Этот памятник древнейшего русского права был открыт Татищевым в Новгородской летописи письма исхода XV в. Татищев оценил его важность, выписал из летописи, перевел, снабдил примечаниями и представил в 1738 г. в Академию наук. Там Русская Правда оставалась без движения почти в течение 30 лет, и только Шлёцер отдал ей должное и впервые напечатал в 1767 г. С этого времени она сделалась предметом изучения.
Списки Русской Правды находятся в новгородских летописях, в кормчих книгах и в сборниках разного рода статей, которые содержат в себе, между прочим, и целый ряд юридических памятников, например: Судебник царя Константина, извлечение из книг Моисеевых, договор смоленского князя Мстислава с немцами, Устав о мостовых и пр., а между ними и Русскую Правду. Некоторые из сборников этого рода носят наименование “Мерило Праведное”.
В настоящее время известно более 50 списков Русской Правды. Перечислим важнейшие из напечатанных в порядке древности письма тех рукописей, в которых эти списки были найдены.
Список Синодальный находится в Кормчей, принадлежащей московской Синодальной библиотеке. Из предисловия Кормчей видно, что она написана в конце XIII в. повелением новгородского князя Дмитрия и “стяжанием боголюбивого архиепископа новгородского Климента” и положена в Софийской новгородской церкви “на почитание священником и на послушание крестьяном и собе на спасение души”.
В этой Кормчей, после уставов вселенских и поместных соборов, находятся статьи, относящиеся к России; среди них помещена и Русская Правда под заглавием: “Суд Ярославль Володимирица”. За Русской Правдой идут: Устав Св. Владимира о церковных судах и Устав новгородского князя Святослава о десятинах. Рукопись Синодальной кормчей по письму относят к исходу XIII в.
Этот список напечатан в I томе Русских Достопамятностей за 1815 г., перепечатан проф. Мрочек-Дроздовским в его Исследованиях о Русской Правде (Вып. II. 1885 г.), и принят в основание систематического издания Калачова в его исследовании о Русской Правде 1846 г.
Это древнейший список Правды по письму. Он может служить одним из образцов древнейшей по письму ее редакции, но далеко не лучшим. Переписчик этого экземпляра имел под руками оригинал со значительными описками и присоединил к ним новые.
Гораздо лучше этого списка некоторые позднейшие. Из них относятся к тому же роду списков: Троицкий – он находится в сборнике, известном под именем “Мерила Праведного” и принадлежащем библиотеке Троицко-Сергиевской лавры.
Сборник писан уставом конца XIV в. Русская Правда помещена здесь вслед за статьей “О церковных людех и судех”. Список этот напечатан Калачовым в его издании 1847 г. Русской Правды по четырем спискам.
Список Пушкинский; он находится в сборнике разных юридических статей, принадлежащем графу Мусину-Пушкину, и помещен здесь под заглавием: “Суд Ярослава князя и устав о всяцих пошлинах и о уроцех”; конец его непосредственно сливается с так называемым Судебником царя Константина.
Рукопись этого сборника, по мнению Калайдовича, принадлежит XIII в., а, по мнению Строева, к которому присоединился и Калачов, к концу XVI. Она напечатана в Русских Достопамятностях (Т.П. 1843 г.) Дубенским, который приложил к своему изданию и объяснительный словарь речений Правды.
Этот список относится к одной редакции с двумя предшествующими и замечателен многими вариантами, из которых особенно важен вариант к статье о наследовании, который один дает возможность правильно ее истолковать.
Весьма близок к этому списку, но в некоторых отношениях исправнее его и ближе к первоначальному оригиналу, список Археографической комиссии, написанный в середине XV в.
Он находится в рукописи, содержащей в себе родословия русских князей, списки новгородских посадников и тысяцких, списки русских митрополитов, летопись Акима, епископа новгородского, и несколько юридических статей, среди которых и Русскую Правду, которая помещена между церковным уставом Всеволода и Судебником царя Константина. Список этот напечатан в приложении к Новгородской летописи по Синодальному харатейному списку.
Карамзинский список принадлежит к тому же разряду, но содержит в себе много добавочных статей. Он находится в Новгородской летописи, писан почерком XV в. и напечатан в издании Калачова 1847 г.
В упомянутом сборнике Археографической комиссии находятся еще два других списка Русской Правды более древней ее редакции.
Они помещены в самом тексте летописи под 1016 г. после описания войны Ярослава Владимировича со Святополком, за словами: “Ярослав иде Кыеву и седе на столе отца своего Володимира нача вое свое делити: старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородьцем по 10 всем; и отпусти я домов вся, и дав им правду и устав списав, тако рекши им: по сей грамоте ходите, яко же списах вам, такоже держите”.
К этому же второму роду списков относятся: список, впервые открытый Татищевым, и так называемый Академический, находящийся в Новогородской летописи, приналежащей Академии наук. Рукопись этой летописи по письму относится к концу XV в., а потому она немного моложе Археографической.
Первое издание Шлёцера сделано с этой рукописи. Академический список Правды был вновь напечатан Калачовым в издании 1847 г. Татищев имел под руками какой-то другой список этой Правды, до нас не дошедший, из которого и привел два важных варианта. Они воспроизведены у Калачова.
В заключение укажу на список князя Оболенского; он взят из кормчей письма середины XVII в. Русская Правда помещена здесь под заглавием: “Суд Ярославль Володимеричя указ”. Этот список служит образцом самой поздней редакции Правды; он напечатан Калачовым в изд. 1847 г.
Издания Синодального, Пушкинского и Археографического списков представляют точное воспроизведение подлежащих рукописей. Таково же издание Русской Правды и проф. Мрочек-Дроздовского по спискам Синодальному, Чудовскому и некоторым другим. Издатель приложил к своему труду и объяснительный словарь, дополняющий словарь Дубенского.
Кроме таких изданий, точно воспроизводящих памятник, мы имеем еще целый ряд изданий, приспособленных для учебных целей. В таких изданиях Русская Правда делится на статьи с нумерацией. Калачов еще в 1847 г. напечатал Правду по четырем характерным спискам: Академическому, Троицкому, Карамзинскому и по списку кн. Оболенского с делением их на статьи.
Проф. Владимирский-Буданов в своей хрестоматии воспроизводит из этого издания Русскую Правду по спискам Академическому и Карамзинскому, а в примечаниях под текстом дает опыт “хрестоматии историко-юридической литературы, относящейся к памятнику”. В этом издании можно найти, таким образом, не только два текста Русской Правды, но и высказанные в литературе мнения в целях ее толкования.
Всего более отступает от текста рукописей издание Калачова, сделанное им в 1846 г., в его Исследованиях о Русской Правде. Русская Правда не только делится здесь на статьи с нумерацией, но содержание ее приводится в систематический порядок и печатается в искусственной последовательности, а не в той, какая соблюдается в рукописях.
Издатель дает сперва статьи, относящиеся к государственному праву, потом к гражданскому, затем к уголовному и, наконец, к процессу. Деление права на государственное, гражданское, уголовное и процессуальное было совершенно не известно составителям Правды.
Применение нашей современной системы к изданию древнего памятника лишает его своеобразного колорита и ни в каком случае не заслуживает подражания. Достоинство этого издания не в его системе, а во множестве приводимых автором вариантов.
В основание издания положена рукопись Синодального списка, а в примечаниях с величайшим трудолюбием и вниманием собраны варианты из 50 списков, бывших в распоряжении автора. Без пользования этим изданием невозможно изучение Правды.
Первое деление изданных списков Русской Правды на статьи было сделано еще Татищевым. Открытый им список древнейшей Правды он разделил на 35 статей; в этом виде список этот и был напечатан Академией наук в 1786 г. в т. I Продолжений Древней Российской вивлиофики. Списки древнейшей по письму редакции впервые были разделены на статьи в издании дерптского проф. Тобина.
Этот опыт древнейшего деления Правды на статьи в нашей литературе не удержался; он был вытеснен делением, предложенным Калачовым в его систематическом издании Правды, которое потом перешло и в его издание Правды по четырем спискам 1847 г. Это деление принято в изданиях Утина и Лазаревского, Владимирского-Буданова и др.
Деление такого памятника, как Русская Правда, на статьи есть дело большой трудности и большой важности. В делении на статьи выражается понимание смысла памятника. Что издатель соединил в одну статью, то, значит, относится к одному предмету; что он разделил, – то к разным. Но этим еще не исчерпывается возможное зло ошибочного деления.
Принятое деление может оказывать влияние на позднейшие исследования. Исследователь может принять существующее деление не как выражение понимания издателя, а как нечто принадлежащее самому памятнику, и толковать статьи именно в той совокупности и раздельности, в какой они явились у издателя.
Правильное деление может явиться только в результате полного объяснения Русской Правды, а никак не предшествовать ему. Вот почему к существующим делениям надо относиться с большой осторожностью. Они допускают изменения.
Эверс в своем исследовании о древнейшем русском праве следовал делению Татищева; новые издатели предпочли Калачовское, но никак нельзя сказать, чтобы все Калачовские отступления от старого деления были шагом вперед.
Деление Тобина очень сложно. Он, во-первых, делит по заголовкам. Таких статей у него 88. Затем каждую из таких нередко очень больших статей он подразделяет на мелкие. Таких мелких у него выходит до 214. Деление по заголовкам, конечно, совершенно лишнее, и позднейшие издатели хорошо сделали, что его оставили.
Но в делении на мелкие статьи у Тобина есть много, что следовало бы восстановить. Им было предложено весьма основательное деление статей: 1, 15, 17, 23, 85, 88, 95 и некоторых других, на которое позднейшие издатели совсем не обратили внимания.
В своем систематическом издании Правды Калачов пользовался 50 списками. В действительности их сохранилось гораздо больше. По словам Строева, число списков Правды доходит до 300. Калачов, этот большой знаток рукописей Правды, выражает, однако, сомнение, чтобы можно было еще найти списки с важными и нам неизвестными особенностями.
Для того чтобы изучать Правду, необходимо классифицировать ее списки. На вопросе о классификации первым остановился дерптский проф. Тобин в его Sammlung kritisch bearbeiteter Quellen der Geschichte des Russischen Rechtes. B. I. Die Prawda Russkaia. 1844. Все списки Правды он делит на две фамилии по различию их объема и содержания.
Первую фамилию составляют краткие списки, находимые в древних новгородских летописях; вторую – все остальные, пространные. Калачов в своем исследовании о Русской Правде значительно отступил от этой классификации и предложил новое основание деления. Он делит списки Русской Правды на 4 фамилии, но не по различию списков, а по различию тех памятников, в которых они находятся.
К первой фамилии он относит списки, находящиеся в древнейших летописях, Новгородской и Ростовской. Это будут краткие списки. Первая фамилия Калачова случайно совпадает с первой фамилией Тобина.
Ко второй Калачов относит списки кормчих, так назыв., Кирилловского разряда и близко подходящих к ним древних сборников, известных под именем Мерила Праведного; к третьей – списки позднейших (софийских) временников; к четвертой – списки позднейших сборников отдельных статей весьма различного содержания.
Разделив все списки Русской Правды на четыре фамилии, автор указывает затем сходства и различия между ними. Списки первой фамилии существенно отличаются по объему и содержанию от списков трех последних. Спрашивается, так ли велики различия между списками трех последних фамилий, чтобы из них можно было сделать разные фамилии?
В ответ на это вот что читаем у Калачова: “Текст списков второй фамилии, отличающийся довольно ясно от текста списков первой фамилии, не представляет никаких существенных различий от текста двух последних фамилий. Следовательно, за исключением списков первой фамилии текст рукописей второй фамилии можно признать за общий всем спискам Русской Правды”.
Если нет существенных различий между списками трех последних фамилий, если текст рукописей второй фамилии можно признать за общий всем спискам Русской Правды, то нет основания делить эти списки на три фамилии. Они составляют одну фамилию, а существующие между ними различия могут дать повод лишь к подразделению этой фамилии на некоторые подфамилии.
Итак, когда дело дошло до подробностей, автору самому пришлось признать, что его 2-я, 3-я и 4-я фамилии по отношению к первой представляют только одну. Это есть необходимое следствие того, что он избрал неправильное основание деления. Списки должны делиться на фамилии по различиям, которые свойственны им, а не по различию памятников, в которых они находятся.
В разных памятниках могут находиться однородные списки, как и оказалось в действительности. Классификация Калачова считается, однако, правильной и до наших дней. Ее придерживается, например, проф. Мрочек-Дроздовский.
В третьем издании настоящей книги я держался Тобиновского деления на две фамилии, прибавив к ним третью, позднейшую, которая ушла от внимания дерптского профессора потому, что списки этой фамилии не были тогда изданы и остались ему неизвестны. Сделав в 1904 г. собственное издание Правды и ознакомившись для этого с рукописями, я пришел к убеждению, что мы имеем не 3, а 4 фамилии, или редакции, Правды.
Под такими редакциями, или фамилиями, я разумею совокупность памятников, носящих общее название Русской Правды, или Правды Русской земли, но различных по объему, содержанию, расположению статей и очень нередко самой их формулировкой. Каждая такая редакция сохранилась в нескольких однородных списках, представляющих иногда некоторые более мелкие различия.
Эти более мелкие различия списков, по мнению Калачова, могут дать повод к образованию в отдельных редакциях еще особых видов Правды. Доселе изданные списки Правды отдельных ее редакций не представляют таких существенных различий, чтобы были достаточные основания образовать особые подвиды в редакциях этого памятника.
Издатели рукописных списков Правды, о которых речь была выше, при всей точности их превосходных изданий не обращают, однако, большого внимания на некоторые особенности рукописей, которые имеют значение. Я разумею буквы, писаные киноварью. Старинные писцы, как и современные писатели, каждый имеет свои особенности.
Тем не менее старое письмо имеет общие характерные признаки, которыми отличается от современного. Эти признаки хорошо известны, и мне нет надобности перечислять их. Я остановлюсь только на одном различии старого и нового письма, имеющем значение в данном случае. В наше время существуют абзацы, которыми писатели и пользуются для расчленения отдельных мыслей.
У некоторых это расчленение доходит до того, что чуть ли не каждое предложение начинается с новой строки; у других целые страницы идут одна за другой без всяких абзацев. Для расчленения крупных отделов одного и того же труда новыми строками не довольствуются, а делают значительные отступления от последней строки, а иногда новый отдел начинают с новой страницы, оставляя предшествующую недописанной.
Перед новыми отделами ставят заголовки в особых строках и особым шрифтом. Все это очень облегчает понимание написанного и напечатанного. Но ничего подобного не встречаем в старых книгах. Есть кормчие, Мерила Праведные, летописи, написанные с начала до конца в одну строку. Совершенно разные статьи следуют одна за другой не только без отступления, но в ту же строку.
Дороговизна писчих материалов, по всей вероятности, была причиной такой бережливости места. Но это не значит, что старые писцы ничего не различали и все сливали в безразличную массу. У них были свои способы расчленения – это киноварь. Где мы сделали бы абзац, там старый писец начинает слово с красной буквы.
Летописец излагает свои известия по годам. В современных печатных изданиях летописи каждый год начинается с новой строки; а в рукописях он пишется в строку, но буква “В” в первом слове “В лето” – красная. Для большей ясности и первая буква начинающегося изложения – тоже красная. Летопись, кроме расчленения по годам, допускает и другое расчленение по предметам.
При изложении текущих событий года могут встретиться выдающиеся события, нуждающиеся в особом выделении. Летописец пишет и их в строку, но с красной буквы, а иногда, для большей ясности, выписывает киноварью и несколько первых слов, например: Убиение Бориса и Глеба, Начало княжения Святослава и пр.
То же самое наблюдаем в кормчих и Мерилах праведных. Там соединены в одном месте совершенно различные памятники. Все они обыкновенно пишутся в ту же строку, но расчленяются киноварными буквами, а иногда и целыми речениями.
Случается, что красные буквы и заголовки приходятся с новой строки: они пишутся в этих случаях не с отступлением вправо, как это делаем мы, а влево; таким образом, красная буква выступает влево из ровного ряда черных – левой стороны страницы.
Правая же сторона страницы заканчивается неровно, здесь строки то длиннее, то короче. Страница рукописной книги имеет, следовательно, совсем другой вид, чем страница печатной.
Делать расчленения при помощи киновари не так легко, как расчленять абзацами. Для этого надо положить перо, которым писал, взять другое и погрузить его не в чернила, а в киноварь; а потом опять переменить перо и погрузить его не в киноварь, а в чернила. Это весьма сложная операция и требует особого внимания; иначе легко можно перемешать киноварь с чернилами.
Вот почему писцы для киноварных букв оставляли место и заполняли его после, а иногда и забывали заполнить. Мы имеем список Правды без буквы П, – написано “равда”, но место для “П” оставлено. Наряду с книгами, богато украшенными киноварью, есть книги, в которых красные буквы встречаются редко.
Это то же, что наши книги без абзацев. Читателю предоставляется разбираться, как ему угодно. – Забота о сохранении места также не у всех писцов одинакова. Рязанская кормчая написана в два столбца и довольно разгонисто.
Новые статьи начинаются иногда с новой строки, хотя было место и на предшествующей. Наоборот, Кормчая 1516 г. из библиотеки гр. Толстого написана очень тесно. Недописанных строк совсем нет. Красные заголовки всегда пишутся в строку.
Такими красными буквами различены в летописи и два списка Татищевской Правды. Особенно яркое различие сделано в Академическом списке летописи. Первая Правда идет здесь в строку после приписываемого Ярославу обращения к новгородцам: “По сей грамоте ходите; яко же списах вам, тако же держите”, но отделена от них красной буквой и особым знаком.
В конце этой Правды такой же знак[1]. Вторая Правда начинается не только с красной буквы, но и с новой строки, хотя в предшествующей оставалось довольно места для написания слова “Правда”. Но и этим ясным расчленением летописец не удовольствовался. На левом поле бумаги против начала первой Правды он написал “зри”, такое же “зри” стоит и против начала второй Правды.
Летописец, значит, хорошо понимал, что он вносит в летопись. Он вносит в нее два совершенно различных памятника. Первый он приписывает Ярославу, второй был уже раньше, в попавшем в его руки документе, приписан его сыновьям. Летописец заметил это, а потому и нашел нужным второй документ отличить не только красной буквой, но новой строкой и особой припиской на стороне.
Этот второй документ не относится к тому году, под который он занес первый, и он сделал новое совершенно необычное расчленение, чтобы читатель обратил особое внимание на этот необычный в летописях документ и не смешал двух Правд[2].
Сличение Новгородских летописей типа московского Синодального списка дает возможность документально решить вопрос и о подлинности относящегося до Ярослава известия: “И дав им (новгородцам, помогавшим князю в войне со Святополком) Правду и устав списав, тако рекши им: по сей грамоте ходите; яко же списав вам, такоже держите”. Мы имеем несколько копий этого типа летописи.
Древнейшая и ближайшая ко времени написания оригинала есть московская Синодальная. Известия, относящиеся к годам с 1016 по 1200-й, по заявлению издателя, написаны почерком начала XIII в. В этом древнейшем списке приведенных слов нет, а также нет в нем и Русской Правды.
Надо думать, что ни того, ни другого не было и в оригинале. Следующие по времени списки сохранились от середины XV в. (Археографической комиссии) и от второй его половины (Академический). В них есть и Русская Правда, и известие о том, когда и при каких обстоятельствах дана она новгородцам.
Так как эти два очень близкие по времени списка различаются тем, что в позднейшем есть многозначащее слово “зри”, а в более раннем нет, то надо думать, что эти списки не произошли один от другого и что Русская Правда впервые занесена в летопись не в один из этих списков, а несколько ранее.
Предостережение “зри”, конечно, поставил не переписчик, а тот писец, который внес впервые в летопись этот новый материал; обогащая летопись необычным материалом, он и нашел нужным обратить на него особое внимание читателя. Это случилось, следовательно, не ранее середины XIII в. и не позднее начала XV.
Итак, первая редакция Правды могла быть составлена еще при Ярославе, ходила по рукам не менее двухсот лет, а, может быть, и значительно больше, прежде чем нашла себе вечный приют в Новгородской летописи. В руки летописца попал документ, в котором не значилось никакого имени князя, это была “Правда Русская” и ничего более.
Вместе с этой Русской Правдой в его руки попала и другая Правда, в которой было написано, что она дана Русской земле, когда совокупились сыновья Ярослава. Летописцу надо было занести в свою летопись обе Правды. Куда же? Мог он в середине XIII в. знать, что сказал Ярослав в 1016 г. новгородцам? Конечно, нет.
В летописи, которую он переписывал, этих слов не было. Но вторую Правду дали сыновья Ярослава, это написано в самой Правде; отсюда легко было заключить, что первую дал их отец. Так возникла легенда о Ярославовой Правде.
Ей поверил даже такой тонкий и проницательный критик древних памятников, каким был Шлёцер. Это понятно: он не видал Синодального списка летописи и мог думать, что известие о даровании Правды новгородцам принадлежит оригиналу летописи.
Итак, открытый Татищевым список дает две разных редакции Правды: древнейшую, которая не упоминает ни об одном князе, и вторую по ней, которая говорит о сыновьях Ярослава. – В настоящее время все видят в этих двух Правдах одну; но так было не всегда.
Первый издатель Правды, знаменитый Шлёцер, так много сделавший для объяснения начальной летописи, посмотрел на дело иначе. В Татищевском списке он увидал не одну, а две Правды, и в этом виде напечатал их в 1767 г., приписав первую Ярославу, а вторую сыну его Изяславу.
Такая точка зрения совершенно соответствовала и самому содержанию памятника. Первая его половина сохранила черты гораздо более глубокой древности, чем вторая. Взгляд Шлёцера проводит и Эверс в своем превосходном труде о древнейшем русском праве (1826).
Он различает там Ярославову Правду в ее первоначальном виде от Правды сыновей Ярослава, которая составляет, по его мнению, второй по времени памятник нашего законодательства.
Характеристику нашего древнейшего права он делает на основании только одной первой Правды. На этой точке зрения стоит и Рейц, давший нам первый опыт истории русских государственных и гражданских законов (1829).
Третью редакцию Правды составят списки Синодальный, Троицкий[3], Пушкинский и им подобные; четвертую – список кн. Оболенского и ему подобные.
Эти четыре редакции, или фамилии, существенно между собой различаются по времени составления, содержанию, объему и т.д.
Сперва о времени возникновения разных редакций.
Первая фамилия Правды не содержит в себе никакого указания на князя, при котором была составлена. В заголовке следующей за ней, второй, говорится, что эта вторая редакция была составлена при сыновьях Ярослава. Отсюда можно заключить, что первая старее.
На эту мысль наводит и ее содержание: оно более архаическое, чем другие фамилии. В этой первой редакции есть пять статей (1,2, 6, 7, 10), в которых речь идет о мести, и княжие мужи не выделены еще от мужей вообще; в Правде третьей редакции о мести говорится только в двух статьях (1 и 2), где появляются уже и княжие мужи.
Первая редакция Правды вместо “кун” употребляет слово “скот” и, таким образом, дает указание на обращение скота в смысле меновой единицы (20); это древнейший порядок вещей; Правда третьей редакции вместо скота говорит уже о кунах (59).
Наконец, в этой древнейшей Правде есть статья (23), которая Правдой третьей редакции приписывается Ярославу (88). Итак, Правда первой фамилии содержит в себе более глубокие следы древнейшего права всех народов, а так как в ней есть статья, принадлежащая Ярославу, то можно думать, что она была составлена в его время или скоро по его смерти.
Вторая редакция Правды была составлена при сыновьях Ярослава. Но указной деятельности этих князей принадлежат не все ее статьи, а не более четырех первых. Пятая статья передает судебное постановление, произнесенное одним из сыновей Ярослава Изяславом; двадцать четвертая же статья содержит в себе постановление, сделанное еще самим Ярославом.
Мы имеем возможность определить, к какому времени относится совокупная указная деятельность сыновей Ярослава. Ярослав умер в 1054 г., и с этого времени началось княжение его сыновей в назначенных им отцом уделах; а в 1073 г. Изяслав был уже изгнан из Киева братьями Святославом и Всеволодом.
Следовательно, статьи, принадлежащие указной деятельности всех трех князей, и 5-я возникли между 1054 и 1073 гг. Весь памятник мог быть составлен не позднее последней четверти XI в., когда еще были в действии распоряжения Ярослава. Статья 24-я, говорящая о вирах Ярослава, заканчивается так: “То ти урок Ярославль”.
Ярославовы виры приводит и третья редакция, но не как действующее право, а как прежде действовавшее. Их перечислению она предпосылает такое замечание: “А се покони вирнии были при Ярославе”.
По объему эти две редакции самые краткие. Каждая из них составляет менее 1/6 Правды третьей редакции.
Списки Правды двух первых редакций находятся в Новгородской летописи. Они дошли до нас в очень небольшом числе: Калачов насчитывает только 5 таких списков. По объему они самые краткие; по содержанию совершенно между собой различны и имеют только одну общую статью: 4-я ст. древнейшей фамилии перешла в 11-ю второй.
В отдельных списках первой редакции есть важное различие в ст. 22-й; во второй редакции такое же различие в ст. 5-й, а ст. 20-я находится не во всех списках. Этим и исчерпываются существенные различия в содержании отдельных списков.
Место составления Правды двух древнейших редакций определяется их названием: это Русская Правда, или Правда Русской земли. Так называлась в это время Киевская волость. Обе редакции составлены в Киеве.
Третья Правда по времени составления моложе Правды второй редакции. В начале ее находим указание на второй съезд сыновей Ярослава Мудрого, состоявшийся после первого, о котором была речь во второй редакции Правды. В четвертой статье читаем: “По Ярославе же паки совкупившеся сынове его” и т.д.
Для этих двух съездов, как мы уже знаем, можно отвести небольшой промежуток времени в 20 лет. Второй съезд мог произойти не позднее 1073 г. Начавшись во второй половине XI в., накопление материалов, вошедших в состав этого памятника, продолжалось довольно долго. В середине помещен устав о процентах Владимира Мономаха, который был составлен “по Святополце”, т.е. после смерти Святополка.
Если время составления Мономахом устава о процентах редактор обозначает временем смерти кн. Святополка, то, надо думать, смерть эта была у всех еще в памяти, а потому время этой записи надо отнести ко второму десятилетию (Святополк t 1112) XII в. Вот и все данные, которые мы имеем для определения времени накопления материалов для списков этой фамилии.
Статья 4-я, говорящая о втором, по смерти Ярослава, съезде его сыновей, и 65-я, определяющая время составления устава Владимира Мономаха о процентах – смертью князя Святополка, наводят на мысль, что составители этих статей были современниками упоминаемых в них событий.
Возникает вопрос: это разные лица или одно и то же? Одинаковое определение времени события смертью князя предшественника в 4-й и в 65-й статье дает основание думать, что обе статьи написаны одной рукой. Но возможно ли это допустить?
Крайний срок, когда мог состояться второй съезд Ярославичей, будет 1072 – 1073-й г г.; первый год, когда, по смерти Святополка, Владимир мог составить свой устав о процентах, будет 1113-й.
Оба события, на которые ссылается Правда, разделены промежутком времени в 40 лет. Это такое время, которое легко может обнимать память одного человека. Если составителю Правды в 1073 г. было 25 лет, в 1113 ему было только 65; он мог быть свидетелем обоих событий и сам записать свои воспоминания.
Не представляется, таким образом, ни малейшей несообразности приписывать составление Пространной Правды труду одного и того же человека. Нет, однако, необходимости думать, что он работал над ней в течение всей своей жизни, с 25 лет и до глубокой старости.
Гораздо вероятнее допустить, что он приступил к своему труду уже в почтенном возрасте, после смерти Святополка. Он захотел пополнить старые Правды умудренный опытностью многих лет. В этом труде ему не раз приходилось обращаться к событиям своей молодости.
Статья 4-я – не единственный пример таких воспоминаний. Воспоминание о старине находим и в статье 88-й. Автор воспроизводит в ней 22-ю статью первой редакции о последствиях удара, нанесенного холопом свободному мужу, но дополняет ее замечанием, что убийство холопа, о котором говорит статья, установлено Ярославом, а сыновьями его оно было отменено.
Да и весь конец Пространной Правды никак нельзя рассматривать как новое право, возникшее в XII в. Мы находим, например, там статью о том, что сестры при братьях – не наследницы. Это, конечно, исконный народный обычай. Таковы же и многие правила о рабах, помещенные в самом конце Правды.
Статьи о наследстве, заимствованные из Эклоги, тоже не новость XII в.; византийское право сделалось предметом заимствования с Владимира св., и занесенная в Правду практика есть, конечно, практика XI в.
Составление Пространной Правды должно быть отнесено к самому началу XII в.; новый же материал, в нее вошедший, за небольшими исключениями, никак не моложе XI в. В 20 – 30-х годах XII в. оригинал Правды мог уже поступить в оборот и сделаться предметом списывания.
Свидетель смерти киевского князя Святополка, хорошо знающий участников второго съезда сыновей Ярослава и совещания Мономаха в Берестове, жил, надо думать, в Киеве, где и составил свою Правду. Третья редакция Правды также должна принадлежать матери городов русских, как и две более древних.
Эта третья Правда дошла к нам в очень многих списках. Калачову было известно более 40. Они находятся в кормчих, в Мерилах Праведных и подобных им сборниках и в позднейших новгородских летописях. Важных различий между отдельными списками немного.
К более крупным можно отнести варианты, встречающиеся в статьях: 16, 36, 67, 84, 105, 115, 119, 121, 122, 152. Все остальные суть описки переписчиков. Некоторые списки имеют лишние против других статьи, но число лишних статей невелико и не дает повода предполагать особую редакцию.
Это дополнения к той же основной редакции. Так же несущественны и перемены в последовательности статей. Это небольшие перестановки, объясняемые невниманием переписчика[4].
Самое большое различие в содержании представляет Карамзинский и однородные с ним списки. После ст. 64 там помещено 17 статей, представляющих расчет прибыли, которая должна получиться по истечении известного числа лет от данного количества самок известного рода скота.
Например: “А от 20 овец и от двою приплода на 12 лет 90.000 овец, и 100 овец, и 12 овец, а баранов 90.000, и 100, и 12 баранов, а всего баранов и овец на 12 лет 180.000 и 200 и 23. А овца метана по 6 ногах, а баран по 10 резан. А за то за все коунами 40.000 гривен и 5.000 гривен и 50 гривен и 5 гривен и 40 резан. А на тех овцах и на баранах роун 300.000 и 60.000 и 400 и 40 и 6 роун; а на тех роунех коунами 7.000 гривен и 200 гривен и 8 гривен и 40 резан и 6 резан. А роуно чтено по резане”.
Оканчивается эта вставка статьей “О сиротьем вырядке” такого содержания: “А жонка с дочерью, тем страда на 12 лет по гривне на лето, 20 гривен и 4 гривны кунами”. Статьи эти, представляя какой-то хозяйственный расчет, практическое значение которого совершенно ускользает от нашего понимания, не имеют ни малейшего отношения к праву, а потому и не подлежали бы включению в Русскую Правду.
Переписчик, вставивший их в Русскую Правду, очевидно, не знал, что делал. Вставка эта находится в списках не старее XV в. и отсутствует в более древних. Она важна для нас в том отношении, что свидетельствует о возможности вставок в середине памятника после того, как редакция его уже установилась.
Вставку о хозяйственном расчете приплода скота, переходящую в расчет прибыли сеяной ржи, овса и сена, я не отношу к содержанию Русской Правды. Но так поступают не все исследователи. Пример старого переписчика нашел подражателей и среди новых ученых. Калачов относит статьи о приплоде к понятиям гражданского права.
Печатая их в своем систематическом издании Правды, он предпосылает им такое толкование: “К договору найма должно также отнести целый ряд статей, который указывает на отдачу хозяином в чужие руки земли, хлеба, скота и пчел на 12 или 9 лет, с вычислением приплода или прибытка, происходящего от них по истечении определенного времени”.
Итак, это правила найма земли, скота и т.д. Едва ли нужно доказывать, что эти статьи не имеют ни малейшего отношения к договору найма. Вычисленная же прибыль совершенно фантастична.
Возникает вопрос об отношении списков третьей фамилии к двум первым. Списки третьей фамилии составляют самостоятельную редакцию. Есть основание думать, что составитель оригинала этой фамилии имел перед собой оба древние списка.
На это наводит ст. 4: “По Ярославе же паки совкупившеся сынове его” и т.д. Какой новый съезд сыновей Ярослава имеет здесь в виду составитель Правды? Он говорит о съезде трех старших сыновей Ярослава с целью определения порядка суда. О таком же съезде идет речь и во второй Правде.
Надо думать, что составитель списков третьей фамилии знал это, а потому свой съезд и называет вторым съездом. В ст. 12-й он перечисляет “покон вирный”, о котором речь идет и в 24-й ст. второй Правды.
Там, в конце статьи, сказано, что эти сборы определены Ярославом. Можно думать, что составитель 12-й ст. читал это, а потому своему перечислению тех же сборов предпослал такое замечание: “А се покони вирнии были при Ярославе”. Он воспроизводит здесь статью более древней Правды и только.
Но он не только списывает, он совершает акт умственной работы, дополняя правила древнейшей Правды новыми более поздней редакции, второй. Свою 1-ю ст. он берет из древнейшей (1-я же), 2-ю – из более поздней (1-я и 4-я), а 3-ю опять из древнейшей (3-я же), и, таким образом, дополняет в подлежащем месте древнейшую Правду новым постановлением сыновей Ярослава.
С внешней стороны списки этой Правды тем отличаются от списков Правды древнейшей, что имеют в середине заголовки, написанные то в строку, то отдельной строкой. Сама Правда в целом также имеет особый заголовок, который пишется над текстом. Заголовки эти различны.
В Синодальном и Троицком списках: “Соуд Ярославль Владимирица”, в Карамзинском: “Оустав великого князя Ярослава Владимерича о суде. Соуд о душегубстве” и т.д. За этим заголовком, но уже в строку, идет другой: “Правда роусьская”.
Заголовки, которые встречаются в середине памятника, не имеют ничего общего с заголовками, которые делаются в наше время. В наше время наличность заголовка обусловливается разделением законодательного материала на отделы. Не то в эпоху составления Правды.
Законодательный материал того времени вовсе не систематизировался и не сводился в отделы по различию содержания. То, что идет за заголовком, не есть особый отдел, соответствующий заголовку. Заголовку соответствуют, нередко, только несколько первых строк, а затем речь идет о предметах другого содержания.
Например, перед ст. 108 стоит заголовок “О гумне”; но только три первых строки относятся к этому заголовку. В конце же третьей строки речь идет о повреждении скота, а затем с новой строки, но без нового заголовка, помещена процессуальная статья о послухах, которая без красной строки переходит в перечисление пошлин с железного.
За заголовком “О гумне” и следующими за ним статьями разного содержания следует заголовок “О жене”, но и к нему относятся только две строки; а в следующих речь идет уже о последствиях убийства холопа и раба.
Заголовки Русской Правды представляют, таким образом, нечто совершенно случайное и относятся к одной следующей статье, а не к отделу. Составитель Правды то делает заголовок, то нет. Когда делает, то, обыкновенно, обращает в заголовок первые слова следующей статьи.
Например, 21-я ст. начинается так: “А иже свержет виру” и т.д. Перед ней заголовок: “Аже свержет виру”; 7-я “Аже закуп бежит от господы”, перед ней заголовок: “Аже закуп бежит”. Иногда заголовок выражает некоторое обобщение мысли первой строки следующей за ним статьи. Например, статья 68-я начинается так: “Аже кто многим должен будет” и т.д., а заголовок: “О долзе”.
Возникает вопрос, как возникли эти заголовки: до составления текста, вместе с ним или после? Из трех возможных предположений можно допустить только последнее. Чтобы сделать такие заголовки, примеры которых я только что привел, надо иметь перед собой уже готовые статьи.
Заголовки, представляющие обобщение, свидетельствуют о большей работе мысли списателя, чем те, в которых находим простое повторение первых слов следующей за ними статьи.
Список, в котором заголовки обобщены, надо считать по написанию позднейшим. Сперва, конечно, в заглавие обращали подлинные слова статьи, а при дальнейшем переписывании стали вдумываться в это повторение первых слов и заменять его обобщением.
Калачов, рассматривая подлинные рукописи Правды, заметил, что в некоторых кормчих эта Правда составляет не одну главу, а две, т.е. является не в виде одного памятника, а двух. Вторая глава начинается уставом князя Владимира Всеволодовича о процентах.
Начало этой второй главы украшается киноварью, а иногда переносится на следующую страницу с оставлением пробела на странице предшествующей. Это наводит его на мысль, что “вторая половина Русской Правды (с устава Владимира) могла быть присоединена к первой не во время составления ее первоначального текста, а гораздо позже, и что обе они сами по себе составляли сперва нечто друг от друга отдельное”.
Твердых основ предположение это не имеет. Разделение на две главы свидетельствует только о том, что лица, вносившие Правду в кормчую, были знакомы с византийскими юридическими памятниками, которые делились на главы. Они и применили это разделение к Правде.
В конце второй главы в некоторых списках написано: “До еде слово о Правде Русской”. Итак, и эти переписчики считали обе главы Правды одним памятником. Правда в списке Карамзинском оканчивается так: “По си место Соудебник Ярославль”, т.е. не два отдельных памятника, а один.
Думать, что первоначально возникла не одна Пространная Правда, а два разных памятника и под разными заглавиями, не допускает и самое содержание Правды. Во второй ее половине, следующей за уставом Владимира, мы встречаем целый ряд статей, которые входили уже в древнейшую Правду XI в.
Трудно объяснить, почему потом их понадобилось внести в устав Владимира, а не в Русскую Правду, которая существовала ранее этого устава. Заголовок “Устав Владимира”, как все заголовки более позднего происхождения, чем следующая за ним статья, и относится-то он только к этой одной статье. Выделение Устава Владимира есть дело списателей кормчих, а не первоначального составителя Правды.
До какой степени переписчики искажали первоначальный текст списываемого памятника, видно из Кормчей, хранящейся в библиотеке московского Успенского собора под № 173, письма конца XVI в. (Калачов. 63). Русская Правда разделена там на две главы по двум отделам, о которых говорит Калачов.
Но впереди помещена вторая глава под заглавием “Устав великого князя Владимира”, а потом уже первая, Суд Ярослава, Правда Русская. Почему? Перед этим уставом в кормчей написан церковный устав Св. Владимира. Переписчик, надо полагать, был человек к своему делу внимательный и перечитывал прежде то, что потом переписывал.
Списав церковный устав Св. Владимира, он стал читать далее. Прочел главу I “Суд Ярославль Владимирович”, затем главу II “Устав великаго князя Владимира” и нашел неправильность расстановки памятников. Великого князя Владимира он принял за Владимира Святого, давшего церковный устав, который он только что переписал.
Ясно, этот другой устав Владимира надо поместить вслед за первым; а суд Ярослава надо поместить после, так как Ярослав княжил после Владимира. Никакой нет даже надобности соединять их вместе, вот почему за уставом Владимира (т.е. второй главой Русской Правды) он поместил несколько статей другого содержания, а потом уже принялся переписывать Суд Ярослава, т.е. первую главу Русской Правды.
Таким образом, из Русской Правды получилось два совершенно отдельных памятника. А причина в том, что один переписчик, знакомый с порядком деления на главы юридических памятников Византии, перед уставом Владимира о процентах поставил: II глава.
Следующий переписчик украсил это надписание киноварью; а совершенно добросовестный и внимательный к своему делу переписчик Успенской кормчей сделал из этого устава совершенно отдельный памятник[5].
По объему Правда III редакции более чем в шесть раз превосходит каждую из более древних, тем не менее не все их содержание вошло в нее. Из древнейшей Правды не вошло две статьи (6 и 10), из второй – три (5, 20, 23); да и те, которые вошли, иногда вошли не целиком, а с опущением некоторых частей.
Составитель третьей Правды выбирал. Особенно любопытен в этом отношении пропуск 6-й и 10-й статей древнейшей Правды. По ст. 6-й допускается месть за кровавые раны. Правда третьей редакции за такие раны полагает денежное вознаграждение (31-я ст.) и о мести не говорит.
Надо думать, что составитель заметил это и опустил 6-ю ст. во избежание противоречия. То же сделал он и со ст. 10-й, дозволяющей детям “смирять” того, кто нанес отцу их такое повреждение ноги, что тот стал хромать. “Смирять” – значит, в данном случае, бить; а при бое можно и убить. Это будет тоже месть. Составитель не механически списывал, а производил умственную работу.
Статьи второй редакции, 5-я и 20-я, находятся не во всех ее списках, а потому и могли быть ему неизвестны. 23-я статья, тоже не вошедшая в третью редакцию, говорит о разных сборах в пользу органов суда. В его время эти сборы могли измениться.
Четвертую фамилию Правды составляют списки, по объему средние, по времени составления – самые поздние. Образцом их может служить список князя Оболенского, напечатанный в первый раз у Калачова в издании Русской Правды 1847 г. Он взят из Кормчей письма второй половины XVIII в. и носит такой заголовок: “Суд Ярославль Владимерича указ”, за которым следует, как и во всех списках: “Правда Русская”.
Нельзя не пожалеть, что издания Новгородских летописей 1879 и 1888 г г. вышли без оглавлений. Хорошо составленное оглавление вовсе не лишняя вещь. Если бы почтенный творец двух новых уставов приступил к составлению оглавления, он, может быть, усмотрел бы, что он в самом деле напечатал.
В этой редакции Правды есть только одна новая статья (16-я), не встречающаяся уже в рассмотренных. Четвертая фамилия предоставляет извлечение из более старых списков с изменениями и большими пропусками. Этим определяется и время составления этой редакции: это позднейшая редакция.
Этот вывод подтверждается и относительной новизной некоторых изменений старых статей и тем обстоятельством, что в этой Правде не упоминается имени ни одного князя. Составитель этой редакции имел перед собой старые редакции, из которых и брал материал для своего труда; в них упоминается: Ярослав, его сыновья и Владимир Мономах; ни одно из этих имен не перешло в его список.
Это, кажется мне, указывает на то, что ни с одним из этих имен не соединялось у него никакого определенного представления. Эти имена ничего ему не говорили. Вот почему надо думать, что эта редакция могла возникнуть в XIII в. и никак не ранее конца XII.
Списки четвертой редакции находятся в кормчих. Калачову известны только два таких списка.
Скажу несколько слов об отношении редактора этой Правды к тому материалу, который у него был под руками. Он пользовался первой и третьей редакцией. Первые три статьи по содержанию и последовательности соответствуют трем первым статьям списков первой фамилии, но изменены.
Все остальное взято из списков третьей фамилии с сохранением последовательности, но с изменениями и большими пропусками. Эти пропуски не случайны, они обнимают целые отделы, а потому представляют большой интерес, возбуждая вопрос о причине пропуска.
На вопрос этот можно отвечать только гадательно и то не всегда. В некоторых случаях мы, кажется, имеем дело с составителем, который опускал все архаическое, потерявшее для него значение и смысл.
Как и все его предшественники, он начинает Правду со статьи, допускающей месть и замену ее выкупом. Первая статья первой редакции знает один выкуп – 40 гривен, вторая и третья статья третьей редакции, по различию убитых, упоминает выкуп в 40 и 80 гривен.
Весьма вероятно, что практика, применяясь к бесконечному различию лиц, знала и другие размеры выкупов. Это и выражает составитель сокращенной Правды. Сказав, что за голову берут 80 гривен, он прибавляет: “Любо разсудити по мужи смотря”.
Кроме статей, говорящих о размерах виры, в Пространной Правде есть ряд статей, озаглавленных “О княжи мужи”, в которых определяется плата за убийство разных лиц. Сказав в первой статье, что плата берется “по мужи смотря”, редактор четвертой Правды нашел последовательным выпустить это детальное перечисление плат как излишнее.
Затем он выпустил все статьи, в которых идет речь об испытании железом, статьи о процентах, статью, не допускающую раба к свидетельству, статьи об огнищанине и смерде, статью “О заднице смерда”, статью об уроках городнику и мостнику и все статьи о судебных пошлинах.
Можно допустить, что статьи эти, за последовавшим изменением нашего права, представляли для составителя совершенно непонятный материал, а потому и были им опущены.
Но такой же остракизм постиг статьи о закупе, статью о наследстве после смерти мужа, статьи о наследстве после смерти матери и, наконец, статью о подсудности князю споров о наследстве.
Трудно думать, чтобы статьи о личном найме (озаглавлены в Правде – “О закупе”), не заключающие в себе ничего архаического, не имели уже практического значения в период составления третьей редакции; что касается статей о наследстве после смерти супругов, то отголосок статей Правды раздается еще в наказах депутатов Екатерининской комиссии.
Точно так же не подлежит сомнению и проходящее через всю нашу историю право князя производить суд в делах по наследству. Опущение этих статей составляет загадку.
Предположение, что мы здесь имеем дело не с сокращением Пространной Правды, а с более древней ее редакцией, в которую еще не были внесены статьи, считаемые нами выпущенными, – недопустимо потому, что статья 2-я этой редакции, несомненно, имеет более поздний характер, чем редакция той же статьи в списках первой и третьей фамилий.
Перехожу к вопросу о делении Правды на статьи. Оно встречается и в рукописях, но не во всех списках. Правда двух древнейших редакций на статьи не делится. Деление встречается только в списках Пространной Правды, но не во всех в одинаковой мере. Производится оно написанием киноварью первой буквы новой статьи.
Всего более таких статей, начинающихся с красной буквы, я заметил в Троицком списке, их там 53. Некоторые статьи совершенно совпадают со статьями Калачовского деления. Первые пять статей Калачова и в Троицком списке отмечены киноварью; 6-я слита с 5-й; но 7-я и 8-я опять, как и у Калачова, разные статьи и т.д.
Можно думать, что эти первые опыты деления Правды на статьи возникли под влиянием памятников греческого законодательства. Непосредственно перед Правдой в Мериле Праведном помещены грани Градского закона (конец вырван). Грани разделены на статьи, и каждая начинается с красной буквы.
То же писец сделал и с Русской Правдой, только нумерацию не проставил. Ввиду того, что две древнейшие редакции на статьи не делятся, трудно думать, чтобы и оригинал Пространной Правды был разделен на статьи. Это, по всей вероятности, дело переписчиков, хорошо знакомых с внешним видом памятником византийского законодательства.
Для деления Правды на статьи самим составителем требовались с его стороны гораздо большая обработка отдельных статей и округление их содержания; он не нашел даже нужным свести в одно место предметы однородные.
При таком способе писания ему и в голову не могла придти мысль о делении его заметок на статьи. Рукописное деление, различное в разных списках и, конечно, не принадлежащее оригиналу, для нас не имеет большого значения.
Но нужно ли делить Правду на статьи, если в оригинале этого деления не было? Думаем, что в издании, имеющем своей задачей выяснить юридическое содержание Правды, это необходимо. Составителям Правды пришла гениальная мысль собрать нормы действовавшего в их время права. И они это сделали, но как?
Они изложили знакомое им право не только без разделения на статьи, но даже без знаков препинания, которые мы считаем необходимыми для уразумения смысла написанного. В настоящее время и ученые люди собственные свои мысли излагают с такими “обмолвками и недомолвками”, что бывает трудно разобрать, что они, собственно, думают.
Составители Правды были в гораздо более трудном положении. Они излагали не собственные мысли, а народные обычаи, судебную практику, княжеские уставы. Уловить настоящий смысл всего этого – дело нелегкое, а изложить всем понятно – еще более трудное.
Они писали для своих современников, многое считали хорошо известным, а потому многое и не договаривали. То, что они написали с неизбежными “обмолвками и недомолвками”, дошло до нас в поздних копиях, искаженных переписчиками. В списках Правды встречаются повторения, пропуски и недописки, формулировка юридических мыслей оригинала не всегда ясна.
К ней надо подходить со знанием особенностей древнего права. Такое знание может дать руководящую нить для соединения некоторых предложений в одно целое и для расчленения других, чтобы мысль оригинала выступила ясно. Мы уже видели, что потребность в делении Правды на статьи почувствовали еще писцы XIV в.
С XVIII в., когда началась ученая обработка Правды, эта потребность значительно возрастает. В настоящее время мы имеем несколько опытов деления Правды на статьи. Древнейший принадлежит Татищеву. Его деление было принято Шлёцером и Эверсом. Следующий опыт был сделан Тобиным.
Он не нашел последователей, хотя многое разделено у него очень хорошо и заслуживает быть удержанным. Последний – принадлежит Калачову и в настоящее время принят всеми новыми издателями. Деление необходимо как руководство к пониманию Правды.
Приступая к опыту нового деления, в котором я воспользуюсь всем хорошим, что есть в трудах моих предшественников, я вижу ясно все трудности предстоящего мне дела. Правильное деление Правды обусловливается правильным пониманием ее содержания. А такое понимание составляет задачу, может быть, еще не вполне разрешенную современной наукой.
Издание Правды с неправильным делением гораздо более вредно, чем издание без всякого деления. Особенно вредно соединение в одной статье таких норм, которые не имеют никакого отношения одна к другой. Такая статья толкуется исследователями как одно целое, а потому выводы получаются совершенно ложные.
От такого толкования не ушел даже Неволин, этот осмотрительнейший исследователь, далекий от всяких фантастических увлечений и великий знаток памятников нашего древнего права. Так неотразимо действует на направление мыслей исследователя “статья” законодательного памятника! Менее опасно разделение одной мысли на две статьи, но и такого деления надо избегать…
Я буду держаться такого правила: каждая отдельная мысль должна быть выражена в особой статье; то, что говорится в ее развитие, может войти в ту же статью. В списках Правды нередко разные статьи соединяются союзами “а” и “но”.
Признаком единства статьи я буду считать не эти союзы, нередко стоящие не на месте, а действительное единство мысли. Следуя этому правилу, мне придется многие статьи ныне принятого деления разделить, а некоторые соединить.
Приведу несколько примеров, чтобы сделать ясными основания моих перемен.
У Калачова в списке Академическом напечатано:
“33. А иже межу переореть любо перетес, то за обиду 12 гривне.
34. А оже лодью украдеть, то за лодью платити 30 резан, а продажи 60 резан”.
Тут разделены две статьи, которые надо соединить, потому что в 33-й ст. мысль не договорена. По второй Правде преступления ведут за собой частное вознаграждение и штраф в пользу князя; 33-я же статья говорит только о частном вознаграждении.
Если мы соединим ее с последующей, продажа будет относиться и к нарушению межи, и мысль оригинала будет передана верно. На том же основании надо соединить в одну ст. 35, 36 и 37-ю того же списка и ст. 75, 76, 77 и 78-ю Троицкого списка по Калачовскому изданию.
У Татищева и Калачова в том же списке находим такую статью:
“9. Аще ли ринеть муж мужа любо от себе любо к собе: 3 гривне; а видока два выведеть, или будеть вараг или колбяг, то на роту”.
Некоторые из наших ученых из этой статьи выводят заключение: “Личное оскорбление должно быть доказано посредством двух видоков (свидетелей), но для варяга или колбяга делается исключение, они могут доказывать присягою, по трудности найти послухов в чужой земле”. Толкователь рассматривает эту статью как одно целое и в таком смысле и объясняет ее.
С объяснениями его, однако, очень трудно согласиться. Почему личное оскорбление доказывается только свидетелями? Если не было свидетелей, у нас обращались к другим доказательствам: к послухам, судам Божиим, присяге. Это общее правило: чтобы оно не действовало в личных оскорблениях, этого ниоткуда не видно.
Так же трудно допустить и “исключение”, сделанное в пользу варяга и колбяга. Насколько приведенное толкование расходится с нашей старинной практикой, видно из более подробной статьи о том же предмете некоторых списков Пространной Правды. Там читаем:
“Аще ли пхнеть муж мужа любо к себе любо от себя, любо по лицу ударит, или жердию ударит, а без знамения, а видока два выведут, то 3 гривны продажи”.
“Оже будет варяг или колбяг, крещения не имея, а будет има бой, а видока не будет, ити има на роту по своей вере, а любо на жребии, а виноватый в продаже, во что и обложат”.
Свидетели доказывают, если они есть: варяг и колбяг тоже могут обращаться к свидетельским показаниям; а если свидетелей нет, они доказывают наличность обиды присягой по своей, конечно, вере.
Та же мысль, но не так полно, выражена и в Правде четвертой редакции:
“Если кто кого пхнет или ударит, если будет боярин… или варяг, крещения не имея… аще видока не будет, ити им на жребий…”
Вышеприведенная 9-я ст. Калачовского издания дошла до нас в очень несовершенном виде. В ней речь идет сперва обо всем населении, потом о варягах и колбягах; но многое не договорено. Чтобы не вводить читателя в заблуждение, ее надо разделить на две статьи.
В первой речь будет идти о последствиях толчков для всего населения, во второй о том, что варяги и колбяги допускаются тоже к присяге. Недоговоренность останется, но читатель не будет иметь лишнего побуждения рассматривать постановление второй статьи как исключение.
То, что первая статья соединена со второй союзом “а”, не должно нас смущать. Союзы в Правде стоят иногда совсем не на месте. Вот совершенно ясное тому доказательство. В Калачовском издании Троицкого списка есть такая статья:
“94. Аче же и отчим приимет дети с задницею, то такоже есть ряд, а двор без дела отень всяк меншему сынови”.
Первое предложение говорит об ответственности отчима в том случае, если бы он взял на себя права и обязанности опекуна; вторая – о правах младшего сына в порядке наследования без завещания.
Оба предложения не имеют между собой никакой связи, они говорят о совершенно разных вещах и их не следовало бы соединять в одной статье, а между тем они связаны союзом “а”.
Такие неуместные союзы могли попасть в рукопись по невниманию переписчиков; а, может быть, эти союзы имели в старину несколько иное значение, чем то, какое мы им придаем.
В Калачовском издании Троицкого списка напечатана такая статья:
“15. Аще будет на кого поклепная вира, то же будеть послухов 7, то ти выведуть виру; паки ли варяг или кто ин, тогда; а по костех и по мертвеци не платить верви, аже имене не ведают, ни знают его”.
Здесь соединены три совершенно различных мысли, из которых средняя еще и не договорена. Уже Тобин выделил совершено правильно третье предложение в особую статью. Я иду далее и из второго предложения делаю также особую статью. Получается не полная статья, но она имеет неполный смысл и в Калачовском издании.
Поставленная в середине и тем приведенная в связь с началом и концом статьи, которые и между собой-то не имеют никакой связи, она только затрудняет понимание предшествующего и последующего.
В целом мое деление дает более статей, чем общепринятое. Троицкий список в издании Калачова распадается на 115 ст., в моем, с 6 статьями, добавленными из других списков, на 159; Академический у Калачова – на 43, у меня – на 50; кн. Оболенского у Калачова – 55, у меня – 68. Для сопоставления статей Калачовского издания с моим к изданию приложена особая таблица.
В заключение этого отдела о различии фамилий Правды обращу внимание читателя на различие отдельных списков Правды третьей фамилии. Каждая фамилия предполагает один первоначальный оригинал, с которого делались позднейшие списки и, конечно, с переменами.
Для следующих переписчиков оригиналами служили эти списки и т.д. Дошедшие до нас списки представляют работу не первоначальную, а копии позднейших переписчиков. Которая же из них ближе к оригиналу?
Для решения этого вопроса необходимо иметь под руками самые списки. К сожалению, их напечатано очень немного. Только относительно напечатанных уже списков можно представить некоторые по этому предмету соображения.
Сравнивая разные списки 3-й фамилии, мы должны придти к заключению, что все они идут от одного первоначального текста, но различаются от него описками в отдельных словах, пропусками, изменением последовательности статей и вставками.
Описки и пропуски – суть случайные искажения первоначального оригинала; в списках этой редакции нет намеренных пропусков; все они произошли от невнимания переписчиков. Намеренные пропуски составляют характерную черту списков 4-й фамилии.
Если заполнить эти ненамеренные пропуски, мы получим полный текст первоначального оригинала. То же надо сказать и об изменении последовательности статей. Вставок немного. Они, конечно, внесены с намерением пополнить Правду и свидетельствуют о позднейшей над ней работе.
Пропуски и вставки дают материал для суждения об относительной близости списков к первоначальному тексту. Древность рукописи не имеет в этом отношении решающего значения. Список, по письму более древний, может более удаляться от оригинала, чем список по письму более молодой.
Рассмотрим с этой точки зрения напечатанные списки.
В Троицком списке пропущено начало статьи 152-й. Совершенно такой же пропуск есть и в списке Чудовском[6]. Ясно, что оба эти списка списаны с одного оригинала, в котором уже была эта описка, или Чудовский списан с Троицкого, но не наоборот. Троицкий не мог быть списан с Чудовского (или его более древнего оригинала) потому, что в последнем есть искажение, не перешедшее в Троицкий.
Статья 89-я Чудовского списка до конца не дописана, а прерывается заголовком следующей статьи: “О бороде”, написанном в строку. За этим заголовком следует пропущенное окончание предшествующей статьи, а затем уже речь идет и о бороде. Итак, Троицкий список ближе к оригиналу, чем Чудовский.
Обе указанные описки Чудовского списка принадлежат еще Крестининскому[7] и Синодальному спискам. Но эти списки прибавили к ним и свои описки, нигде более не встречающиеся. Крестининский список, однако, лучше Синодального. У него к опискам Чудовского прибавился только пропуск конца 92-й статьи и начала 93-й, который очевиден и не может смутить исследователя.
Синодальному же недостает трех статей – 18, 19 и 20-й, да, кроме того, перепутана последовательность очень многих статей. Так как порядок статей Синодального списка нигде более не повторяется и не может быть сведен к какому-либо определенному намерению, то и надо думать, что это вина рассеянности переписчика[8].
Синодальный список, древнейший по рукописи, – не есть, следовательно, ближайший к первоначальному оригиналу. Ближе его Чудовский и Крестининский, а еще ближе Троицкий.
Среди этих четырех списков оригинал Троицкого будет древнейший; с него списан оригинал Чудовского, но с новой ошибкой; с оригинала Чудовского списаны Крестининский и Синодальный и опять с новыми ошибками. Оригиналы, о которых мы говорим, до нас не дошли, дошли только позднейшие списки с них, содержащие, конечно, и новые против оригиналов описки.
Но могут быть списки еще более близкие к первоначальному тексту, чем Троицкий. Это – все те, в которых не будет не только что указанных пропусков, но и никаких других. К сожалению, таких списков мы не имеем.
Все напечатанные списки имеют свои пропуски; между ними нет ни одного, о котором можно было бы сказать, что он стоит к первоначальному тексту ближе Троицкого. О лучшем из них можно только сказать, что он находится на той же ступени отдаления от оригинала, как и Троицкий.
Среди таких списков первое место принадлежит списку Археографической комиссии. Он не имеет ни одной из указанных нами описок, как и все те списки, о которых будет речь ниже; но у него есть свои описки. Ему недостает конца 10-й статьи, начала 11-й и 17-й; 16-я опущена целиком, попорчено начало 102-й, а в 106-й недостает лебедя и журавля; не говорим о более мелких описках, от которых не свободен ни один список.
Но этот список имеет и выдающиеся достоинства. Он сохранил единственно правильное чтение статей 115, 119-й и 120-й, представляющих камень преткновения в толковании Правды и совершенно искаженных в четырех нами рассмотренных уже списках[9].
Список этот, далее, не имеет ни одной позднейшей вставки; последовательность статей соответствует последовательности большинства списков, за единственной перестановкой 139-й статьи на место 140-й и обратно.
Ближайшим к нему является список Пушкинский. Он находится в более древней рукописи, чем Археографический, а потому и не мог быть с него списан; но он списан с общего им обоим оригинала. Это доказывается общим пропуском статьи 16-й, одинаковой опиской в начале статьи 17-й и совершенно одинаковой редакцией статей 115, 119 и 120-й.
К этим общим признакам Пушкинский список присоединил свои особенности, из которых важнейшие: пропуск 139-й и конец 142-й статьи и две вставки новых статей: после 113-й “О коне” и 155-й – “О копьи”. Последняя взята из Краткой редакции Правды, в другие списки Пространной редакции эта статья не вошла.
Эти два списка представляют вторую ветвь списков, пошедших от первоначального текста Правды. В их оригинале уже были встречающиеся в них описки, а потому они никоим образом не могут быть ближе Троицкого к первоначальному тексту. Пушкинский же список, хотя и находится в более древней рукописи, более удален от оригинала, чем Археографический, ибо имеет лишние против него вставки.
Третью ветвь представляют списки Карамзинский, Софийский, Беляевский[10]. Эти три списка тоже имеют общие им всем признаки, что позволяет думать, что и они пошли от одного оригинала. Общие признаки состоят в одинаковой редакции ст. 115-й, 119-й и 120-й[11] и в одинаковых вставках.
Они имеют лишнюю статью после 23-й “О ссудных кунах”, целый ряд лишних статей о прибыли скота и, наконец, три общих добавочных статьи в конце. Оригинал, от которого пошли эти списки, судя по редакции 115-й ст., родствен оригиналу списков второй ветви, но отступает от него в редакции ст. 119-й и 120-й.
К опискам оригинала каждый список прибавил свои: Карамзинский пропустил 141-ю ст., Софийский – 140-ю, Белявский перенес на другое место шесть статей (115 – 120).
Оригинал списков третьей ветви, ввиду искажения статей 119 – 120 и многочисленных вставок, надо считать более удалившимся от первоначального текста, чем оригинал списков второй ветви. А потому из всех до сего времени напечатанных списков наиболее близким к первоначальному тексту надо считать Троицкий и Археографический.
Из сказанного следует, что прежде чем Русская Правда была занесена на страницы одного из древнейших памятников нашей письменности, списки ее имели уже свою долгую историю и в Синодальную кормчую попал далеко не первый и не лучший из этих списков. Тогда уже были налицо не только оригиналы Троицкого и Чудовского списков, но и оригиналы Археографического списка и, может быть, Карамзинского и ему подобных.
Сличая разные списки Русской Правды Пространной редакции, надо прийти к заключению, что после того, как их текст сложился в самом начале XII в., над ним не происходило более никакой серьезной работы; он только переписывался в раз установившейся форме и ничего более.
Вставки новых статей большого значения не имеют, потому что они очень незначительны и представляются чем-то случайным. Вставка 17 статей о приплоде скота есть плод непонимания смысла этих статей. Прибавка четырех статей в конце списков третьей ветви – есть чисто внешняя пришивка.
За этим остаются только две дополнительных статьи, внесенных в текст Правды: одна в списке Пушкинском, другая – в списках третьей ветви. Вот и все. На этом основании можно сказать, что текст Пространной Правды, сложившись в XII в., затем не подвергался никакой переработке.
Несомненный опыт переработки Правды представляет ее четвертая редакция. К сожалению, цели этой переработки готового уже материала представляют темную историческую загадку.
За много веков, в течение которых переписывались списки Пространной Правды в разного рода памятниках, работа списателей сосредоточивалась единственно на заголовках; они делают новые заголовки и обобщают уже существующие. Чем более список переписывался, тем более в нем новых заголовков и их обобщений.
Любопытно в этом отношении сравнение Синодального списка с Карамзинским. Их разделяет промежуток времени более ста лет. Список Карамзинский прошел, конечно, через большее число рук, чем Синодальный. Благодаря этому он имеет девять лишних заголовков[12].
На этом примере мы можем наблюдать возникновение заголовков после того, как статьи были уже написаны. Но отсюда не следует, что первоначальный текст вовсе не имел заголовков и все они возникли в копиях с него. Составитель первоначального текста имел уже перед собой готовые статьи Краткой Правды. Составляя свою Пространную редакцию, он мог уже начало готовых статей выписывать в заголовки[13].
Среди большого числа заголовков встречаем и более обобщенные. Приведем несколько примеров. В Синодальном списке заголовок 31 -и ст. только повторяет первые слова статьи: “Оже придет кровав муж”, в Карамзинском же читаем: “О муже кроваве”; то же в ст. 58-й: по Синодальному “а оже кто скота взыщет”, по Карамзинскому “о запрении кун”, и т.д.
Особенно любопытно изменение заголовков в ст. 71, 73, 76 и 84-й. Все эти статьи говорят о закупе, а потому каждой из них Синодальный список дал особый заголовок: “О закупе”, который повторяется четыре раза. Списатель Карамзинского списка нашел это совершенно излишним и оставил заголовок только перед 71-й ст., а перед остальными опустил.
Совершенно так же поступил он, опустив заголовок 56-й ст., удовольствовавшись заголовком к ст. 53-й. Из всех переписчиков Правды переписчик Карамзинского списка (или его оригинала) представляется нам самым рассудительным и вдумчивым. Но и его умственная работа шла недалеко.
Он нашел нужным опустить лишние заголовки и хорошо сделал; но написать подряд все статьи о закупах, перенеся на другое, более приличное место, статью о холопе, которая попала в середину статей о закупе и нарушила их цельность, это было выше его средств.
Ни древность списков, ни предполагаемая близость их к первоначальному тексту еще не решают вопроса о лучшей редакции отдельных слов и речений Правды. Для выбора настоящего чтения нужно особое исследование по каждому отдельному слову.
При этом лучшие чтения могут оказаться сохранившимися в разных списках. Статья 16-я, например, лучше сохранилась в списках первой ветви, ст. 115-я – в списках второй и третьей, 119 и 120-я – только в списках второй и т.д.
Перехожу к обзору содержания Правды. Сделать это, однако, труднее, чем может показаться на первый взгляд. Всего легче было бы указать, что такие-то статьи относятся к уголовному праву, такие-то к гражданскому, такие-то к процессу и т.д.
При этом пришлось бы одну и ту же статью отнести в две, а иногда в три разных рубрики, так как случается, что одна и та же статья говорит об уголовном материальном праве, о процессе и проч.
Это, конечно, не беда, но беда в том, что такое указание, по его общности, дало бы очень слабое понятие об особенностях содержания древнего юридического памятника. Необходимо поэтому обозначить содержание несколько подробнее.
Две древнейшие Правды говорят только о материях уголовных и о процессе. В них к убийству относятся семь статей, к отнятию членов – три, к нанесению ран – три, к обидам действием – семь, к кражам – четыре, к разным иным нарушениям имущественных прав – четырнадцать, к порче межевых знаков – одна, к запрещенному самоуправству – одна, к процессу – семь; судебные пошлины определены в трех.
Одна статья определяет плату мостовщикам. Юридический характер ее сомнителен. Едва ли она содержит в себе общее правило, т.е. таксу мостовых работ вообще. Не есть ли это обобщение одного определенного подряда на мостовые работы, сделанное составителем?
Две древнейших Правды имеют, таким образом, своим предметом исключительно уголовное право; из 50 статей только десять посвящены другим предметам, процессу и судным пошлинам; но и эти статьи, кроме двух, стоят в связи с уголовными материями.
Из статей двух Кратких Правд можно, однако, делать заключения к состоянию людей, т.е. по вопросам государственного права; но этих вопросов Правда касается случайно, говоря о правонарушениях.
Несравненно богаче содержанием Пространная Правда. Убийству в ней посвящено девятнадцать статей, отнятию членов – две, ранам – пять, оскорблению действием – одиннадцать, кражам – двадцать три, поджогу – одна, иным нарушениям имущественных прав – восемнадцать, порче межевых знаков – три, запрещенному самоуправству – одна; одна статья дает оценку домашнего скота и молока, по которой должны определяться убытки в случае кражи; к договорам – двадцать три, к наследству – девятнадцать; к опеке – две, к процессу – двадцать одна; судебные пошлины определены в десяти статьях; кроме того, есть еще две статьи об уроках городнику и постнику. О действительной принадлежности их к составу Правды можно высказать то же сомнение, какое мы высказали относительно ст. Краткой редакции[14].
Таким образом, Пространная Правда кроме статей права уголовного содержит в себе еще целый ряд статей по материям гражданским. Из нее мы узнаем о поклажах, процентах, последствиях несостоятельности, об отношениях нанимателей к работникам, о способах установления рабства, о наследстве, опеке и т.д.
Правда средняя не представляет кроме одной статьи ничего нового; это выбор из статей более древних редакций. Она замечательна своими изменениями старых статей и особенно своими пропусками, на что было уже указано.
Перехожу к вопросу о характере содержания разбираемого памятника с точки зрения его происхождения. Здесь надо рассмотреть, во-первых, какое право содержится ъ нашем памятнике – туземное или пришлое со стороны; во-вторых, если это право туземное, – то какое именно: обычное или уставное княжеское, и, наконец, третье, как это право было собрано в один памятник, официальным путем или частным.
Первые исследователи Правды, заметив сходство многих институтов этого памятника с такими же институтами западных народов, думали, что Правда содержит в себе заимствованное право. Шлёцер полагал, что содержание Правды заимствовано у датчан и шведов.
Ему возражал Эверс, указывая на то, что сборники датские и шведские составлены позднее Правды, а потому и не могли служить ей источником. Но и Эверс считал содержание Правды местным продуктом; он полагал, что оно извлечено из сборников салического и рипуарского права.
Того же мнения держался и Погодин: месть, выкуп, суд двенадцати граждан – все это не славянский, а скандинавский закон, утверждал он. Современная наука оставила взгляд, в силу которого всякое сходство предполагает заимствование.
Она знает, что сходные институты встречаются у народов, которые никогда не были ни в каких между собой сношениях и ничего не могли поэтому друг у друга заимствовать. Сходные институты права возникают в силу единства условий быта, которые могут иметь место у весьма многих народов, особенно на первых ступенях их исторического развития.
Вследствие этого такие институты, как месть и выкуп, наблюдаются у всех первобытных народов, не будучи никем из них у кого-либо заимствованы. Современная наука не отрицает, однако, и заимствований; они появились у нас не с Петра Великого, а встречаются в отдаленной древности; но наличность их должна быть всякий раз доказана; должны быть указаны взаимные сношения двух народов, из которых один заимствовал у другого, и путь, которым шли заимствования.
Туземное право, занесенное в Русскую Правду, по происхождению своему является, главным образом, обычным; а потому содержание Правды далеко заходит в глубь веков и гораздо древнее того времени, когда было записано.
Месть, выкуп, институт рабства, устранение сестер при братьях от наследования – все это исконные народные обычаи, которые соблюдались задолго до призыва Рюриковичей. В Русскую Правду внесены и княжеские уставы, но уставной деятельности князей принадлежит в ней сравнительно немного.
Законодательная деятельность развивается поздно, на глазах истории, первоначально же все народы живут по обычному праву. Таково содержание и так называемых варварских законов; в них нередко встречаются королевские уставы, но и они не всегда содержат в себе новое право, а в очень многих случаях только формулируют обычное (Brunner. Deutsche Rechtsgeschichte. I. 286).
То же надо сказать и о содержании Русской Правды. Для распознавания княжеских уставов имеется только один твердый признак: упоминание в самом тексте Правды о том, что такая-то статья составляет устав такого-то князя.
Содержание Русской Правды, таким образом, не выписано из какого-либо иностранного сборника; оно представляет отражение современной составителю русской обычной и уставной практики. Но так как эта практика руководилась не местными только обычаями, но и иноземными уставами, то наряду с русским правом в Русской Правде отразилось и иноземное.
Влияние иноземного права заметно в двух направлениях: с севера и с юга. Призвание варягов открыло к нам доступ скандинавскому праву. Варяжские князья, как судьи, не могли не применять начал привычного им права.
С принятием христианства духовенство получило право суда в некоторых делах. Оно совершало свой суд по византийским сборникам. Таким образом открылся путь для проникновения в сознание русских людей начал скандинавского и византийского права.
Источники, которыми пользовался составитель Правды, сводятся к двум: к судебной практике и княжеским уставам.
Ввиду преобладания в древнее время обычного права над уставным и княжеские суды руководствовались обычаями. Эти обычаи, проявлявшиеся через посредство судебной практики, составитель и записывал: первая статья всех редакций Правды говорит о мести.
Историки, которые видят в Правде официальное издание, в пояснение этой статьи утверждают: Ярослав дозволил первой статьей месть. Что бы это значило? Ярослав княжил от 1015 до 1054 г. До него, значит, месть не была дозволена? Невозможное предположение.
До начала XI в. у нас не было мести; а в первой половине этого века Ярослав, второй христианский князь, любивший до излиха книжное просвещение (т.е. христианское) и монашескую жизнь, дозволяет месть! Месть была правом искони и, конечно, не была заимствована, а жила в нравах.
О мести, как о действующем праве, говорит даже редактор списков четвертой фамилии, которая едва ли моложе XIII в. Откуда взялась эта первая статья, утверждающая, что в случае убийства брат мстит за брата, сын за отца, отец за сына, дядя за племянника? Составитель записал то, что происходило в окружавшем его обществе, но далеко не исчерпал существа дела.
Формулировать явления окружающей жизни дело очень трудное и далеко не под силу автору, а потому он частью переговорил, а частью недоговорил. Что эта статья есть отзвук судебной практики того времени, на это указал еще Калачов. Таковы все статьи о мести и многие другие.
Иногда автор вносит в свой сборник отдельные судебные* решения по частным случаям. Такова вторая половина статьи 5-й второй редакции Правды: “А конюх старый оу стада 80 гривен, яко оуставил Изяслав в своем конюсе, его же оубиле Дорогобоудци”.
Здесь мы имеем старого конюха, который пас стадо дорогобужцев, которые его убили, и князя Изяслава, который судил это дело. Это отдельный случай княжеского суда, который вовсе не имеет значения общей нормы.
Старый пастух лошадей, конечно, был раб; князь взыскал за него 80 гривен потому, что был очень раздражен этим убийством, а не потому, чтобы такое взыскание, обыкновенно, налагалось за убийство людей этого рода. Указание на отдельный случай судебного решения находится и в 12-й ст. того же списка. Говоря о краже, она приводит случай кражи, в котором участвовало 18 воров.
Широко черпая из судебной практики, составитель не мог обойти и применявшихся у нас начал чуждого права.
Наказание возникает сперва в форме частного вознаграждения лица пострадавшего. С течением времени начинает карать и государство. Наказания, налагаемые на преступников представителями государственной власти, сперва имеют характер частных кар, т.е. выражаются в выкупе.
Возникает, таким образом, вопрос об определении меры выкупа. Единицы выкупа, встречаемые в Правде, совпадают в некоторых случаях с таковыми же германских народов. Так как платежи в пользу князя возникли при первых князьях, то можно допустить, что они были определены согласно скандинавскому праву.
Уже в Правде древнейшей редакции находим статью, объясняемую на основании Моисеевых законов, сделавшихся известными из византийских сборников; такова 53-я статья об убийстве вора, которого связали и продержали до света. В Пространной же Правде находим целый ряд статей, заимствованных из византийского права.
Таковы статьи о наследстве и опеке (117, 118, 122 – 124, 129 – 132, 136 – 137-я и др.). Но надо думать, что автор познакомился с византийским правом не в его сборниках, а в его применении к отдельным случаям. Как он был знаком с практикой светских судов, так он знал кое-что и из практики духовных.
Эту практику он и занес в Правду. Византийское право было ему известно не из первых рук; он не списывал Эклогу и, может быть, никогда ее не видал; он знал только судебную практику, основанную на Эклоге. Этим и объясняются неясность и спутанность его статей.
Кроме судебной практики составитель Правды пользовался еще княжескими уставами и заносил содержание их своими словами в свой сборник. Так составлены во второй редакции статьи: 1 – 3 и 24-я; а в третьей: 4, 65, 87 и 88-я.
Таковы источники Правды. Приурочивая их к судебной практике и княжеским уставам, мы, однако, не можем в каждом отдельном случае указать происхождение статьи. К княжеским уставам мы относим статьи, в которых прямо указан этот их источник. Но могут быть статьи того же происхождения без указания их источника.
Статьи 87 и 88-я Пространной Правды говорят, что Ярослав уставил убить раба, ударившего свободного мужа. В Правде Краткой есть статья (23) об убийстве раба за удар свободному мужу, но без ссылки на устав Ярослава. Очень, однако, вероятно, что она взята из устава этого князя, на который ссылается Пространная Правда.
Переходим к последнему вопросу о происхождении Русской Правды. Первые исследователи этого памятника думали, что он представляет официальный сборник. Такого мнения держались: Татищев, Шлёцер, Болтин, Карамзин. Мнение это дожило и до наших дней. В его пользу высказываются: Тобин, Погодин, Беляев, Ланге.
Разница между старыми и более новыми исследователями состоит только в том, что первые всю Правду приписывали законодательству Ярослава; последние обратили внимание на то, что Правда знает не одного Ярослава, но сыновей его и Владимира Мономаха.
Это привело их к мысли, что она есть результат последовательной законодательной деятельности целого ряда упоминаемых в ней князей. Г. Иловайский нисколько не сомневается, что это Ярослав в ст. 1-й Правды дозволяет месть, т.е. узаконивает; что сыновья его пересмотрели Правду, изменили и дополнили ее; и что Владимир Мономах предпринял новый законодательный пересмотр Правды.
Но с начала текущего столетия стало высказываться и противоположное мнение о Правде как частном сборнике. Такой взгляд встречаем у Розенкампфа, Полевого, Морошкина, Калачова. Из двух приведенных мнений мы считаем правильным – второе. Вопрос этот далеко не праздный. Решение его имеет существенное значение для понимания Правды.
Если она – плод законодательного труда целого ряда князей, последовательно дополнявших и исправлявших законодательство своих предшественников, то этим уже определяется и время происхождения ее статей и взаимное их отношение. Если это частный сборник, то он не дает нам ни того, ни другого, ибо частное лицо могло записывать известные ему нормы и не в хронологическом порядке их возникновения.
Рассмотрим основания, приводимые в пользу первого мнения. Оно покоится на заголовках памятника, упоминающих имена князей, и на свидетельстве летописи о том, что Правда дана новгородцам великим князем Ярославом.
Мы уже знаем, что заголовки нельзя считать принадлежащими первому составу Правды. Списки первой фамилии не приписываются никакому князю. Их заголовок – “Правда Русская” и только. Ярослава в заголовке нет; не упоминают о нем и отдельные статьи. Имя этого князя упоминается только в конце 42-й статьи. Текст памятника не дает, следовательно, никакого основания говорить, что Ярослав издал первую Русскую Правду.
Но Новгородская летопись приписывает эту редакцию Ярославу и указывает год и случай, когда и почему она была им написана. Татищев дал полную веру этому известию и заключительные слова Ярослава предпослал своему изданию Правды. Я уже имел случай указать выше, что эти слова не принадлежат оригиналу летописи, а внесены в нее позднейшим переписчиком.
Хотя списки третьей фамилии начинаются видоизмененным повторением 1-й статьи списков первой редакции, ничего не знающей о редакторстве Ярослава, хотя за этой первой следует четвертая статья, свидетельствующая о смерти Ярослава, тем не менее эти списки приписываются в заголовке князю Ярославу.
Заголовок этот, конечно, не может принадлежать первому составителю, который отправляется от текста Правды, не приписанной Ярославу, и сейчас же начинает говорить об изменениях, произведенных в суде Ярослава его сыновьями. Он – также дело вторых рук. С ним надо сопоставить заключительное слово некоторых списков: “По си место судебник Ярославль”.
Таким образом, вся Пространная Правда, от начала до конца, приписывается законодательству Ярослава. Заголовки и заключительное слово, конечно, не дело рук первого составителя, который хорошо знал, откуда он брал свой материал, а позднейших переписчиков.
Также не доказывают официального происхождения Правды и имена других князей, в ней упоминаемых. В списках второй фамилии есть известный уже нам заголовок: “Правда оуставлена Роуськой земле, егда ея свокоупил Изяслав, Всеволод, Святослав” и т.д. Но еще Калачов высказал сомнение, чтобы сыновьям Ярослава можно было приписать все содержание Правды, следующее за этим заголовком.
Им можно приписать только первые четыре статьи, трактующие об одном и том же предмете: о последствиях убийства огнищанина. Следующая за ними пятая статья – есть судебное решение, постановленное одним из сыновей Ярослава, Изяславом. Статья 24-я приписана самому Ярославу.
Упоминаются те же сыновья Ярослава и в Пространной Правде; но здесь имена их приводятся не в заголовке некоторого отдела или части Правды, а в отдельной статье, которая говорит, что они, по смерти отца, отложили убиение за голову, а во всем остальном определили судить так, как судил Ярослав.
Это есть известие о том, что произошло на втором съезде сыновей Ярослава и только. Исследователи, которые видят в Правде официальную работу, ставят эту статью в связь с последующими статьями. Чего с этой точки зрения мы должны ожидать в последующих статьях?
Так как приведенная статья говорит, что за исключением убиения за голову, замененного кунами, во всем остальном сыновья Ярослава судили согласно правилам отца, то в последующих статьях мы должны были бы ожидать изложения правил суда Ярославова. А в действительности как раз наоборот.
Следующая статья есть повторение второй статьи I и IV Правды, представляющей нововведение сыновей Ярослава: они стали взыскивать 80 гривен за убийство княжих мужей. Итак, статья 2-я ни по форме, ни по содержанию не есть заголовок следующих за ней статей и не стоит с ними в связи.
Сыновья Ярослава упоминаются еще в статье 88-й. Им здесь приписывается некоторое изменение правил Ярослава, которое тут и приводится. Таким образом, и здесь сыновья Ярослава имеют отношение только к этой одной статье.
Кроме сыновей Ярослава Пространная Правда упоминает еще Владимира Мономаха (65), и это опять дает повод утверждать, что Владимир Мономах пересмотрел Правду Ярослава и его сыновей и дополнил ее. Из текста Правды этого вовсе не следует. Статья 65-я говорит, что, по смерти Святополка, Владимир Всеволодович созвал дружину свою и сделал постановление о процентах и только.
Мономах является здесь не редактором новой Правды, а издателем специального указа о процентах. Переписчики дали этой статье заголовок: одни – “А се оустави Володимир”, другие – “Оустав Володимер Всеволодича”, третьи, по примеру византийских юридических памятников, поставили: “II глава. Устав великого князя Владимира” и, наконец, совсем отделили все следующее за этим заголовком от начала Ярославовой Правды.
Таким образом, старые переписчики первые высказали мнение, что Ярослав начал издавать Правду, а Мономах пересмотрел ее и сделал к ней дополнение. Но они не заметили, что списки, упоминающие о Владимире, в то же время всю Правду приписывают одному Ярославу. Это прямое противоречие.
Итак, мнение историков об официальном происхождении’ Правды есть только повторение того, что говорили об этом предмете старые составители летописей и переписчики кормчих и Мерил Праведных, и не имеет в свою пользу никаких научных оснований.
Правда и по форме своей, и по содержанию должна быть приписана труду частного составителя. Мы хорошо знаем, как писались древние княжеские уставы. Они писались от имени князя и приводили это имя не в заголовке, а в тексте: “Се аз, князь такой-то, дал, пожаловал, уставил”, и проч.
Так начинаются и церковные уставы Владимира и Ярослава. В дошедшем до нас виде они, конечно, не подлинные, но их составители хорошо знали, как сочиняются подобные документы, а потому в их внешней форме и надо видеть сохранение традиционных порядков. Ничего подобного не представляет ни один список Правды; она не княжеский устав, а памятник своего рода: Русская Правда.
По содержанию труднее распознать частное собрание от официального издания, так как и то, и другое одинаково содержат нормы права; но и в этом отношении текст Русской Правды носит явные следы частной работы.
Составитель сообщает сведения о содержании княжеских уставов, но из того, как он это делает, ясно видно, что текст сообщаемого принадлежит не самому законодателю, а частному лицу, сообщающему о законе то, что ему известно.
Например, в ст. 4-й читаем: “По Ярославе же паки совкупившеся сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их: Коснячко, Перенег, Никифор и отложиша оубиение за голову, но кунами ся выкупати, а ино все, яко же Ярослав судил, такоже и сынове его оуставиша”.
Это не устав сыновей Ярослава, а сообщение о нем знающего человека. Или ст. 88-я: “А се иже холоп оударит свободна мужа… то Ярослав оуставил оубити и: но сынове его, по отци, оуставиша на куны”… Здесь, в одной статье, знающий человек соединил новое и старое право.
Помимо рассмотренных вопросов некоторые исследователи возбуждают еще вопрос о системе распределения юридического материала в Правде. Вопрос о системе едва ли возможен; составитель, конечно, не расчленял права на какие-либо виды, а потому и не мог положить какую-либо систему в основание распределения своего материала.
Все, что можно заметить в порядке расположения статей, заключается в том, что все редакции Правды начинаются с убийства, а потом переходят к более мелким правонарушениям. Это, конечно, потому, что убийство, как самое крупное преступление, прежде всего привлекало к себе внимание наблюдателя.
Но здесь и оканчивается некоторый определенный порядок, который можно возвести к началу важности преступлений. В первой редакции Правды 4-я и 5-я статьи – процессуального порядка: они говорят о доказательствах кровавых или синих ран, а 6-я определяет штраф за такую рану.
Следующие статьи говорят о последствиях обиды действием и телесных повреждений. Итак, с 4-й статьи автор переходит к телесным повреждениям и обидам действием, но не только не располагает их в порядке нисходящей важности, но даже не исчерпывает их в этом месте, а переходит к другим предметам и возвращается к ним только в конце, в статьях 22-й и 23-й.
Если бы он начал с убийства в сознательном намерении говорить о преступлениях в нисходящем по их важности порядке, то за убийством следовало бы говорить о таких телесных повреждениях, которые имеют последствием потерю члена: руки, ноги, пальца и проч., затем следовало бы говорить о ранах кровавых и синих и, наконец, об обидах действием.
У него же порядок совершенно случайный. Отнятие члена и с точки зрения людей XI в. более тяжкое преступление, чем обида действием, ибо карается полувирьем, а обида действием только 12 гривнами, тем не менее, обида действием идет впереди потери члена.
Ясно, что, начав с убийства, составитель вовсе не имел в виду идти в нисходящем порядке. Убийство поражает воображение сильнее всех других преступлений, а потому составитель с него и начал. Так же поступил и составитель Пространной редакции.
За статьями об убийстве он приводит Ярославов устав о судных пошлинах; за ним идет определение частного вознаграждения за убийство несвободных людей, потом одна процессуальная статья, одна о судебных пошлинах, еще одна процессуальная и, наконец, об обиде действием, отнятии члена и т.д. в порядке первой редакции. Вопрос о системе не представляется нам существенным и нуждающимся в каких-либо изысканиях[15].
Последний вопрос, на котором надо остановиться, есть вопрос о практическом значении Русской Правды. Некоторые исследователи полагают, что она имела в свое время важное практическое значение, т.е. что она служила руководством при решении дел; подтверждение этому мнению находят в том, что Правда усердно вписывается в летописи, кормчие, Мерила Праведные.
А так как списки Русской Правды весьма часто встречаются в таких памятниках, то отсюда и заключают к большому ее практическому значению в древности. С этим мнением трудно согласиться.
До нас не дошло ни одного указания на то, чтобы кто-нибудь пользовался Русской Правдой при решении практических вопросов права, о пользовании же византийскими сборниками мы имеем указания.
Повторяющееся переписывание Правды в разных сборниках ничего не доказывает. Ее переписывают не только в XIV и XV вв., но даже в XVI и XVII. А кто же решится утверждать, что Русская Правда имела практическое значение в XVI или XVII в.?
Практическое значение Правды в свое время, т.е. в XI – XIV вв., предполагает решение судных дел на основании писаного права и соответствующее распространение среди судей грамотности. Ни то, ни другое предположение недопустимо.
Дела решались на основании местных обычаев, глашатаями которых были судные мужи, присутствовавшие на суде княжеских чиновников. Епископы при решении подлежащих их суду дел раскрывали кормчую и отыскивали в византийских сборниках подходящее правило.
Княжеские же судьи – не Русскую Правду раскрывали, которую они и прочесть-то не умели, а обращались к присутствующим на суде старостам, целовальникам и добрым людям, без которых они и суда производить не могли.
В настоящее время Русскую Правду читают люди, интересующиеся нашими древностями. Их очень немного. А кто читал Русскую Правду в древности? В старину нелегкое дело было читать книги. В наше время всякий может выучиться читать книги. В древности это было занятие, доступное только выдающимся умам.
Представьте себе рукопись, написанную хотя и четко, но со словами, не вполне написанными, а под титлами, – со словами, не отделенными одно от другого, а поставленными слитно и без знаков препинания. Не только слова не отделены друг от друга и придаточные предложения от главных, но и главные от главных.
Где прекращается мысль автора, что с чем слить и что от чего отделить, на это нет ни малейшего намека в рукописи. Это все дело самого читателя. Современная книга дает читателю каждую мысль автора, изложенную отдельно от других; в старой книге читатель должен был сам раскрыть мысль автора. Много ли таких читателей? Старые грамотеи были люди большого ума.
В наше время человек, выучившийся читать, может читать всякую книгу. Не то было в старину. Тогда мало было постигнуть механизм чтения, это не давало еще ключа к пониманию написанного. В старину учитель должен был научить разделять слова и предложения, он должен был знакомить ученика с содержанием книги.
В старину учились читать не книги вообще, а известную книгу: Псалтырь, Часослов и проч. Учение читать переходило в заучивание книги на память. Выучившийся читать Псалтырь мог не справиться с другой книгой. И теперь еще кое-где продолжают учиться читать известную книгу, Псалтырь и проч.
Кому было нужно в старину учиться читать Русскую Правду? Учиться читать священные книги нужно было всем, их читали и знали даже на память. А Русскую Правду? Кому она была нужна?
Практического значения она не имела, а потому едва ли кто учился читать ее. С нею имели дело только переписчики книг, эти светочи нашего древнего просвещения. Они и сохранили ее до наших дней.
Но такое решение вопроса не лишает ли Правду значения для науки? Нисколько. В Правде отразилось современное ей право, и она составляет почти единственный источник для его изучения.
[1] Он состоит из трех точек . :, за которыми следует изображение, похожее на цифру 4.
[2] Первые 60 стр. летописи писаны одной рукой, с оборота 60 стр. начинается другая. На этих первых страницах заметка на поле “зри” встречается еще два раза: на 36-й против начала перечисления русских митрополитов и на 38-й против начала рассказа об убиении Бориса и Глеба.
В дальнейшем изложении событий такой заметки более нигде не встречается. – Иначе объясняет это “зри” Калачов. “Без сомнения, – говорит он, – это “зри” указывает на сходство относительно содержания следующих за каждым из них статей между собой”. Это очень сомнительно: между следующими за “зри” статьями больше различия, чем сходства. Первые статьи второй Правды, против которых поставлено “зри”, не повторяют, а дополняют статьи первой Правды.
[3] Пользуюсь случаем исправить опечатку моего издания Правды. На с. 8 в заглавии надо читать: конца XIV в., а не XV.
[4] Только в Синодальном списке эти перестановки достигают значительного размера. Они начинаются после 49 статьи (по Троицкому сп. в издании Калачова) и обнимают собой целые ряды их до 102-й, с которой восстанавливается общий порядок с другими списками.
Но и эти отступления надо относить к невниманию переписчика, а не к наличности памятника особой редакции. Переписчик Синодального списка имел под руками оригинал совершенно того же типа, как и тот, с которого списан Троицкий список, но перепутал последовательность статей.
Что первоначальная последовательность статей искажена в Синодальном списке, а не в других, это следует из того, что последовательность Синодального списка составляет его особенность и нигде не повторяется.
Наоборот, последовательность Троицкого списка повторяется во всех списках этой обширной фамилии с небольшими лишь иногда отступлениями. Это и дает право последовательность Синодального списка считать искажением первоначального порядка.
[5] Такого рода работа над Русской Правдой продолжается и в наши дни в изданиях Археографической комиссии. Почтенный издатель Новгородской летописи по Синодальному харатейному списку имел под руками и список, принадлежащий Археографической комиссии.
В этом списке кроме летописи был еще целый ряд статей разнообразного содержания и между ними – Русская Правда. Списком летописи издатель воспользовался для пополнения харатейного списка; добавочные же статьи напечатал в конце тома в виде особого приложения.
Он напечатал эти добавочные статьи в том порядке, как они находились в рукописи, и с теми заглавиями, какие там были, прибавив от себя нумерацию этих статей по рукописным заголовкам. Устав великого князя Ярослава, имеющий и второе заглавие “Правда Русская”, оказался под № XVII, а “Устав Владимира Всеволодовича”, т.е. та же Русская Правда, под № XVIII.
К этому последнему номеру почтенный редактор припечатал весь Судебник царя Константина по той причине, что в оригинале ему недоставало начала и особого заголовка.
Таким образом получились в печати два совершенно новых памятника: под № XVII – Русская Правда Ярослава, оканчивающаяся 64-й статьей, под № XVIII – устав Владимира Всеволодовича, включающий в себя статьи Русской Правды с 65-й до конца и весь Судебник царя Константина. Полагаем, что такое издание может привести в некоторое затруднение неопытного читателя.
Нельзя не пожалеть, что издания Новгородских летописей 1879 и 1888 гг. вышли без оглавлений. Хорошо составленное оглавление вовсе не лишняя вешь. Если бы почтенный творец двух новых уставов приступил к составлению оглавления, он, может быть, усмотрел бы, что он в самом деле напечатал.
[6] Этот список напечатан в исследованиях о Русской Правде Мрочек-Дроздовского П. М. Он находится в кормчей книге, писанной полууставом в конце XV в., как видно из послесловия. Русская Правда помещена здесь за статьями “О послушестве”, а после нее написано “Слово Сирахово на немилостивые цари и князи”.
[7] Крестининский список напечатан в т. III Продолжений к Древней Российской вивлиофике. Автор выписал его из кормчей, написанной “старинным хорошим уставным письмом”. Ближе времени написания кормчей он не определяет.
Эта кормчая была положена в церковь Благовещения в Сольвычегодске Семеном, Максимом и Никитой Строгановыми. По исследованию Тобина, это могло случиться только между 1590 и 1616 г г., но рукопись могла быть написана лет на сто ранее.
[8] Что отступление от порядка Троицкого списка есть результат рассеянности писца, а не сознательной мысли, это видно из следующего. До 65-й статьи Синодальный список следует порядку Троицкого; за 65-й в нем идет не 66-я, а 71-я и 72-я, за которой не 73-я, а 89-я.
Статьи 65-я и предшествующие до 58-й говорят об обязательствах из договоров, о займе, поклаже, о размере процентов, 66-я и 67-я – о несостоятельности, 68, 69 и 70-я – о порядке уплаты долгов в случае конкуренции кредиторов. Все статьи с 58-й по 70-ю относятся, таким образом, к одному предмету.
Синодальный список не только нарушает эту однородность юридической материи вставкой 71 и 72-й ст. о закупе, в которой речь идет о последствиях дозволенного и недозволенного ухода закупа от господина; но статьи с 66 по 70-ю отделяет от предшествующих вставкой 32-х статей (89 – 99, 115 – 125, 131 – 141), в которых речь идет совершенно о других предметах, не имеющих никакого отношения к обязательствам из договоров.
О закупе Русская Правда говорит в пятнадцати статьях (71 – 86). Перемещая первую статью (71), Синодальный список и здесь только портит порядок Троицкого списка, так как после 71-й статьи перескакивает к 89 – 99-ым, которые ничего не имеют общего с закупом; к закупу же возвращается после ряда статей разнообразного содержания. Переписчик Синодального списка, или его оригинала, был чрезвычайно невнимательный человек.
[9] Статья 115 по Арх. сп.: “Аще убиеть кто жену, то темже судом судити, якоже и мужа. Аще будет виновата, то пол виры” и т.д. Статья 119: “Аще в боярьстей дружине, то за князя задниця не идет”.
[10] Софийский список напечатан Строевым в редактированном им Софийском времяннике. Для этого издания он воспользовался двумя списками Русской Правды письма XVI в.; один взят из Воскресенской рукописи, другой из Толстовской.
Русская Правда помещена под 1019 г. после описания победы Ярослава над Святополком. За ней следует Устав Ярослава “О мостех”, а потом Судебник царя Константина.
Беляевский текст напечатан в исследованиях Мрочек-Дроздовского П.Н. со списка, найденного в рукописях Беляева И.Д. По описанию этих рукописей, сделанному Викторовым, это новый список, приготовленный покойным профессором для издания.
Ни на нем, ни при нем не оказалось, однако, никаких заметок о том, откуда он списан. Таким образом, происхождение списка остается совершенно не известным; что же касается его текста, то, зная уважение и великую любовь, которые питал покойный ко всем остаткам старины, я могу утверждать, что список сделан с сохранением всех особенностей оригинала и без малейших изменений его или дополнений.
[11] Редакция ст. 83-й – общая со списками второй ветви, статья же 86-я читается так: “А иже в боярех или же в боярьстей дроужине, то за князя задница не идет”.
[12] Девять лишних заголовков находятся перед статьями: 2, 13, 18,24, 28, 30,44, 66 и 88-й (нумерация по Троиц, списку). Это значительная прибавка к 52-м заголовкам Синод, списка.
В некоторых списках над старым заголовком надписывается новый. Пример этому дает Археографический список. В оригинале ст. 65-я имела уже заголовок: “А се устав Володимер Всеволодовича”, который, с некоторыми вариантами, встречается во всех списках.
Но переписчик Археографиче ского списка этим не удовольствовался, а написал над ним новый “Устав Володимер Всеволодича”. Таким образом, получился двойной заголовок, что и ввело в заблуждение почтенного издателя этого списка.
Пример такого же второго заголовка представляет, конечно, и общий заголовок списков третьей редакции: “Суд Ярославль Володимеричь”, или в более распространенной форме: “Устав великого князя Ярослава Володимерича о судех. Соуд о душегубьстве”. Он везде написан над кратким заголовком: “Правда Русская”, списанным с Краткой редакции, конечно.
[13] Из статей Краткой редакции, перешедших в Пространную, имеют в этой новейшей редакции заголовки: 10 (26), 19 (3), 26 (41), 30 (68) и 31 (71) – в скобках ст. Троицкого списка.
[14] В списках третьей ветви есть еще статья (134. Карамзин), озаглавленная: “О городских мостех осменныки поплата”. Она представляет раскладку повинности мостить Новгород, и есть, собственно, полицейское мероприятие, возникшее, вероятно, по соглашению отдельных улиц и концов Новгорода.
Эту статью, конечно, нельзя относить к содержанию Правды. В некоторых памятниках эта статья встречается в виде отдельного устава совершенно вне связи с Правдой.
[15] Мысль о наличности некоторой системы в расположении статей Правды имеет много сторонников в нашей литературе, но самым горячим ее приверженцем является московский профессор Мрочек-Дроздовский П.Н.
Он находит систему не только в первой редакции Правды, на что многие и давно указывают, но и во второй, и в третьей. Вот его мнение. Основная система Правды прежде всего выразилась в древнейшей части Кратких списков (он признает три редакции и приводит статьи по изданию Калачова 1847 г.), в первых 17 статьях, которые он называет Правдой Ярослава.
Вторую половину этой Правды он считает “дополнениями”, сделанными сыновьями Ярослава. Эти дополнения расположены в той же системе, но чтобы ее открыть, оказалось нужным разделить эту часть Краткой Правды на три отдельных дополнения: первое от 18 до 27-й ст., второе от 28 до 30-й, третье от 31 до 41-й.
В каждом из этих дополнений, утверждает автор, статьи расположены в порядке первых 17. Ту же систему находит он и в Пространной Правде, которую, для доказательства этой мысли, оказалось тоже нужным разделить на “собственно распространенную Правду”, ст. 1 – 94-я и два к ней дополнения: первое от 92 до 101 и второе от 102 до 115-й.
Каждая из этих трех частей составлена также по системе первых 17 статей. Подробное изложение этого чрезвычайно сложного построения Правды с пятью дополнениями занимает 23 страницы в предисловии ко II выпуску исследований о Русской Правде. Можно подумать, что автор имел в виду Свод законов с его продолжениями.
