добрые – по разряду, а не по родословцу.
О князьях Звенигородских читаем: “Звенигородские по родословцу велики, а лествицею Воротынских и Одоевских не бесчестят и в судах ими не тяжутся, а тяжутся своими ближними да разряды”. То же и в Ростовских князьях: “Приимковы и Бахтеяровы лествицею Катыревыми и Буйносовыми не тяжутся”.
Приимковы и Бахтеяровы происходят от старшего брата кн. Федора, а Катыревы и Буйносовы от младшего, Константина; по лествице Приимковы и Бахтеяровы старше, но по разряду – моложе, а потому и не утягивают своих противников младшей линией.
Для них их родство не приносит уже пользы в местнических спорах. Князь Лыков сам признает, что “Одоевские живут в разрядах везде больше их”, а он по лествице старше, он от четвертого сына св. Михаила Черниговского, а Одоевские от пятого.
Различие в чести членов одного и того же рода вызывалось очень различными причинами. Кроме отъезда и добровольного уклонения от службы такое различие происходило иногда от уступчивости, вызываемой отношениями дружбы членов одного рода к членам другого.
В конце XVI в. князья Иван Сицкий и Александр Репнин Оболенский находились в большой между собой дружбе (были великие други). В 1598 г. они оба были назначены на службу в полки и Сицкий выше Оболенского. Оболенский по дружбе принял это назначение и не бил челом об отечестве, хотя оно этим назначением и было умалено.
Другие члены рода Оболенских не захотели примириться с таким умалением их отеческой чести и уполномочили князя Федора Ногтева-Оболенского бить челом об отечестве за всех князей Оболенских. На это челобитье последовала такая резолюция:
“Что князь Александр Репнин был на государеве службе в его государеве походе с князем Сицким по дружбе и князь Александр Репнин князю Ивану виноват один, а роду его, всем князьям Оболенским, о том порухи в отечестве нет никому”. Благодаря этому в роде Оболенских образовалась ветвь с меньшей отеческой честью.
На преимущество, которое в Москве имела действительная служба перед родовитостью происхождения, указывает и спор кн. Волконского с Головиным. О родовитости князей Волконских не может быть никакого сомнения: они идут от пятого сына Михаила Черниговского. Головины же происходят от грека, крымского выходца.
А между тем на челобитье Волконского последовала такая резолюция: “По государеву указу неродословным людям с родословными суда и счету в отечестве не бывало”. Как же это так, потомок Михаила Черниговского оказался менее родословным потомка выходца грека, который и в Москву-то прибыл всего в 1391 г.?
Это родовитость не по лествице, а по разряду. Потомки выходца – давно на службе московского Государя, в XVI в. они служат в окольничих, а с 1616 г. достигают уже боярства. А Волконские появляются в крупных чинах только в XVII в.
В Шереметевской книге встречаем только в 1616 г. первого Волконского, Григория Константиновича, в звании окольничего. Вот что значит родословность Головиных и неродословность Волконских. Волконские, надо думать, не очень спешили стать в ряды московских служилых людей.
Надо думать, что служилая честь слагалась обыкновенно на военной службе в должностях воевод. На это указывает то, что при спорах о чести обыкновенно ссылались на службу предков в ратных воеводах: военная служба составляет основание служилой чести. С развитием двора московских государей начинает выдвигаться и придворная служба.
Честь разных родов была чрезвычайно различна.
Первый разряд составляют роды, члены которых бывали только боярами.
Второй разряд образуют роды, члены которых бывали боярами и окольничими.
Третий – роды, члены которых бывали окольничими и в низших должностях[3].
Четвертый – роды, члены которых не поднимались выше мелких придворных должностей – стольников и стряпчих.
Пятый – роды, члены которых служили с городом.
Различие между перворазрядными родами и мелкими было так очевидно и ясно, что не допускалось никаких споров между людьми знатными и худородными. Например: Погожеву, который в 1613 г. бил челом на Плещеева, дан такой ответ: “Неделом бьешь челом, доселева такие не родословные люди, дети боярские, на таких родословных людей не били челом”. Плещеевы с XV в. бывали уже в окольничих и боярах, а Погожевы – городовые дети боярские.
Погожеву же в 1616 г. отказано в челобитье на кн. Борятинского на том основании, что он “ни в воеводах, ни в головах, нигде не бывал, ни в каких чинах”.
Кн. Ромодановские и на суд не пошли с Леонтьевыми на том основании, что им невозможно судиться с Леонтьевыми, людьми неродословными, коширянами. На том же основании Плещеевы не находили возможным отвечать на суде Пушкиным.
Члены родов перворазрядных никогда не бывали окольничими, но стольниками и стряпчими бывали. По московским понятиям эти сравнительно низшие придворные должности не умаляли чести; должность же окольничего низводила род во второй разряд. Быть возницей, сидеть на козлах государева экипажа и стоять у крюка – также не вело к умалению чести и не мешало быть впоследствии окольничим и даже боярином.
Так, в 7183 (1675) г. мы видим возницей Федора Петровича Салтыкова, а спустя 8 лет он был уже боярином. На козлах же сидел князь Юрий Андреевич Сицкий, в роде которого, в период времени с 7067 по 7152 г., было 6 бояр, в том числе его отец и сын.
Причина такого различия между чином окольничего и следующими за ним низшими чинами для меня не ясна.
Если кто с кем бывает “безсловно”, т.е. без возражений, то ему с тем “не сошлось”, т.е. спор между ними не допускался. Спор возможен только между лицами, кому с кем “сошлось”. Эти суть “местники” между собой. Если, по рассмотрении спора, окажется, что они равны, им дается “невместная грамота”.
Такая же грамота дается и тому челобитчику, который докажет, что он больше своего противника. Так, Алексей Михайлович пожаловал Михаила Михайловича Салтыкова “невместной грамотой”, по которой род его признавался выше рода Сицких “многими местами”.
Но в Московском государстве были и такие служилые чины, для которых местничество было недоступно. Это – дьяки. Чин их считался “худым”, а они людьми “неродословными” и счету им не давали: они должны были служить, где Государь укажет[4].
Посмотрим теперь, как относилось правительство к местническим спорам. Деятельность правительства была двоякая: 1) оно регулировало местнические отношения своими указами, и 2) оно было судьей в местнических спорах.
Существовали правила, определявшие, какая степень родства стоит выше другой и насколько какое служебное место было почетнее других. Из родных братьев старший считался одной степенью выше следующего и т.д. Сравнительно с отцом сын стоял на четвертом от него месте; он, следовательно, был равен своему четвертому дяде. Есть известие, что последнее правило установлено указом царя Ивана Васильевича.
Местнические споры происходили обыкновенно на почве военной службы. Поэтому определена была честь полков и мест воевод. Взаимное отношение полков было таково: первое место занимал “большой полк”, второе – “правая рука”; полки “сторожевой” и “передовой” занимали третье место и были равны между собой; последнее место принадлежало “левой руке”.
Равенство сторожевого полка с передовым установлено также указом царя Ивана Васильевича. Но служилые люди не совсем были согласны с таким определением; им казалось, что служба в передовом полку почетнее службы в сторожевом.
В каждом полку было 2 – 3 воеводы, также поставленных в определенное соотношение. Так, первый воевода большого полка был одним местом выше первого воеводы правой руки, двумя местами – первого воеводы передового полка и т.д. За первыми воеводами идут вторые воеводы в такой же постепенности.
Для сокращения споров Иван Васильевич приказал, что второму воеводе большого полка нет дела с первыми воеводами передового и сторожевого полков, воеводам передового и сторожевого полков меж собой счету нет и проч. Но, несмотря на эти указы, воеводы продолжали считаться и в запрещенных степенях. Это делало необходимым повторить указы царя Ивана. Они были подтверждаемы при последующих государях.
В 1603 г. царем Борисом указано быть без мест при встречах и сказках (объявлении о назначении кому-нибудь должности). Тогда же установлено, что не должно быть споров, если за обедом сидят за разными столами.
Что местничество и в XVII в. находилось еще в периоде сложения, на это указывают следующие челобитные.
В 1616 г. князь Тюфякин послан звать английского торгового человека Джона Мерика к столу, а князь Волконский сказывал Мерика царю при представлении. Тюфякин, боясь быть ниже Волконского, подал челобитную. На это государь приказал, что “тому окольничему, который звал, до того, который сказывал, дела нет”.
Далее, царские указы часто ставят иноземцев выше служилых русских людей. Встречаемся, например, с таким явлением: в полки назначаются воеводы русские, по 2 и по 3 человека, а выше их в те же полки назначаются татарские цари и царевичи, которые хотя воеводами и не названы, но поставлены выше русских воевод.
Отсюда возникали столкновения между русскими людьми и татарами. Князь Вяземский говорит: “В том государева воля, и не в нашу версту живут с татары; Воротынские бывали с татары” (т.е. ниже их). Шереметев в 1613 г. жаловался, что из них никто не бывал ниже Сулешовых. Но Государь указал, что по иноземству Шереметеву можно быть с Сулешовым.
Цари проводят в первые ряды служилой чести своих свойственников. Так делал Борис, про которого говорили, что ему “воля была по свойству своих выносить”. Подобные случаи встречаются и при Романовых.
В 1614 г. Лыков заявил, что он готов лучше умереть, чем стать меньше Ивана Никитича Романова: если же Государь захочет поставить Романова выше его по родству, то в том государева воля. Государь же не захотел ссылаться на родство и указал, что Романовым можно быть выше Лыковых “по многим мерам”. Но Лыков не подчинился, за что был обвинен в измене.
Чтобы прекратить споры, цари нередко на походах, свадьбах и т.п. объявляют назначения без мест. Такую меру они принимали или сами, или после предварительного совещания с боярами. Но эти меры не всегда достигали цели. Так, князь Иван Голицын, несмотря на царский указ “быть без мест”, не захотел на царской свадьбе сесть ниже князей Ивана Шуйского и Дмитрия Трубецкого, за что и был сослан с лишением поместий и вотчин.
Кодифицированы правила местничества никогда не были. В Уложении находим только одну статью, которая упоминает о местничестве. В ст. 24 гл. X говорится: “Буде который судья начнет не ездить в приказ своим упрямством, не хотя в том приказе быть, кроме отеческих дел и не по болезни, учинить ему наказание, что государь укажет”. “Отеческие дела” и суть местнические счеты, которые, таким образом, извиняют неявку на должность.
Деятельность правительства, кроме того, состояла в разборе местнических споров. Поводом к разбирательству бывала челобитная. Как скоро последовало назначение, не согласное с чьей-либо отеческой честью, обиженный не ехал на должность, не шел благодарить царя и бил челом о суде или обороне. Челобитье об обороне подавалось в том случае, когда не “сошлось”.
В этих случаях не было надобности просить о суде и счете; суд, с кем не сошлось, был унижением; считалось приличным просить только об обороне. Всякая челобитная немедленно вызывала встречный иск, так как если обвиняемый молчал, то являлось предположение, что он согласен с обвинителем и считает себя меньше его.
Получив челобитную о суде, правительство назначало суд, который действовал обыкновенным судным порядком. Судьей нередко бывал сам царь; обыкновенно же для суда назначался боярин с дьяком или окольничий. В XVII в. суд нередко поручался коллегии думных людей.
При решении местнических споров судебным порядком судьи должны были выслушать заявления сторон, проверить их на основании данных разряда и степени родства и произнести приговор о том, кто из спорщиков выше отеческой честью, кто ниже. Этот приговор, однако же, не всегда можно было сделать. Спорили нередко люди, служебная деятельность которых не соприкасалась.
Если бы она соприкасалась, т.е. если бы спорщики проходили службу на виду друг друга, то решение спора не представляло бы затруднений. Их отношение было бы совершено ясно: они или равны между собой, или не равны и соответственно этому и занимали места: один выше, другой ниже.
Если бы их назначили не согласно с существующей и всем известной практикой, разрешение дела было бы легко. Совершенно в другом положении находились судьи, если не только спорщики лично, но и никто из их родственников не стоял на службе рядом, а потому в свои расчеты вводили лиц чужих фамилий как промежуточные звенья, соединявшие их с противниками.
В 1602 г. возник спор между Юрием Пильемовым, рода Сабуровых, и кн. Федором Лыко, рода кн. Оболенских. Пильемов доказывал, что он гораздо выше Лыко. На первом месте, в доказательство своего иска, он приводит службу своего прапрадеда Ивана Федоровича Сабурова.
Но и этот Сабуров не служил ни с кем из рода Лыко, а служил в 1477 г. его младший (четвертый) брат, но не с Лыко, а с Василием Федоровичем Симским и по разряду был выше его на одно место. Отсюда следует, что Иван Сабуров был выше Симского на 5 мест. В. Симский служил в том же году вместе с Ф. Д. Хромово-Свибловым и был выше его на 2 места.
А этот Хромово-Свиблов служил в то же время с кн. И. В. Оболенским и был на 4 места его выше. Прапрадед же Федора Лыко (ответчика) И. В. Лыко был глаз в глаз равен младшему брату этого В. Оболенского (четвертому) и, следовательно, тремя местами ниже своего старшего брата.
Таким образом, если сосчитать все “выше”, прапрадед истца был на 12 мест[5] выше прапрадеда ответчика. И это не единственное доказательство Пильемова. Далее он приводит такие же сложные сопоставления из службы прадеда своего деда и отца. Ответчик делает то же.
Перечисление этих служебных назначений, соединяющих предков Ю. Пильемова с предками Ф. Лыко, занимает в печатном издании целых 16 страниц. Судебного приговора по этому делу нет. Оба спорщика ссылаются на разряды и просят проверить их ссылки. В то время все, заинтересованные охраной своей отеческой чести, вели свои разрядные записи и, конечно, в своих ссылках не лгали.
Там могли быть ошибки, как и во всяких человеческих делах; но в целом и та и другая сторона говорили правду; в одних случаях был выше Ю. Пильемов, в других – Ф. Лыко. Что же мог постановить суд? Самый лучший для него выход из этого затруднительного положения – тянуть дело. До нас дошло несколько таких неоконченных дел.
Вот почему в XVII в. вошло в обычай, прежде чем назначить суд по челобитной, приказывать по данному делу “сидеть боярам”, т.е. подвергнуть дело предварительному рассмотрению с целью решить вопрос о дальнейшем его направлении. А дальнейшая судьба дела могла заключаться: 1) в отказе без суда; 2) в назначении суда; 3) в решении дела сыском.
В последнем случае решение дела значительно упрощалось, так как судьи не рассматривали доказательств, приводимых сторонами, а решали дело на основании тех справок, которые сами делали в Разряде. При этом они могли основать свои решения на любых данных. Этот порядок, дававший полный простор произволу судей, не нравился лицам заинтересованным. Они нередко роптали на то, что им суда не давали, а решали дело сыском.
Можно думать, что местнические споры были не очень немногочисленны, не все доходили до суда и не очень затрудняли правительство.
Валуев делает попытку определить число случаев местнических споров и находит, что при Иване Грозном приходилось три случая в год. В разрядах конца XV в. есть указание, из которого видно, что князья, назначая воевод на службу и опасаясь задеть чью-нибудь отеческую честь, прибавляли: “…а если такому-то лицу стать с таким-то невместно, то пусть станет, где ему пригоже”.
Это показывает, что в древности всякий знал свое место, князья даже и не находили нужным точно определять, где кому стать со своим отрядом. В одном расписании воевод конца XV в. читаем: “А не похочет князь Дмитрий с братом своим князем Семеном быти вместе в передовом полку, и князю Дмитрию быть, где пригоже”, или: “А князю Семену и брату его князю Ивану Перемышльскому стати подле передового полка направо или налево, где похотят”. Из этого видно, что в XV в. местничество не вносило в ход дел больших неудобств.
Не особенно велико число споров и в XVII в. Так, в 1627 г. подано было за весь год 10 челобитий; из них по пяти – прямо отказано; по трем – велено дать суд после службы; по одному делу распорядились челобитчика посадить в тюрьму без суда; одну челобитную велено записать в Разряде.
В 1628 г. было 13 дел, из них 9 челобитчикам отказано; по двум делам дан суд; одному приказано служить, а после обещан суд; и по одному делу записать в Разряде. Это те же три дела в год, что и в XVI в.
Решение суда объявлялось словесно (сказка). Сказка делалась на одном из крылец дворца или на паперти Благовещения.
К каким же последствиям приводили споры о местничестве? Если оказывалось, что челобитчик был прав и что ему невместно было служить с каким-то другим лицом, то этих лиц разводили, т.е. один оставался на данном месте, а другой получал другое назначение.
Если, напротив того, оказывалось, что челобитчик неправ, он подвергался наказанию. Наказание это было двоякое, так как и вина была двоякая. Первая вина его состояла в том, что он ослушался Государя; за это его заключали в тюрьму или били батогами, кнутом и лишали поместьев и вотчин и заставляли служить в низших чинах.
Вторая вина заключалась в оскорблении того лица, с которым он не хотел служить; он должен был дать удовлетворение обиженному. Это удовлетворение состояло в выдаче виновного головой оскорбленному. Это не была выдача головой в настоящем смысле слова, т.е. отдача человека в заработки для удовлетворения долга.
Здесь не было поступления на службу, а выдача головой состояла в том, что виновный с государевым послом должен был придти в дом обиженного и просить у него прощения. Обыкновенно обидчик этого добровольно не делал, и его связанного везли силой в дом обиженного. Сопровождавший обидчика пристав сообщал о решении суда, а обиженный благодарил Государя, чем эта сторона наказания и исчерпывалась.
Надо обратить внимание на ту особенность местничества, что если Государь “опалялся” на кого-либо и посылал его в какой-нибудь ничтожный город воеводой, давал ему в наказание место, которые было несогласно с его отеческой честью, то это, по московским понятиям, не вело к умалению чести, так как это была не вольная служба, а по приказу Государя. Таким образом, при местнических счетах принималась во внимание только та служба, которая бралась добровольно, а не та, которую давали в наказание.
Размер кары вполне зависел от усмотрения Государя. Иван Грозный, например, мягко относился к местническим спорам и сам любил их разбирать; кроткий же Федор, наоборот, относился очень строго и нередко наказывал без суда. Он действовал так, конечно, по указаниям Бориса, а Борис, достигнув престола, относился довольно мягко к спорщикам.
В XVII в, ослушников не только наказывают и иногда весьма сурово, но даже начинают употреблять по отношению к ним насилие. В 1615 г. Вельяминова послали в Калугу собрать продовольствие для войск и сдать его князьям Черкасскому и Троекурову.
Князю Черкасскому он сдал бы с удовольствием, так как род Вельяминовых, бесспорно, ниже рода Черкасских, но Троекурову – не хотел; тогда приказали сковать Вельяминова, и в таком виде он поехал собирать и сдавать продовольствие.
Местничество, несомненно, ограничивало правительство, но вред его не был так велик, как многие думают. Правительство не было обязано назначить таких-то именно людей на такие-то должности, если старые роды ему не нравились, оно могло назначать новых людей; новые люди постоянно и назначались, и легко доходили до самых верхов служебной лестницы.
Неудобства отказа были невелики: назначались в один и тот же полк, обыкновенно, 2 – 3 воевод; если один отказывался, оставались другие. Отказ делался при самом назначении, всегда было время заменить отказавшегося другим. Местничество было даже полезно. Эта польза состояла в том, что забота об охранении отеческой чести поощряла служилых людей к постоянной службе.
Уважение правительства к местническим счетам поддерживало в боярских родах связь с государством и поощряло детей не отставать от отцов в услугах ему. Судьба Московского государства, его успехи сливались с личной судьбой и успехами служилых людей.
Но в праве отказа от службы, несогласной с честью, еще жил остаток старинной воли служилых людей, что и вызывало энергический протест со стороны правительства, выразившийся в насилии над непокорными. В таком насилии не было ни малейшей надобности. Надо было только строптивых служак оставлять без новых назначений.
Это повело бы к их “захуданию”, они без всяких насилий и шума выбыли бы из рядов высших чинов. Но места их пустыми не остались бы. Не умея мирно справиться с этим обычаем, правительство вынуждено было отменить его в законодательном порядке, что и случилось при Федоре Алексеевиче на Земском Соборе в 1682 г.
Любопытно, что Государь не находил возможным отменить местничество просто указом, а счел необходимым посоветоваться со служилыми людьми и духовенством; он справедливо думал, что для отмены общего обычая необходимо согласие всех служилых людей, которых он касался. Это случилось таким образом.
В 1681 г. князю Вас. Вас. Голицыну с выборными людьми поручено было рассмотреть неприятельские военные хитрости и ввести в наше войсковое устройство то, что окажется полезным. Комиссия эта решила ввести к нам деление полков на роты (die Rotte) вместо сотен, считая в каждом полку по 6 рот, а в роте по 60 человек.
В роты постановлено было брать по человеку с 25 дворов. Начальниками рот определено было быть ротмистрам и поручикам вместо голов из стольников, стряпчих и дворян. Это нехитрое предложение было принято и приказано составить список, кому быть в ротмистрах и поручиках.
Когда список составили, оказалось, что из рода кн. Трубецких, Одоевских, Куракиных, Репниных, Шейных, Троекуровых, Лобановых-Ростовских, Ромодановских и иных никого не написано за малолетством. Вследствие этого для записанных возникло опасение, как бы служба в новых чинах не послужила им в укоризну и не причинила потерки.
Во избежание этой опасности и возникла просьба выборных, чтобы как эта служба, так и все другие были без мест. Это решение их в форме челобитной было представлено Федору Алексеевичу, который передал его на обсуждение бояр и духовенства и просил их чистосердечно сказать, полезно ли местничество? Бояре и духовенство также высказались в пользу отмены.
Вследствие этого и последовал указ, которым повелевалось “всяких чинов людям быти в Москве в приказах и в полках и в посольских делах и везде без мест”. С этого времени местничество перестало уже быть правом. Но как явление чисто бытовое оно продолжало еще долго жить в нравах.
До отмены местничества каждый открыто говорил, что такое-то назначение ему невместно, а после отмены ссылались на болезнь и тому подобные причины. Любопытный пример в этом отношении можно представить из времени царствования государей Ивана и Петра.
В 1691 г. к столу великих государей приказано быть Льву Кирилловичу Нарышкину и князю Григорию Александровичу Козловскому. Не смея прямо отказаться, Козловский отвечал, что приедет, а между тем приходит обеденное время, а Козловского нет. Во дворце поняли, в чем дело, и послали к нему гонца с приказанием, чтобы непременно ехал.
На этот раз Козловский отвечал, что за болезнью приехать не может. Этим, конечно, не удовлетворились “наверху”, и государи послали третьего гонца с приказанием заложить карету и привести его силой, если не захочет приехать добровольно. Но Козловский это предвидел и припрятал карету с лошадьми, гонцу же сказал, что кареты и лошадей у него нет, а сам он по болезни быть не может.
Государи послали четвертого гонца с приказанием привести его хотя бы в телеге. Козловский противился и этому, но его силой посадили в телегу. Приезжают к дворцу, Козловский нейдет с телеги; его на руках сносят; он падает и не хочет идти, его ведут под руки.
Приводят к столу, он не хочет сидеть за столом и валится на пол, его поддерживают с обеих сторон. Это, конечно, не прошло Козловскому даром; он был лишен поместьев и боярства и сослан в отдаленный городок.
Впрочем, сам Петр Великий, обращавший такое внимание на личные заслуги, награждал иногда детей за службу отца. Сын иркутского воеводы, Николаев, был назначен в 1689 г. воеводой, “не взирая на его несовершеннолетие за службы его отца”. Начала местничества живут и в окружающем нас обществе, но только в иной обстановке.
[1] У римлян homo novus – в политическом смысле человек, который первый из своего рода стал занимать высшие государственные должности. У них также были виды высшей служебной чести и низшей.
[2] Аристотель. Афинск. Полития. “Симпатии к знатным не помешали высказывать неодобрение тому, что начальство над войском (серед. V в.) поручалось людям неопытным благодаря только их происхождению, “славе предков” (Бузескул. 175).
[3] Фамилии этих трех перворазрядных родов приведены в т. I Древностей. С. 440 и сл., 463.
[4] О дьяках подробно говорится в т. I Древностей. Глава четвертая.
[5] В другом месте Ю. Пильемов насчитывает 13 мест для тех же лиц.
