Происхождение боярства в вольных городах удельного времени. Политическое значение этого боярства. Его значение экономическое. Участие бояр в управлении. Происхождение и состав господы. Удаление из нее княжих бояр и купецких старост. Число членов и место заседаний. Отношение господы к князю. Ее правительственная деятельность и отношение к вечу.
Изучив устройство и деятельность Боярской думы при князе удельных веков, коснемся мимоходом учреждения, которое соответствовало ей по своему правительственному значению, но развивалось при других обстоятельствах и из других общественных элементов. Это учреждение складывалось и действовало в те же удельные века, но погибло прежде, чем в Московской Руси исчезли последние уделы.
Мы говорим о боярском совете в вольных городах Новгороде и Пскове. Мы остановимся на этом местном явлении лишь для того, чтобы видеть, какова была дальнейшая политическая судьба древних “старцев градских” там, где они уцелели при установлении нового порядка князьями Киевской Руси и даже пережили этот порядок, сгубивший или принизивший их собратьев в других волостных городах.
И в вольных городах люди местного правительственного класса обозначались одинаковым социальным термином с советниками князей удельного времени, назывались боярами. В основе различных значений, какие имело слово боярин на древнерусском языке, оставалась та мысль, что это “княж муж”, служилый человек, ближайший сотрудник и советник князя, пользующийся за то известными преимуществами. Древнейшие памятники нашей письменности, ни оригинальные, ни переводные, не указывают в этом термине другого более раннего или более общего значения: не видно, например, чтобы этим званием отличались все вообще знатные люди независимо от того, приобреталась ли эта знатность службой, правительственной деятельностью или другим путем.
Отсюда возникает вопрос, как образовалось боярство в Новгороде и Пскове, где политическое положение людей этого звания определялось не княжеской службой, где князья были сторонней, пришлой и постоянно менявшейся силой, приходили туда со своими особыми боярами и не входили с ними органически в жизнь местного общества, заботливо устраняемые от того самим местным боярством. Различные решения этого вопроса строятся на той мысли, что боярство родилось на Руси не с княжеской властью, что и до князей, и долго при них у нас существовали в старинных волостных городах местные бояре, не принадлежавшие к “княжим мужам”, к служилой дружине; этих неслужилых бояр в отличие от княжих принято называть земскими.
Это, по мнению исследователей, влиятельные и богатые граждане-землевладельцы, члены знаменитых фамилий, составлявших коренное, старшее население городов, высшие представители земщины и т.п. Но, кроме Новгорода и Пскова, древние памятники нашей истории нигде не знают подобного боярства. Там, где древние летописи говорят о местных боярах, они ни одной чертой не намекают на такой земский их характер: это обыкновенные служилые бояре, плотнее других усевшиеся в известной волости или княжестве среди общего кочеванья князей и их слуг, но оставшиеся теми же княжими боярами.
Напротив, неслужилых влиятельных людей, имевших значение в том или другом местном обществе, кроме Новгорода и Пскова, ни летописи, ни другие памятники нашей древней истории не называют ни земскими боярами, ни просто боярами. Самое выражение земские бояре не было чуждо языку Древней Руси; но оно становится известно довольно поздно и означает явления, вовсе не похожие на то земское боярство, о котором идет речь. Боярам, которые не были зачислены в опричнину и остались во главе управления земщиной, Московским государством, царь Иван Грозный, по словам летописи, “велел быть в земских”.
В договорных грамотах Новгорода и Пскова с ливонскими немцами XV в. земскими боярами называются посылавшиеся для переговоров рыцари, сановники Ордена, в отличие от бургомистров и ратманов, приезжавших уполномоченными от ливонских городов. Но из этого термина, передававшего понятие о немецких Landesherren, нельзя заключать о существовании на Руси класса, специально им обозначавшегося, как из того, что те же рыцари назывались у нас “слугами Божиими” и “Божиими дворянами”, нельзя заключать о существовании на Руси класса, носившего такие названия.
Земский боярин – термин искусственно составленный, а не взятый из живого общественного словаря, и псковский летописец XV в., хорошо знакомый с неслужилым боярством своего города, однако, плохо понимает это выражение: одного из дерптских послов, названного земским боярином в заключенном ими со Псковом договоре 1474 г., этот летописец зовет то “боярином земным”, то просто “Иваном земским” без титула боярина. Это потому, что и бояре вольных городов, не принадлежавшие к княжим служилым людям, однако, не назывались земскими боярами, а мелкие новгородские и псковские землевладельцы, известные под названием земцев, ни в одном памятнике не причисляются к местному боярству.
Но если бояре вольных городов, не входившие в состав княжеской дружины, не являются с названием земских, то местное боярство других областей Руси, в котором находят признаки земского характера, оказывается обыкновенной княжеской дружиной. Как на образчик такого боярства, подобного новгородскому, обыкновенно указывают на бояр ростовских, поднявших известную шумную борьбу по смерти кн. Андрея Боголюбского против его младших братьев. Но во-первых, современный местный летописец выводит двигателями этой борьбы не ростовских городских бояр, а “ростовцев и бояр”, всюду в своем рассказе строго отличая последних от горожан Ростова и Суздаля и иногда противополагая их этим горожанам как членов княжеской дружины.
Во-вторых, одно случайно уцелевшее известие показывает, что так называемые земские ростовские бояре не только были обыкновенными княжескими дружинниками, но не все принадлежали к местному земству и по происхождению не все были из туземцев. Вместе с этими боярами действовал против братьев Андрея и воевода последнего, являющийся во время борьбы на службе у рязанских князей, некто Борис Жидиславич. Нашелся памятник, из которого узнаем, что этот Борис был внук Славяты, служившего великому князю Киевскому Святополку и известного по летописи участием в избиении половцев в Переяславле по поручению Мономаха в 1095 г. Там, в южном Переяславле, жила сестра Бориса, игуменья основанного их дедом монастыря; там, вероятно, служил Мономаху отец их Жидислав Славятинич и оттуда, может быть, пришел на суздальский Север служить сыну или внуку Мономаха и Борис Жидиславич[1].
Тот класс общества, который назывался в Древней Руси боярами, был везде служилым по происхождению и значению, создан был княжеской властью и действовал как ее правительственное орудие. Такое же служилое происхождение имело и боярство вольных городов: только здесь оно складывалось несколько иначе, чем в других областях Древней Руси, и со временем утратило служилый характер, перестав быть правительственным орудием князя.
Мысль о земских, докняжеских или некняжеских боярах есть предположение, не поддерживаемое историческими свидетельствами, в котором притом нет никакой научной нужды. При киевских князьях долго сохранялись следы общественного порядка, который задолго до них начал устанавливаться по большим городам Руси. По этим следам можно разглядеть тот класс, который руководил этим порядком. То было вооруженное купечество, составившееся из туземных и пришлых заморских элементов. Из его среды выходила городовая старшина, правившая городовыми волостями, эти тысяцкие, сотские, старосты и другие власти.
Остатки этой военно-правительственной городовой старшины являются, как мы видели, еще влиятельной силой при киевском князе X в. под именем “градских старцев”. Но эти старцы нигде не называются боярами; напротив, древний летописец, указывая на политическую близость их к боярам, ясно отмечает социальное различие между теми и другими, как между классом земских и классом служилым, между старейшинами “людскими” и княжими мужами. Князья вытеснили из управления эту старшину своими слугами, приняв, впрочем, некоторую часть ее в состав дружины. Остальные люди этого класса являются на городовых вечах под именем “лучших мужей” с политическим влиянием, но без официального правительственного значения.
Так было во всех областях Русской земли. Только в Новгородской волости старая городовая старшина уцелела. Разные обстоятельства помогли этому. Во-первых, здесь дольше чем где-либо продолжался процесс, которым образовались старинные городовые волости на Руси, вооруженное распространение и укрепление границ промышленного округа, тянувшего политически и экономически к главному городу.
Новгородцы и при князьях в продолжение многих столетий раздвигали пределы своей волости большей частью собственными средствами, без поддержки со стороны князей, своими “молодцами”. Вооруженный торг оставался одним из самых напряженных нервов новгородской жизни, и далекие военно-промышленные походы были обычными в ней явлениями.
Это поддерживало и питало сложившийся в местном обществе еще до князей круг влиятельных руководителей этого вооруженного промысла, тогда как в других областях, с переходом военного управления и вооруженной охраны рынков и торговых путей в руки князей с их дружинами, эти руководители оставались без дела и теряли главное средство влияния на местные общества. Сверх того, вытесненный из управления старый правительственный класс в других волостных городах встретил опасных соперников и в экономической жизни, на внутренних рынках, которыми он руководил прежде.
В XII в. становятся заметны успехи частного землевладения на Руси. Князья и их слуги преимущественно старались овладеть этой экономической силой, особенно в приднепровских областях. Таким образом село, откуда торговые дома больших городов снабжались для своих заграничных оборотов, ускользало из их рук: новые землевладельцы ослабляли их промышленное влияние на сельский мир. Служилые вотчинники начали плотными гнездами усаживаться по волостям, служа готовой опорой князьям в их столкновениях с волостными городами, отбивая у высшего городского класса власть и влияние, частью даже внутренние рынки, в то время как половцы все успешнее отбивали у них рынки заграничные.
Новгородская волость не отставала от других в развитии частного землевладения. Но это было, так сказать, землевладение неземледельческое, которое держалось не столько хлебопашеством, сколько разработкой промысловых угодий. Оно требовало особых хозяйственных приемов, непривычных южнорусскому служилому человеку, прежде всего требовало непосредственного руководства знатока-промышленника. Потому на него обратились усилия городских капиталистов; но оно не привлекало к себе князей и их слуг в то время, когда Новгород еще не ставил препятствий приобретению земель в его волости князьями и их служилыми людьми.
Так в Новгородской земле не завелось гнезда служилых землевладельцев, которые так стесняли влиятельных горожан в других волостях. Князь и его дружина всегда являлись там пришлым элементом, лишь механически входившим в состав местного общества. Это же было одной из причин, почему ни одна княжеская линия не основалась в Новгородской волости. Но всего важнее было то обстоятельство, что в Новгороде прежняя правительственная старшина не была вытеснена из управления. По разным причинам, исчислять которые здесь не место, князья, правившие Новгородом, не могли или не хотели удовлетворять потребностям местного управления одними собственными административными средствами, замещая все должности своими служилыми людьми.
Гораздо раньше, чем высшая новгородская администрация стала выборной, она становилась уже туземной по происхождению своего личного состава: князья часто назначали на иные правительственные места местных обывателей, а не людей из своей дружины. В начале XII в. туземный элемент, по-видимому, если уже не преобладал, то был очень значителен в составе новгородского управления. Впоследствии новгородцы в договорах с князьями ставили им условие волостей новгородских “не держати своими мужи, но держати мужи новгородскими”. Это условие было лишь закреплением обычая, который завелся задолго до этих договоров.
Можно даже заметить, что уже при детях и внуках Ярослава I в Новгороде успел обозначиться известный круг лиц или фамилий, из которого выходили новгородские сановники, еще не будучи или не став окончательно выборными. Сопоставляя уцелевший список новгородских посадников с рассказом древней местной летописи, видим на должности посадника в первой половине XII в. ряд туземцев, отцы или деды которых занимали эту должность по назначению князя в XI и в начале XII в. Не будет слишком смелой догадкой мысль, что эта новая правительственная знать была лишь преемницей городовой военной старшины, некогда правившей городом и его областью.
Присутствие там этой старшины при первых киевских князьях ощутительно даже по кратким и отрывочным известиям летописи о том, что делалось на северной окраине Русской земли. В X и XI вв. эти князья не раз обращались за помощью к новгородским ополчениям; сотские, старосты и другие военачальники, которые водили эти полки на юг, были, как можно думать, все или в большинстве из местных “нарочитых мужей”, “славных воев”, о которых говорит летопись, описывая события XI в.[2]
Этим важным обстоятельством объясняется и происхождение новгородского боярства. Впоследствии занятие должности посадника, тысяцкого или сотского в Новгороде не сообщало лицу значения служилого княжего человека, потому что эта должность была выборной, поручалась лицу согражданами, а не князем. Но в XI и в начале XII в., когда живее, чем потом, помнилась еще прежняя социальная близость княжеской дружины к верхнему слою городского населения, назначение влиятельного новгородца князем на правительственную должность, какую в других волостях обыкновенно занимал большой княж муж, сообщало назначенному служилый характер, вводило его в круг княжих мужей, бояр.
Два указания, близкие друг к другу по времени, поддерживают такое объяснение дела. В 1118 г. Мономах вызвал к себе в Киев всех нарочитых мужей новгородских. Они являются здесь какими-то представителями своего города. По-видимому, это были лица должностные или по крайней мере пользовавшиеся влиянием на местное управление: великий князь для чего-то приводит их к присяге; на некоторых он рассердился за произведенное ими в Новгороде самоуправство; в числе опальных прямо назван один сотский. Рассказывая об этом случае, местная летопись впервые называет нарочитых мужей Новгорода новгородскими боярами.
Внук Мономаха Всеволод в данном Новгороду церковном уставе, который по сличении с летописью всего вероятнее можно отнести к 1135 г., упоминает и о сотских в числе своих советников, призванных в Думу по этому делу. Князь отличает их от “своих бояр”, но в конце устава называет своими мужами: “Та вся дела приказах св. Софеи и всему Новуграду, моим мужем десяти соцким”. На Юге, по-видимому, уже раньше привыкли смотреть на новгородскую знать, как на княжих мужей, если древнему киевскому летописцу принадлежит известие Начальной летописи 1018 г., где эта знать названа боярами[3].
Если бы в Новгороде утвердилась какая-нибудь постоянная линия княжеского рода, то, смотря по направлению, какое приняла бы местная политическая жизнь, новгородское боярство, слившись с княжеской дружиной и резче отделившись от местного земства, вышло бы или соперником строптивых горожан, готовым всегда поддерживать против них своего князя, как в большей части других областей Руси, или соперником и горожан, и князя, подобно галицкому боярству, сдерживавшему власть последнего и не допускавшему до власти первых.
Но политические отношения в Новгороде сложились несколько иначе. Взаимные споры и частые смены князей в Новгороде вызывали столкновения его с князьями, побуждая его действовать против одного, чтобы приобрести или удержать у себя другого. При этих столкновениях во главе города, естественно, становились люди того влиятельного круга, из которого выходили туземные сановники местной администрации.
Этот класс стал привычным политическим руководителем местного общества еще прежде, чем должностные члены этого круга начали получать свои полномочия от местного веча, сделались выборными. Новгородцы стали успешно добиваться и этой перемены, как только упала тяжелая рука, их сдерживавшая: вслед за смертью Мономаха в Новгороде появляются выборные посадники, некоторое время, впрочем, еще чередовавшиеся с назначенными князем.
Любопытно, что первый посадник, о вступлении которого в должность местная летопись выражается так, как она потом обыкновенно говорит о выборных посадниках, был сын новгородца, посадничавшего по назначению князя, принадлежал к местному боярскому кругу[4]. Перенесение права замещать высшие правительственные должности в Новгороде на вече, к “сонмищу людскому”, на котором не раз являлась решительницей политических вопросов “простая чадь”, нисколько не уронила политического значения этого боярского круга, людей которого город привык видеть во главе своего управления; напротив, эта перемена еще более обособила его и сделала необходимым для сограждан.
Занятие должности посадника или тысяцкого требовало богатства, влияния, политического навыка и предания, условий, которые соединялись только в этом кругу; зато последний теперь избавился от соперничества княжих бояр на правительственном поприще. С появлением выборной администрации правительственный класс в Новгороде, несмотря на зависимость от демократического веча по выборам, даже как будто становился более прежнего замкнутым и олигархичным.
Народ иногда жестоко расправлялся с неугодным или провинившимся сановником, мог разграбить его дом, распродать его села и челядь, самого “казнить ранами близ смерти” и даже сбросить с моста в Волхов, “яко разбойника”; но он должен был на место низложенного выбирать другого из того же круга: отняв посадничество у знатного и богатого боярина Михалка Степанича, он передавал должность не менее знатному и богатому боярину Мирошке Нездиничу.
Произвол капризного и недоверчивого к знати веча не помешал ей даже завести известную очередь старшинства в занятии выборных должностей, подобную той, какую князья XI и XII вв. старались установить между собой в занятии столов, и вече сообразовалось с этой очередью при выборах. Во второй половине XII в. в Новгороде пользовались большим влиянием два боярина, упомянутый выше Михалко и Якун Мирославич, сын того Мирослава, которого и можно считать первым выборным новгородским посадником.
Оба они неоднократно избираемы были в посадники; Якун даже породнился с князьями и был тестем одного из племянников Андрея Боголюбского. Он был гораздо старше Михалка, был уже избран в посадники в 1137 г., тогда как Михалко в первый раз посадничал в 1180 г. В 1209 г., когда сына Якунова не было в Новгороде, посадничество дали Михалкову сыну Твердиславу; но как скоро в 1211 г. Якунин воротился в город, Михалкович “по своей воле” уступил ему должность как старшему, и вече уважило это новгородское боярское отечество, выбрало посадником старшего[5].
Так создавалось политическое положение новгородского боярства. Это боярство переродилось из древней городской знати, правившей городом еще до князей. Военные дела Новгорода поддерживали местное влияние этой знати при первых князьях; административная служба по назначению князя дала ей звание и значение боярства; боярский авторитет и правительственное влияние помогли ей стать руководительницей местного общества в его столкновениях с князьями и при содействии веча превратить высшую местную администрацию в выборную, а избирательность должностей обеспечила за ней, так сказать, правительственную монополию и теснее прежнего сомкнула ее в местный правительственный класс.
Экономическое положение боярства определялось в связи с политическим. Этот класс был руководителем промышленной жизни края еще прежде, чем стал называться боярством; он остался таким руководителем и после, получив это новое значение. В Новгороде были очень крупные землевладельцы[6]. Но не в землевладении заключалась главная экономическая сила здешнего боярства. Представление о богатейшем купце соединилось с мыслью о боярине в северной новгородской былине, которая поет о добром молодце, задавшемся “к купцу, купцу богатому, ко боярину”.
Но чем более входило это боярство в правительственные дела края, тем меньше могло оно принимать непосредственное участие в купеческих оборотах. Значительная часть его, если не большинство, со временем превратилась в капиталистов, отдававших свои капиталы купцам, по техническому выражению древнерусской торговли, “на торговлю в куны”. Новгородская летопись и легенда согласно отмечают такое значение правительственной знати города в местной торговле.
Разграбив в 1209 г. дом посадника Дмитра Мирошкинича, народ нашел у него долговые “доски”, на которых значилось отданного взаймы “без числа”, и новгородская толпа как будто даже относилась к этим доскам с большим уважением, чем к остальному имуществу опального посадника: расхитив его сокровища, распродав села и рабов, она не уничтожила досок, а передала их князю. Известное сказание о богатом посаднике Щиле, который занимался тем, что давал многим купцам деньги в лихву, свидетельствует о необыкновенной дешевизне новгородских боярских капиталов.
Если легенда хотя в некоторой степени отражает действительное состояние новгородского денежного рынка, по ней можно видеть, в каком изобилии предлагались эти капиталы местной торговле. Посадник собрал “многое множество” имения, взимая роста по 1 деньге в год на новгородский рубль, т.е. всего по 1/2 %, тогда как даже древнерусские церковные поучения, горячо восстававшие против отдачи денег в лихву, считали легким и нравственно-простительным ростом 7 резан на гривну кун или 14%[7] – Такое употребление торгового капитала ставило в зависимость от боярства массу горожан и надежнее обеспечивало общественное его значение, чем крупные боярские вотчины, населенные обыкновенно челядью и получавшие значение в хозяйстве того края только при помощи того же капитала.
Такое своеобразное положение создало себе новгородское боярство. В других областях Руси боярство или стояло одиноко между князем и городом, или зависело от князя, соперничая с городом. В Новгороде оно действовало то против князя, опираясь на город, то против города, опираясь на князя. Оно и зависело от местного общества, и господствовало над ним: зависело, как правительственный класс, от него получавший полномочия и перед ним ответственный, господствовало, как класс, державший в своих руках главный рычаг хозяйственной жизни края.
Теперь посмотрим, в каких формах выражалась политическая деятельность этого правительственного класса в Новгороде и во Пскове, который долго входил в состав волости первого, как его пригород, и, став вольным городом в XIV в., устроился по образцу своего старшего брата. В местных летописях и актах XIII – XV вв. эти формы являются довольно разнообразными. Во-первых, бояре и выбранные из их среды городские сановники или одни сановники действуют вместе со всеми горожанами, входя в состав городского собрания или даже становясь во главе его.
Посадники и “весь Псков” бьют челом уезжавшему князю не покидать княжения; посадник и с ним много “бояр добрых людей” едут послами от Пскова звать другого князя на псковской стол; князь Псковской, “сдумавши с посадники и с бояры и со псковичи на вече”, посылает гонца к великому князю Московскому просить помощи на немцев. В деле церковном посадники являются на вече вместе с представителем церковной власти и духовенством города: в 1442 г. князь Псковской, посадник, псковской наместник митрополита и попы всех трех соборов, “погадавше с псковичи”, поставили новую церковь по случаю мора.
Но летописи хорошо отличают участие бояр и городских сановников в вечевых совещаниях от правительственных действий тех же бояр и сановников, при которых не присутствовало вече и на которые оно иногда не давало даже особых полномочий. При отъезде из Пскова московского воеводы, которого великий князь в 1463 г. присылал на помощь городу против немцев, его провожали посадники и “все бояре псковские”. Перед смертью новгородского архиепископа Далмата в 1274 г. посадник с “мужи старейшими” спрашивали владыку, кого он благословит на свое место, и когда Далмат назвал кандидатов, из которых город должен был выбрать ему преемника, посадник созвал вече и объявил народу волю владыки.
В 1375 г. новгородцы с веча послали великокняжеского наместника, посадника, тысяцкого “и иных многих бояр и добрых муж” просить владыку не оставлять епископии. Когда архиепископ Новгородский посещал свою псковскую паству, его Б случае доброго согласия между обеими сторонами выезжали встречать, чествовали и дарили от всех концов местный князь, посадники и бояре без особого вечевого приговора о том. Наконец, в иных случаях сановники города действуют одни, без веча и без бояр.
Таковы три формы, в которых проявлялась деятельность высшей администрации вольного города. Легко заметить, что бояре не были постоянными правительственными сотрудниками местного князя и посадников. Такие же дела, при отправлении которых бояре становились рядом с городскими правителями, иногда делались последними и без них. Бояре присоединялись к высшим должностным лицам, когда обстоятельства сообщали делу особенную важность или когда желали придать ему особенно торжественный характер. Так бывало чаще всего в посольствах или при заключении договоров.
Но тогда призывались к делу обыкновенно не все или не безразлично какие-нибудь бояре, а специально на тот случай уполномоченные представители от городских концов. Каждый конец в таких случаях выставлял по одному, по два или по три боярина. Так в 1499 г. Псков послал к великому князю Ивану III трех посадников и по три боярина от конца по поводу назначения сына Иванова Василия князем Новгорода и Пскова. Такие бояре иногда действовали и одни, без посадников, исполняя поручения веча. Так в 1476 г. Псков посылал своих бояр из всех концов жаловаться великому князю на его “злосердого” наместника кн. Оболенского.
Но подобные поручения возлагались не на одних бояр, а иногда вместе с ними или даже без них и на людей других классов. Так в 1386 г., после неудачной поездки владыки к шедшему на Новгород войной Димитрию Донскому, новгородцы послали к нему с поклоном и челобитьем о мире архимандрита, семь священников и по человеку от конца житьих людей, класса, стоявшего ниже бояр в общественной иерархии города.
Значит, бояре от концов были не особыми и постоянными должностными лицами при посадниках, а только временными депутатами от частей города в экстренных случаях. Поэтому в текущих делах управления или когда обыватели обращались с важным делом к постоянному правительству города, при посадниках и других властях не встречаем бояр.
В Пскове князь и посадники распоряжаются закладкой новой городской стены, посылают одного из посадников восстановлять сгоревший город Опочку, посылают в Выборг судью выкупать у шведов пленных псковичей, собирают ратных людей из пригородов и сельских волостей, готовясь к походу на немцев. Священники, которые не входили в состав существовавших трех псковских соборов, в 1453 г. обращаются с челобитьем о четвертом соборе к князю, степенному посаднику и ко всем посадникам псковским, и тогда эти власти идут к навестившему Псков епархиальному новгородскому архиерею с ходатайством о позволении учредить новый собор[8].
В устройстве высшего управления Новгорода и Пскова многие подробности остаются еще не разъясненными. Причина этого в том, что администрация вольных городов вовсе не отличалась простотой. Новгородское и псковское общество мозаически сложено было из множества мелких местных миров, которые входили в состав более крупных, а из последних составлялись еще более крупные союзы. Каждый из них пользовался известной долей самоуправления, имел свою администрацию, своего старосту.
Так Новгород независимо от административно-топографического деления на концы, сотни, улицы, слободы и посады делился еще на социальные слои, представлявшие подобие сословий, также с признаками особого управления у каждого из них. Из всего этого сплеталась сложная и довольно запутанная сеть властей мелких и крупных, местных и общих, взаимные отношения и значение которых очень трудно разобрать. В этой сложности общественного склада и административного устройства вольного города источник затруднений, которыми сопряжено изучение постоянного правительственного места, стоявшего во главе его управления.
Церковный устав кн. Всеволода Мстиславича описывает это учреждение, каким оно было в Новгороде XII в., в ту эпоху, когда высшая администрация города становилась выборной. Для обсуждения устава князь призвал на совет кроме местного епископа и своих бояр еще десять новгородских сотских, бирича и двух старост[9]. Это, очевидно, та же старинная Боярская дума при князе с участием местной городовой старшины, какая собиралась, по рассказу древней летописи, при киевском князе X в.
Из этой Боярской думы при князе развился боярский совет, впоследствии руководивший делами Новгорода под надзором веча, а по новгородскому образцу устроился такой совет и в Пскове. Но при своем развитии в продолжение удельных веков боярский совет вольных городов, присутствие которого в старшем из них подозревал уже Рейц, потерпел существенные перемены, коснувшиеся его состава и политического положения[10].
Непременными членами его и после видим высших городских сановников, степенных посадника и тысяцкого в Новгороде, одного или двух посадников в Пскове, где не было тысяцкого. Сотские также принадлежали к его составу: они всегда причислялись к “добрым людям” или “лучшим мужам”, к высшему правительственному классу, и по местным летописям не раз являются при князе и посадниках участниками важнейших правительственных дел.
Биричи, исполнительно-полицейские чиновники, объявлявшие народу распоряжения правительства и руководившие исполнением некоторых из них, вероятно, и после присутствовали в правительственном совете: по крайней мере эту должность занимали люди высшего круга общества, и один бирич XII в., Незда, был родоначальником знатной боярской фамилии Нездиничей, игравшей видную роль в истории Новгорода.
В одном немецком донесении (1331) рижскому городскому совету о ссоре новгородцев с немецкими купцами упомянуты “позовники при совете господ”, т.е. биричи[11]. В русских памятниках мы не знаем прямых указаний на кончанских старост, как членов высшего правительственного совета в Новгороде и Пскове. Но из другого немецкого донесения узнаем, что в начале XV в. иноземный посол, имевший дело до высшего новгородского правительства, обращался к архиепископу, посадникам, тысяцким и пяти старостам от пяти концов[12].
Этим свидетельством объясняются некоторые косвенные указания новгородских памятников. Сохранившаяся грамота Соловецкого монастыря на владение Соловецкими островами составлена около половины XV в. от имени всего Новгорода, который “на веце на Ярославле дворе” пожаловал обитель теми островами. Но древний биограф основателей монастыря рассказывает, что грамота дана боярами, собравшимися для того по приглашению владыки, т.е. правительственным советом, разумеется, по докладу о том на вече. К акту приложено восемь печатей: то были печати новгородского владыки, посадника, тысяцкого и еще “пять печатей, с пяти концов града того по печати”.
Поэтому, читая рассказ летописца о том, что в 1478 г. к присяжной записи новгородцев на подданство Ивану III по воле великого князя приложены были и печати от пяти концов вместе с владычней, можно думать, что прикладывали эти печати не особо для того избранные “бояре изо всех концов”, а кончанские старосты в боярском совете, куда эту запись принес подьячий великого князя[13].
По Псковской летописи в составе высшего городского правительства рядом с князем, посадниками, боярами и сотскими иногда являются еще “судьи”. По псковской Судной грамоте известен состав, в каком собирался суд у князя на сенях в XV в.: он состоял из князя, степенных посадников и сотских; таким же является он и в одном уцелевшем судебном деле 1483 г. Значит, псковской суд при князе состоял из членов обычного боярского правительственного совета[14]. Ни в летописи, ни в Судной грамоте слово судья не имело постоянного точного значения.
Последняя в одной статье называет судьями всех членов суда, и посадников, и сотских, в другой отделяет судей от князя и посадников, как бы разумея под ними одних сотских, а летопись отличает судей от сотских, следовательно, разумеет под ними посадников, рассказывая, что в 1461 г. перемирие с немцами скрепили крестоцелованием “судьи и сотские”, хотя в другом месте она же отличает судей от посадника, бояр и сотских, а в третьем называет судьей одного псковского сотского.
Но в Пскове и кроме посадников с сотскими были должностные лица, которые носили или могли носить общее звание судей. В псковской судебне присутствовали два “подверника” или придверника, один от князя, другой от Пскова. По некоторым признакам их значение в местном суде и управлении было важнее, чем можно думать, судя по их званию: подобно посадникам и сотским они при вступлении в должность целовали крест на том, что им “правого не погубити, а виноватого не оправити”; подобно князю и другим судьям они брали свою пошлину со всякого судного дела.
Есть известие об одном сотском, “старом придвернике”, которого в 1491 г. вместе с боярином послало вече описать одну слободу Псковского Печерского монастыря. Это неясное указание значит, что подверником от города бывал один из городских сотских, как в Новгороде биричи при совете господ иногда занимали и должность старосты. Наместник новгородского владыки в Пскове кроме своего церковного суда имел еще место в псковской судебне рядом с князем и другими судьями. Это бывало в случаях смесного или общего суда, когда сторонами являлись лица разных подсудностей, княжеской и владычней.
Наместник действовал вместе с владычним печатником; оба они с половины XIV в. обыкновенно и даже обязательно назначались владыкой из местных обывателей, принадлежали к местному правительственному кругу, были для него своею братией и наравне с другими сановниками города исполняли поручения местного правительства вовсе не судебного свойства. Так в 1445 г. псковской князь и посадники послали наместника Прокофья выкупать пленных у шведов.
Как лица судебного ведомства, все эти должностные люди носили общее звание судей: судьей и называет летопись упомянутого сейчас владычнего наместника Прокофия. Как людей местного правительственного круга, их призывали на совет высших властей города, когда того требовало дело. Так можно понимать рассказ Псковской летописи об одном действии местного правительства 1472 г., в котором рядом с посадником, боярами и сотскими участвовали еще “судьи”[15].
Но это, по-видимому, не были постоянные члены боярского совета, как и бояре от концов. Появление таких временных советников было одной из тех перемен, какие испытала старая Боярская дума при князе в вольных городах. Две из них оказали здесь особенно сильное действие на судьбу и характер этого учреждения. Во-первых, в составе его с XIII в. появляется элемент, которого прежде не было заметно: это старые, т.е. бывшие, посадники в Пскове, старые посадники и тысяцкие в Новгороде.
Стеленные посадник и тысяцкий, слагая с себя должности, “слезая с степени”, удерживали за собой свои должностные звания и сохраняли правительственное значение, оставаясь советниками и товарищами своих преемников, новых степенных посадников и тысяцких, разделяя с ними правительственные труды; местные летописи, как и местные канцелярии, даже не всегда различают тех и других, редко отмечают, кто степенный и кто старый. Трудно угадать побуждения, заставлявшие удерживать правительственный авторитет за бывшими высшими сановниками.
В псковской Судной грамоте есть постановление, в силу которого посадник, сложив с себя должность, обязан был покончить сам судебные дела, начатые в его управление: может быть, это заставляло удерживать звание посадника за сложившим эту должность[16]. Может быть, источник явления скрывается во всем строе управления вольных городов. По новгородским актам XV в. видно, что дипломатические поручения Новгорода иногда исполняли в качестве бояр от концов старые посадники и тысяцкие. Значит, уполномоченными отдельных городских миров являлись люди, которые и без этих местных кончанских полномочий имели место в общем городском управлении, были членами высшего правительственного совета.
В этом можно видеть указание на тот путь, которым отставные сановники вошли в состав боярского совета. Посадник, сложив с себя должность, продолжал пользоваться влиянием в своем конце по месту жительства. К нему, как к привычному руководителю, вероятно, чаще всего обращалось общество, когда требовалась депутация от конца. Еще вероятнее, что его обыкновенно выбирали в старосты конца, и вот почему, может быть, туземные памятники не указывают кончанских старост в числе членов совета: они сидели там, но обозначались более почетным званием старых посадников и тысяцких.
Частое появление в совете в качестве ли кончанских старост или временных уполномоченных от концов, постепенно превратило обычное явление в постоянный обычай. Как бы то ни было, вступление в совет старых посадников и тысяцких значительно расширило его состав. Судя по списку новгородских посадников, в старое время, когда их назначал еще князь, они подолгу занимали должность. Но с установлением избирательности высших должностей и с развитием политических партий посадники и тысяцкие сменялись очень часто; французский путешественник Ланнуа, посетивший Новгород в начале XV в., говорит даже, что эта смена происходила ежегодно.
Это содействовало накоплению старых сановников в боярском совете. В 1471 г. псковская сила пошла против Новгорода на помощь Ивану III под начальством 14 псковских посадников, а в 1510 г. их поехало к великому князю в Новгород 11 человек. Еще больше было их в Новгороде: по летописному рассказу о приезде великого князя в вольный город в 1476 г. можно насчитать более 20 старых посадников и 5 тысяцких сверх степенных[17].
С другой стороны, элемент, господствовавший в Боярской думе при князе, княжеское боярство, с XIII в. падал постепенно и почти исчез из боярского совета вольных городов. Это падение легко заметить, читая местные летописи. Всюду действуют, всем руководят посадники и другие городские власти с местным князем или без него. Изредка упоминается наместник князя; но княжих бояр совсем не заметно.
Иногда как будто обнаруживалось стремление поддержать равновесие между обеими сторонами: в конце XIII в., чтобы выслушать посольство, приехавшее в Новгород от ганзейских городов, князь назначил со своей стороны наместника и трех бояр, а с новгородской тысяцкого и столько же местных бояр, и все эти уполномоченные заявили посольству, что они “очи, уши и уста” своего князя.
В XV в. новгородский князь посылал к ливонским немцам послами для заключения договоров по боярину от себя и от Новгорода или своего наместника и одного боярина с двумя посадниками и тремя боярами от Новгорода. Но в дошедшем до нас немецком тексте одного такого договора даже не обозначено имя участвовавшего в его заключении княжеского боярина. Напротив, нелюбье между обоими правительственными элементами иногда выражалось в очень резких формах.
В 1384 г. приехали в Новгород за ордынской данью бояре великого князя Московского. Новгородские бояре ездили на княжий двор “тягаться с княжими боярами о обидах”, и тяжба эта приняла такой характер, что многие из москвичей поспешили бежать в Москву. На ход управления в Новгороде и Пскове княжеские бояре не оказывали заметного действия и в XV в. едва ли присутствовали в обычных собраниях боярского совета того и другого города.
Вместе с княжескими боярами из состава этого совета вышел и другой элемент, представлявший уже не пришлую стороннюю силу, а часть местного общества. В XII в. князь Всеволод по делу о церковном уставе для Новгорода призвал на совет вместе с сотскими и своими боярами старосту образовавшегося тогда здесь купеческого союза. В XV в. существовало уже много купеческих старост в обоих вольных городах. Псковская летопись рассказывает, что из Пскова в 1510 г. поехали к великому князю со своими жалобами “купецкие старосты всех рядов”.
Эти ряды были, вероятно, похожи на ряды или сотни гостиную и суконную в позднейшей Москве: “суконники” были и в Пскове, как видно из местной летописи XV в. Потому в псковских рядских старостах надобно видеть представителей местных купеческих гильдий. Следы торговых гильдейских сотен, подобных московским с их старостами, заметны и в древнем Новгороде: уже в XIII в. там существовало “купецкое сто”, не входившее в число тех десяти военно-административных сотен, на которые делился город.
По распорядку общественных слоев здесь, как и в Пскове, купцы принадлежали к меньшим, молодшим людям, стояли ближе к низшему черному населению, чем к боярам, отделяясь от последних промежуточным слоем житьих людей. По местным летописям купеческие старосты не являются в составе высшего правительства вольного города рядом с посадскими и сотскими: по-видимому, в XIV и XV вв. они не имели места в боярском совете ни в Новгороде, ни в Пскове. Это предположение поддерживается одним немецким известием.
В Новгороде произошло одно из обычных столкновений туземцев с немецкими купцами. Совет одного немецкого города, имевшего торговые дела с Новгородом, в 1412 г. писал по поводу их к тамошнему правительству. Но жившие в том городе новгородские купцы заявили совету, что новгородский владыка, посадник, тысяцкий и бояре скрывают подобные бумаги от своего купечества и народа. Поэтому немцы обратились с новым посланием уже не к боярам, а прямо к купеческим старостам Новгорода, которые, значит, не входили в состав боярского совета[18].
Так этот” совет сжался сверху и снизу, обособился и от княжеского боярства, и от представителей собственных сограждан, не принадлежавших к местному боярству; по мере удаления от князя он становился более замкнутым и однородным по своему составу. После указанных перемен этот совет состоял в Новгороде из князя, когда он жил там, и его наместника, из владыки архиепископа, степенных посадника и тысяцкого, старых посадников и тысяцких, старост концов и сотских; при совете состояло еще несколько биричей.
Остается неясным, принадлежал ли к составу совета дворецкий князя, который при содействии посадников специально заведовал княжескими доходами в Новгородской области, а также был ли вечевой или “вечный” дьяк в Новгороде и секретарем совета, или у последнего была особая канцелярия. В Пскове не было ни епископа, ни тысяцких, но выбирались обыкновенно два степенных посадника. Трудно решить, был ли здесь наместник новгородского владыки постоянным членом боярского совета или только приглашался в особых случаях.
Таков был правительственный боярский совет в собственном смысле, в постоянном своем составе. Если предположить, что когда-нибудь на заседания приходили все члены совета, то, зная, как иногда много бывало старых посадников и тысяцких, в полном собрании новгородского совета около половины XV в. можно было насчитать до 50 присутствующих.
В пользу такого численного состава совета, по-видимому; говорит одна подробность, отмеченная современным летописцем в рассказе о падении Новгорода. В 1478 г. новгородцы должны были выдать московским боярам и ту грамоту, по которой они обязались всем городом стоять против великого князя. Грамота была скреплена 58 печатями, а подобные акты обыкновенно скреплялись печатями высших городских сановников, составлявших правительственный совет. Это было полное собрание совета по особо важному делу.
Текущие дела велись немногими лицами, обыкновенно степенными посадником и тысяцким с пятиконецкими старостами под председательством владыки[19]. Иногда этот совет расширялся призывом в него бояр от концов и других сановников, которых псковской летописец обозначает неопределенным названием “судей”. Впрочем, бояре от концов часто были те же старые посадники или тысяцкие.
Притом они обыкновенно присоединялись к посадникам для содействия им в исполнении вечевых постановлений или для того, чтобы придать известному действию правительства более торжественный характер: их посылали с посадниками закладывать городские укрепления, построить которые приговорило вече, встречать и провожать владыку, князя или его воеводу; с посадниками или без них, но иногда с представителями житьих людей также по концам, они ездили вести дипломатические переговоры и заключать трактаты, жаловаться великому князю от имени сограждан на его наместника и т.п.
Не встречаем в памятниках Новгорода и Пскова постоянного специального термина, которым назывался этот боярский совет; местные летописи и акты обыкновенно обозначали его перечнем сановников, входивших в его состав. Слово Дума и там значило совет в смысле не правительственного учреждения, а его отдельного акта, постановления или совещания. Но правительственный совет имел тесную связь с местным судом; в Пскове высший городской суд был тот же правительственный совет, только в тесном составе, и псковская судебня у князя на сенях служила местом собраний того и другого учреждения.
Точно так же и в Новгороде боярский совет заседал “у владыки в полате” или во “владычне комнате”, где судили и посадник с княжеским наместником. Судебная коллегия в Пскове называется в псковской Судной грамоте господой. Это название не имело специального технического значения, не принадлежало исключительно этому учреждению: вольные города называли так князей, а отдельные лица сограждан, собравшихся на вече. Можно думать, что так называли и боярский совет; по крайней мере название, какое давали ему немцы в XIV в. (heren rad или просто heren), является близким переводом этой господы[20].
Перемены в составе боярского совета сопровождались изменением его политического значения и характера его правительственной деятельности. Изменение того и другого было связано с ходом отношений совета к князю и вечу. Новгород и Псков с успехом шли к цели, которой не успели достигнуть другие волостные города Древней Руси, к восстановлению того значения, какое имели князья на Руси в давнее время образования первых городовых волостей.
Пока Московский государь не взял всей своей воли над вольными городами, князь был для них наемный сберегатель их владений и промышленных оборотов, служивший за “кормлю”; “воевода и князь кормленый, о ком было им стояти и боронитися”, как выражается псковской летописец о В.В. Шуйском, последнем таком князе в Новгороде. Пока эти города принимали князя “по своим старинам, кой нам люб”, князь среди местного боярства не мог быть тем, чем он был среди своей Боярской думы в княжествах удельной Руси: там он превратился в простого председателя собрания городских сановников, не от него получавших свои полномочия и не ему отдававших отчет в своих действиях.
Местные летописи вообще мало занимаются отношениями этих князей к выборным властям своих городов. По рассказу псковского летописца, местный князь, обыкновенно посаженный “из руки” великого князя Московского, в своей правительственной деятельности мало выделялся из ряда высших городских сановников, составлявших боярский совет: вместе с посадниками и боярами он исполнял поручения веча, ездил по дипломатическим делам, вместе со всеми посадниками ходил по просьбе духовенства бить челом архиепископу об учреждении нового собора.
Удобно обходясь в текущих делах управления без князя, боярский совет иногда и при нем действовал против него. Донесение ганзейского посольства конца XIII в. живо рисует отношения князя с его боярами к новгородской господе. В Новгороде отняли что-то у немцев, вероятно товары, в чем участвовали, кажется, и некоторые новгородские сановники, члены совета, разделившие отнятое с “своими смердами”. В княжих хоромах две недели шли шумные совещания новгородских сановников с князем и его боярами по поводу заявленных послами жалоб.
Князь хотел быть без греха в этом деле, настаивал на удовлетворении немцев; по его поручению бояре шесть раз просили о том новгородцев, сам князь лично умолял (supplicuisset) их о том же и очень сокрушался об их упрямстве. Послы обращались после того к одному старосте, также к посаднику и тысяцкому, но ни от кого не получили удовлетворительного ответа. Тысяцкий даже высказался прямо, без обиняков, с досадой заметив послам: “Что это вам не сиделось дома, да зачем было и князю на этот год приезжать в Новгород?”
По поводу этого отказа в ответе на глазах послов произошла горячая сцена между новгородским старостой и одним из бояр князя. Но особенно характерен совет, какой послал князь уже выехавшим из города немцам вместе с продовольствием и подарками. Умыв руки во всем, что сделали новгородцы, князь велел сказать послам по секрету, без переводчика: “Если вы мужи, отплатите им хорошенько тою же монетою”. Весь этот случай был опровержением ответа, данного послами на это любезное приглашение князя, что возмездие за обиду его дело и он вполне может сделать его в силу своей верховной власти[21].
Господа тяготела к вечу, а не к князю. Вече избирало ее; к вечу обращалась она за разрешением политических вопросов, ему отдавала отчет в своих правительственных действиях; вече ее судило и наказывало. Русские и немецкие памятники сохранили несколько черт, рисующих обычный порядок ее деятельности и ее отношения к вечу. Боярский совет созывался князем или посадником, иногда владыкой; ниоткуда не видно, чтоб у него было урочное время для заседаний.
Житие преп. Зосимы рассказывает, как состоялось заседание новгородского боярского совета по делам Соловецкого монастыря. Пришедши в Новгород, Зосима жаловался владыке и боярам на обиды, какие терпит братия на острове от окрестных обывателей, холопов и крестьян, “насельников” боярских земель. Владыка обещал “оповедать” об этом “боляром первым, содержащим град”. Несколько времени спустя архиепископ созвал к себе бояр и сказал им о насельниках, “пакости деюших преподобному”. Все бояре “со мнозем обещанием изволиша помогати монастырю его”.
Следствием этого ходатайства была грамота монастырю на владение Соловецкими островами, скрепленная восемью оловянными печатями владыки, посадника, тысяцкого и пятиконецких старост. В XIV в. одно немецкое посольство обратилось со своими жалобами прежде всего к владыке, который послал его со своим приставом к посаднику, а последний сказал послам, что созовет “господ” и с ними поговорит о деле. В Пскове, как замечено выше, совет созывался особым, для того назначенным колоколом. В Новгороде князь созывал совет на Городище, своем загородном дворе. Без него бояре обыкновенно собирались “у владыки в полате”, во дворце архиепископа на Софийской стороне города.
В отсутствие князя владыка был первенствующим членом новгородского совета, председательствовал в нем, какие бы дела там ни обсуждались[22]. Так иноземные посольства правились всегда владыке и Новгороду, т.е. прежде всего правительственному совету с владыкой во Главе. Иногда, впрочем, правительственный совет, по крайней мере в Пскове, совершал свои акты на самом вече, в присутствии собравшегося народа. Псковской летописец рассказывает, что князь, посадники и сотские на вече “перед всем Псковом” скрепляли крестоцелованием договор с находившимися здесь же немецкими уполномоченными.
Народное собрание в этих случаях оставалось простым зрителем или свидетелем действий своего правительства. Точно так же псковское духовенство в 1469 г., решив установить у себя церковное самоуправление помимо владыки, на вече перед всем Псковом составило грамоту или устав, ухитрившись как-то основать его на Номоканоне, положило акт в государственный архив, в “ларь” при Троицком соборе, и тут же выбрало в блюстители нового порядка двух священников: вече только смотрело на эти действия и одобряло их.
По политическому складу вольного города правительственный совет должен был иметь самые близкие отношения к вечу: по каждому вопросу, которого не могли разрешить правители, они обращались к вечу с докладом. Во время переговоров с Иваном III в 1478 г. новгородский владыка, посадники и другие представители города на каждое новое предложение великого князя давали один ответ: “Скажем то, господине, Новугороду”. Иностранный посол в Новгороде обращался со своим делом иногда прямо в совет к владыке, посадникам, тысяцким и пятиконецким старостам; собравшись на владычнем дворе и рассмотрев дело, они объявляли, что “поговорят с Великим Новгородом” и сообщат послу его приговор.
В начале XV в. немецкие послы в Новгороде с просьбой дать им путь в Псков обратились к степенным посаднику и тысяцкому, те чрез несколько времени дали им ответ, что говорили о деле “с своим отцом владыкой, с господами и с Новгородом”. После драки немцев с новгородцами в 1331 г. первые принесли тысяцкому свой проект мировой записи; тысяцкий доложил его посадникам и господам (den borchgreuen und den heren).
Точно определенного порядка ведения дел, очевидно, не существовало; но хорошо различались три правительственные инстанции: степенные посадник и тысяцкий, которые вели текущие дела; совет господ с владыкой во главе, предварительно обсуждавший дела по докладу этих исполнительных сановников; и, наконец, вече, которое обыкновенно созывали те же сановники для окончательного приговора.
Иногда совет и вече как будто собирались одновременно по одному и тому же делу, но в разных местах. В 1495 г. Псков, собирая ратных людей для похода на шведов по зову великого князя, положил сбор и на церковные земли. Духовенство восстало, ссылаясь на правила св. отцов, на Номоканон. Степенные посадники были с вечем против освобождения церковных земель от ратной повинности; но в совете, заседавшем у князя на сенях, по-видимому, были сторонники духовенства[23]. Посадники много раз ходили с веча на сени и с сеней на вече, “лазили многажды на сени и в вечье”, хотели попов кнутом избесчествовать и двоих постановили на вече в одних рубашках, иссоромотили всех попов и дьяконов. Однако при поддержке в совете духовенство отстояло свою привилегию.
Боярский совет был страдательным орудием веча, исполнителем его постановлений: таким может он показаться по официальным формам своей деятельности, по заведенному порядку своих отношений к вечу. Но по самому своему устройству вече не могло постоянно и последовательно руководить управлением, не было способно к правильной, последовательной законодательной работе. На деле совет был часто руководителем веча, направлял его решения. Вопросы текущего законодательства предварительно обсуждались в совете.
Он вел дипломатическую переписку, и купцы в начале XV в. жаловались, что совет не все доводит до сведения народа; следовательно, совет же решал, доложить ли обсуждаемое дело вечу или покончить без него. Когда Иван III в 1478 г. предъявил владыке и другим властям Новгорода запись, на которой все новгородцы должны были целовать ему крест, власти просили явить ее всему Новгороду. Иван послал запись с подьячим, велел явить ее Новгороду у владыки в палате, где заседала новгородская господа. Дьяк владыки списал запись, владыка подписал ее и приложил к ней свою печать; приложили также печати пяти концов: о вече всего Новгорода повествователь и не упоминает.
В исключительных случаях боярский совет облекался чрезвычайной властью, как высшее правительственное учреждение. В 1230 г. был голод в Новгородской земле; многие из простонародья ели конину, псину, кошек, мертвечину, даже резали живых людей и съедали. Виновных разыскивали и казнили, одних сжигали, другим рубили головы, третьих вешали. Из одной летописи узнаем, какая власть производила эти розыски и казни: то были бояре. Есть намек и на участие боярского совета в законодательстве.
По псковской Судной грамоте господа, т.е. князь с посадниками и сотскими, судит, но не законодательствует: посадники только докладывают Пскову на вече о новых законах, новых “строках”. Но в одной статье грамоты читаем, что если случится бой без грабежа и этот бой видели многие люди, “а ставши перед нами человеки четыре или пять”, подтвердят это, битому выдать того, кто бил его. Значит, одна и та же господа правила городом, в тесном составе своем судила и, сверх того, составляла проекты законов, даже не скрывая этого в их тексте[24].
Распорядительное, руководящее значение совета должно было еще с большей силой сказываться в его отношениях к властям отдельных частей города. Эти отношения – наиболее темная сторона административного устройства обоих городов. Есть два акта XV в., бросающие на нее некоторый свет, но сохранившиеся подобно многим другим в неисправных списках. Преп. Савва обратился в Новгород с просьбой о земле, на которой он в начале XV в. основал монастырь недалеко от города (на р. Вишере). Посадники и тысяцкие, степенные и старые пожаловали старцу эту землю, лежавшую в округе Славенского конца.
По смерти Саввы понадобилось определить границы этой земли и уладить спор монастыря с двумя соседними землевладельцами. То и другое сделано управлением конца в двух уцелевших грамотах: первая дана посадниками “великого конца Славенского”, боярами, житьими людьми и всем “господином” великим концом Славенским, а вторая одними посадниками конца, которых поименовано восемь. Эти кончанские посадники были обыкновенные старые посадники Новгорода, составлявшие по месту жительства управление конца; между ними, вероятно, скрыт под общим званием посадника и староста конца[25].
Вторая грамота имеет характер исполнительного листа по отношению к первой, “данной”: на основании ее отводилась монастырю земля, утвержденная за ним приговором конца. Перечисленные в ней старые посадники с старостой конца составляли коллегию, которая вела текущие дела конца под надзором кончанского схода. Значит, каждый новгородский конец был тот же Новгород в малом виде, имел свою исполнительную управу и свое распорядительное вече, где присутствовали те же общественные элементы, какие являлись в высших учреждениях.
Через эти кончанские веча и управы действовал боярский совет, возлагая на них практическую разработку и исполнение своих и вечевых постановлений. Далеко не все наличные бояре входили в состав боярского совета; но остававшиеся вне его не оставались вне управления, заняты были в разнообразных местных мирах, не теряя связи с высшим правительством. Бояре от концов призывались содействовать членам совета; в свою очередь, члены совета, старые посадники, действовали в концах, сотнях и т.д. Руководящий голос на вече, разумеется, принадлежал тем же местным и общим властям.
Весь этот должностной персонал от старосты улицы до степенного посадника, захватывая не только боярство, но и часть примыкавшего к нему слоя житьих людей, иногда выступал против самого веча сомкнутым правительственным классом под руководством посадников. Так было в Пскове в 1484 – 1486 гг. Посадники с князем-наместником московским, не спросясь у веча, составили и положили в ларь важный акт, определявший повинности смердов, государственных крестьян, с ущербом для Пскова. Вече разделилось: “черные молодые люди” восстали и начали расправу с виновными; но посадники, бояре и житьи люди стали заодно против черных и, поддержанные великим князем, восторжествовали. Отказывая своим властям в доверии, чернь, однако, должна была выбирать послами в Москву тех же посадников и бояр[26].
И в Новгороде правительственный класс выделялся на вече из остальной массы, как ее руководитель: в ссоре с немцами в 1331 г. он является посредником между враждующими сторонами, ведет переговоры с иноземцами чрез своих посланцев, сдерживает вечевую толпу и улаживает столкновение новым трактатом. Так боярство покрывало общество сетью учреждений, в которой переплетались местные правительственные дела и власти с общими и концы которой сосредоточивались в боярском совете, завязывавшем их в один общий узел. Послушное, по-видимому, орудие веча, совет был деятельным рычагом, часто двигавшим самое вече.
В этом двойственном характере учреждения отражалась двойственность положения класса, в нем и чрез него действовавшего: завися от массы по политическому устройству вольного города, этот класс господствовал над ней в экономической жизни.
[1] О земских боярах см. например у Беляева в лекциях по ист. русск. законод., стр. 51, 167 и др. Пассек в соч. “Новгород сам в себе” характеризует их названием “докняжеских бояр”. Акты Зап. Росс. I, №№ 69 и 75. Поли. Собр. Лет. IV, 246 и 248; ср. 201. Точно так же шведско-ливонского ландрата московские канцелярии XVII в. называли “земским думным”. Дворц. Разр. III, 915. О Борисе Жидиславиче см. в “Сказ, о чудесах Владимирской иконы Божией матери” XII в., изданном пишущим эти строки для Общества любителей древней письменности.
[2] Новгор. лет. по академ. Списку в Продол. Др. Росс Вивл. II, 317.
[3] Митроп. Макария, Ист. Р. Церкви, II, 362. Лаврент. 140.
[4] Полн. Собр. Р. Лет. III, 5: “Вдаша посадницьство Мирославу Гюрятиницию” в 1126 г. Гюрята, тот самый, который рассказывал киевскому летописцу о дальнем Севере, посадничал в начале XII в., раньше смерти Мономаха, судя по его месту в списке новгородских посадников.
[5] Полн. Собр. Р. Лет. III, 31.
[6] Ланнуа пишет о Новгороде в начале XV в.: Y a dedans la dicte ville molt grans seigneurs qu’ilz appellent bayars; et у a tel bourgeois qui tient bien de terre duex cens lieues de long, riches et duissans a merveilles. Voyages et ambassades, p. 20.
[7] Известная редакция сказания о Щиле сложилась уже в то время, когда в новгородском рублей считали 14 гривен и 4 деньги или 200 денег, то есть уже после присоединения вольного города к Москве, в конце XV или в начале XVI в. Памяти, стар, русск. лит., Пыпина и Костомарова, I, 21. Поучение из Златоуста у Срезневского в Сведен, и заметк. о малоизвестн. Памяти., ст. LVII.
[8] Полн. Собр. Р. Лет, IV, 216, 213, 274, 212, 226, 271, 251, 211,224,215; III, 63, 90; V. 241.
[9] Не упомянуты в уставе ни посадник, ни тысяцкий, первый, вероятно, потому, что занимавший эту должность Мирослав во время составления устава (в 1135 г.) был на Юге по одному политическому делу, а второй, может быть, по какой-нибудь подобной же причине или же потому, что его должность еще не сделалась выборной и он разумелся в числе княжих бояр, призванных на совет.
[10] Рейна, Опыт истории росс, законов, в перев. Морошкина. § 43, примеч. 2.
[11] Roperen bi der heren rade. Русско-Лив. Акты. Стр. 161. Из действующих лиц, поименованных в этом любопытном донесении, по крайней мере троих можно признать такими Roperen или биричами. Они являются к немцам для переговоров как от веча, так и от посадника и называются в донесении еще посланцами (boden) . Один из них носил звание старосты (olderman).
[12] То vif oderluden van vif enden. Bunge, Urkundenbuch, IV, 531. Это место донесения приведено у Никитскою в Очерках из жизни. В Новгорода (Журн. Мин. Нар. Проев. 1869 г., № 10, стр. 301).
[13] Полн. Собр. Р. Лет. VI, 217 и ел. Соловецкая грамота у архим. Досифея в Опис. Солов. Монастыря, I, 48, и в Акт. Арх. Эксп. I, № 62.
[14] Акты Юр. № 2. В Новгороде тяжба сельского Княжостровского общества с одним из его членов, не хотевшим “давать разруб”, платить с другими, решена была двумя посадниками с одним сотским. См. снимок с правой грамоты в Ниве 1881 г. № 28 стр. 618. Судя по имени одного посадника, акт относится к последним годам новгородской вольности.
[15] Полн. Собр. Р. Лет. IV, 220. 222 и 226. 212 и 215, 243. Востокова, Опис. Рукоп. Рум. Муз. 87 и ел. Наконец, может быть, и в Пскове были при правительственном совете или при высших сановниках судебные заседатели, не входившие в обычный состав боярского совета, какие являются в новгородских актах накануне падения вольного города. См. приложение.
[16] Замечание это принадлежит Костомарову. Северо-русск. народопр,, 11,50.
[17] Акт. А. Эксп. I, №№ 57, 58, 90, 91. Поли. Собр. Р. Лет. IV, 240, 273 и 243; VI, 200 и cл.
[18] Полн. Собр. Р. Летоп. IV, 91, 284 и 225. Никитскою, Очерк внутр. ист. Пскова. 146 и cл. Bunge Urkundenbuch, I, 682. Русско-Лив. Акты. 167 и 175; ср. П.С. Лет. IV, 119.
[19] О численном составе совета см. еще разбор немецкого донесения 1331 г. в приложении.
[20] Назывался ли совет бояр малым вечем, на это нет прямых указаний. Новгородцы, грубя Ивану III перед разрывом с ним в 1471 г., “на двор великого князя на Городище с болшего веча присылали многих людей, а наместником его да и послу в. князя лаяли и бесчествовали” (Поли. Собр. Р. Лет. VI, 3). Но это пишет не новгородец, а москвич, который мог по-своему называть новгородские учреждения. Притом он мог считать малым вечем не боярский совет, а эти шумные переговоры вечевых уполномоченных, “многих людей”, с наместниками и послом великого князя.
Когда пал Псков в 1510 г., оттуда увезены были в Москву оба политических колокола, “вечевой”, которым созывали вече, и “Корсунский вечник, что на сени в него звонили, как вечье было”, замечает местная летопись 8 лет спустя после падения Пскова. Это значит, но нашему мнению, что во время вечевой вольности в Корсунский колокол звонили, чтобы созвать бояр на сени, то есть на княжий двор, где обыкновенно заседал правительственный совет Пскова. Вел. князь Василий потом прислал два других колокола вместо увезенных “болшой и меншой”.
Но из того, что совет “на сенях” собирался по звону Корсунского вечника, нельзя заключать, что и этот совет назывался вечем и еще менее можно заключать, что он назывался малым вечем: великий князь прислал “меншой” колокол вместо Корсунского; но Псковская летопись не называет Корсунского меньшим вечником, а только говорит о нем, как о “другом” колоколе, увезенном в Москву. Поли. Собр. Р. Лет. IV, 286, 288, 291 и 292.
[21] Bunge, Urkund. I, 682-685.
[22] G. de Lannoy (Voyages et ambassades, p. 19) говорит о новгородском владыке в 1412 г.: s’y ont ung ftvesque, qui est comme leur souverain.
[23] Говори это в том предположении, что местная летопись разумеет здесь сени на дворе князя, а не при Троицком соборе, где в ларе вместе с государственными актами мог храниться и список Номоканона, понадобившийся теперь властям для справок.
[24] П.С.Р. Лет. IV, 225 и 226, 232, 269, 292; VI, 216 и 218. Bunge, Urkund. IV, 531 и 755; III, 298. Поли. Собр. Р. Лет. III, 47. Арханг. лет. 56.
[25] Ист. Росс. Иер. III, 559. Некоторые из этих 8 посадников известны и по летописям.
[26] Полн. Собр. Лет. IV, 266; V. 43.
