Наказывая[1] преступника, законодательство императорского периода преследовало некоторые определенные цели, как и в период Московского государства. Такой целью было, во-первых, устрашение. “Таким ворам, – писал, напр., Петр I Виниусу о раскольниках, – которые, собрав людей, сожигали, без всякой пощады во страх иным, таким же ворам, сжечь”[2].
Точно так же и Воинский устав предписывает казнить бунтовщиков “без всякой милости”, “дабы через то другим страх подать и оных от таких непристойностей удержать” (арт. 157). Что устрашение было одной из целей наказания, на это указывает и терминология законодательных памятников, напр.: “под жестоким страхом”, “под жестоким его государевым гневом”, “под страхом жестокого наказания” и т.п.
“Того ради, – читаем в Генеральном регламенте (гл. XLVII), – надлежит публичному месту быть, где в указанное время все наказание чинено быть имеет, дабы всяк, смотря на то, от таких прегрешений и преступлений себя мог охранить”. Точно так же и указ 19 янв. 1721 г. предписывает: “всем беглым чинить жестокое наказание, бить кнутом, дабы впредь, на то смотря, другим никому бежать было неповадно”.
Наконец, указ 1718 г. “для большего страха” велит “по знатным дорогам, где проезд бывает, поставить виселицы”, на которых и вешать, “не отписывался”, преступников. Иначе говоря, публичность казней также являлась орудием устрашения[3], эту же цель преследовало законодательство, усиливая жестокость наказания и вводя массу так называемых квалифицированных наказаний.
Другой целью наказания было возмездие в форме, главным образом, материального талиона. Возмездие преобладает в Воинском уставе. “Кто имени Божию хуление наносит, – читаем в нем, – и оное презирает, и службу Божию поносит, и ругается слову Божию и св. таинствам, ему язык раскаленным железом прожжен будет” (арт. 3), или “кто пистолет или шпагу на кого подымет, оному рука отсечена да будет” (арт. 144), или же за лжеприсягу – “два пальца, которыми присягал, отсечь” (арт. 196), или “кто кого убьет, оного (убитого) кровь паки отмстить и без всякой милости оному голову отсечь” (арт. 154), или “кто кого ударит по щеке, оного профос имеет также ударить” (арт. 145) и т.п.
Но и другие законодательные памятники, а также и практика нередко преследовали цели возмездия. Вот что читаем, напр., в одном сенатском решении 1722 г. по делу Левина, который “показал себя не только злым порицателем его имп. величества высокия персоны и злодеем к народу, но и богохульником и иконоборцем”, почему и был приговорен к сожжению: “прежде той казни (т.е. сожжения) вырезать ему язык, понеже которым удом прежде злобу он произносил, тот уд и казнь прежде восприемлет”.
При осуществлении целей возмездия законодательство заботилось о постоянном соответствии и соразмерности между преступлением и наказанием; это стремление лучше всего сказывается в наказании пасквилянта.
“Оного, – гласит Воинский устав, – надлежит наказать таким же наказанием, каковою страстью он обруганного хотел обвинить, т.е., если кто-нибудь в пасквиле бранил кого изменником или иным злым делом, пасквилотворец и сам должен быть наказан, яко изменник или таких дел делатель, о которых описал” (арт. 149).
Третья цель, преследовавшаяся наказанием, заключалась в обеспечении общества от преступников путем принятия мер, долженствовавших гарантировать население от проявления злой воли лиц, впавших в преступление.
Для этой цели служили ссылка и тюремное заключение, получившие довольно широкое развитие в императорском периоде, а также членовредительные наказания и наложение на тело преступников неизгладимых знаков, благодаря которым они всегда могли быть известны всем как заклейменные и в случае бегства легко могли быть отысканы.
Вот что гласит, напр., указ 15 янв. 1723 г.: “его имп. величество усмотреть соизволили, что у каторжных невольников, которые присланы в вечную работу, ноздри вынуты малознатны; того ради его имп. величество указал: во всех местах, из которых в каторжную работу присылают, вынимать ноздри до кости, дабы, когда случится таким бежать, чтобы везде утаиться было не можно и для лучшей поимки были знатны; также которые ныне есть при каторжных дворах, такие ж невольники учинить тож”.
Цель подобного “пятнания” объясняется в указе 9 июля 1698 г.: “смотреть по дорогам и рекам накрепко… ссыльных же беглых, и буде где у кого беглый или ссыльный человек явится, а по осмотру на ком на спине объявится, что он пытан или приложено пятно, и таких пытанных и запятнанных не пропускать и задерживать”.
Наконец, последней целью наказания было извлечение выгод из преступника, для чего служили эксплуатация его личного труда и имущественные наказания. Первая крайне развилась при Петре, доказательством чего служит огромная масса указов последнего. “Послать преступников туда, где делают новую гавань” (указ 1722 г.), – читаем в одном из них.
“Каторжных не употреблять в мелкие и разные работы, – читаем в другом, – но на те, кои на одном месте, а именно: сваи бить и прочие, тому подобные” (указ 1715 г.). “Ссылать на тамошние разные заводы на работу” (указ 1722 г.), – гласит третий. “Винных баб и девок, – читаем в четвертом, – отсылать в определенный прядильный двор” (указ 1719 г.).
Вот что писал сам Петр князю Ромодановскому: “Henadigste Herr, аз доношу вашему величеству, что добрых людей довольство имеем; ныне же зело нужда есть, дабы несколько тысяч воров (а именно, если возможно, 2000 человек) приготовить к будущему лету, которых по всем приказам, ратушам и городам собрать по первому пути и которые посланы в Сибирь, а ныне еще в Вологде”.
До нас дошли также следующие слова Виниуса: “всяких воров и басурманских полонянников можно на каторги сажать для гребли на цепях, чтоб не разбежались и зла не учинили; и чем таким ворам и полонянникам, которых по тюрьмам бывает много, хлеб туне давать, и они б на каторгах хлеб зарабатывали”.
Имущественные взыскания также утилизировались государством; одни из них шли в казну (так, по указу 1721 г. “положенные деньги с расколыциков, которые будут собираться вдвое”, было предписано отсылать в Штатс-контор-коллегию, а “штрафы по духовным делам имать в Синод”), а другие “на госпитали лечебные”, на больницы и т.п.
Иначе смотрела на цели наказания имп. Екатерина II в своем Наказе. Мысли ее касательно наказания весьма важны в области русского уголовного права, так как Наказ был первый памятник, ставший проповедовать у нас гуманные идеи в обращении с преступником, заимствованные с Запада. Цель наказания по Наказу заключается не в возмездии и не в устрашении.
Напротив, с точки зрения императрицы, в области мелких преступлений цель наказания состоит в исправлении, в области же крупных преступлений – в воспрепятствовании преступникам причинять вред обществу. Говоря о наказании, Наказ задается вопросом, на основании какого права общество может наказывать своих членов. “Откуда, – говорит он, – имеют начало свое наказания, и на каком основании утверждается право наказывать людей?”
“Законы, – отвечает императрица, – можно назвать способами, коими люди соединяются и сохраняются в обществе, и без которых бы общество разрушилось. Но не довольно было установить сии способы, кои сделались залогом общества, надлежало и предохранить оный: наказания установлены на нарушителей. Всякое наказание несправедливо, как скоро оно не надобное для сохранения в целости сего залога”.
“Когда бы жестокость наказания не была бы уже опровергнута добродетелями, человечество милующими, то к отриновению оныя довольно было бы и сего, что она бесполезна; и сие служит к показанию, что она несправедлива.
Намерение установленных наказаний не то, чтобы мучить тварь, чувствами одаренную; они на тот конец предписаны, чтобы воспрепятствовать виноватому, дабы он впредь не мог вредить обществу, и чтоб отвратить сограждан от соделания подобных преступлений.
Для сего между наказаниями надлежит употреблять такие, которые, будучи уравнены с преступлениями, впечатлели бы в сердцах людских начертание самое живое и долго пребывающее и в то же время были бы меньше люты над преступниковым телом”.
“Кто не объемлется ужасом, видя в истории, сколько варварских и бесполезных мучений, вышесказанных и в действо произведенных без малейшего совести зазора людьми, давшими себе имя премудрых. Кто не чувствует внутри содрогания чувствительного сердца при зрелище тех тысяч бессчастных людей, которые оные претерпели и претерпевают, многажды обвиненные в преступлениях, сбыться трудных или не-могущих, часто соплетенных от незнания, а иногда от суеверия.
Кто может смотреть на растерзание сих людей, с великими приуготовлениями отправляемое людьми же, их собратиею. Страны и времена, в которых казни были самые лютейшие в употреблении, суть те, в которых соделалися беззакония самые бесчеловечные. Искусство научает нас, что в тех странах, где кроткие наказания, сердце граждан оными столь же поражается, как в других местах жестокими”.
“Гражданская вольность тогда торжествует, когда законы на преступников всякое наказание выводят из особливого каждому преступлению свойства. Все произвольное в наложении наказания исчезает. Наказание не должно происходить от прихоти законоположника, но от самой вещи, и не человек здесь должен делать насилие человеку, но собственное действие человека.
Чтобы наказание не казалось насильством одного или многих, противу гражданина восставших, надлежит, чтобы оно было народное, по надлежащему скорое, потребное для общества, умеренное, сколь можно при данных обстоятельствах, уравненное с преступлением и точно показанное в законах”.
Чем ближе будет отстоять наказание от преступления и в надлежащей учинится скорости, тем оно будет полезнее и справедливее: справедливее, потому что оно преступника избавит от жестокого и излишнего мучения сердечного о неизвестности своего жребия”.
“Сказано мной, что в надлежащей скорости чинимое наказание полезно для того, что, чем меньше времени пройдет между наказанием и преступлением, тем больше будут почитать преступление причиной наказания, а наказание действом преступления”.
“Наказание должно быть непреложно и неизбежно. Самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан”.
Мы нарочно привели много цитат из Наказа касательно наказания, чтобы показать, как несходны и как мало точек соприкосновения имеют воззрения Наказа на этот институт уголовного права с воззрениями прежнего законодательства. Так, по Уложению и Воинскому уставу, смотрящих на наказание как на средство возмездия, устрашения и т.п., оно должно быть по возможности сурово и жестоко.
Око за око и зуб за зуб и “наказати его нещадно, чтоб смотря на то, и другим неповадно было так делати” – вот два принципа, которые провозглашаются Уложением в области уголовного права. Воинский устав в этом отношении еще более суров, чем Уложение. Каждая строка его, можно сказать, дышит страшной жестокостью и ненавистью по отношению к преступнику. Между этими двумя памятниками и Наказом целая бездна.
Смотря на наказание как на средство исправления преступника или изолирования его от окружающего его общества, Наказ отвергает жестокость как необходимый признак наказания, считая влияние ее на общество в высшей степени деморализующим. Не жестокость наказания, а сознание его неизбежности должно воздерживать преступника от совершения преступления, вот новая мысль, которую старается популяризировать Наказ.
Одна из главных функций законодательства должна состоять в предупреждении преступлений – вот другая, также совершенно новая мысль, высказанная у нас впервые в Наказе. Отношение последнего к преступнику в полном смысле слова гуманное: он старается избавить его от излишнего мучения, вследствие чего настаивает на скорости наказания. Кроме того, ему не следует иметь характера насилия, в силу чего оно должно вполне соответствовать преступлению.
Отличительными свойствами наказания в изучаемую эпоху были: во-первых, отсутствие индивидуальности наказания, в силу чего нередко карались не только одни преступники, но и близкие к ним лица, напр., жена, дети и др. Так, в сенатском указе 1713 г. о неявившихся купецких людях в Ригу, читаем: “а жен их и детей, и людей их держать за караулом, а пожитки их, запечатав, поставить караул, пока они (купцы) явятся в Ригу”.
“Буде нетчики и беглецы, – гласит указ 1699 г. о штрафе с нетчиков, – учнут от взятья тех денег из домов своих избегать и укрываться в иные села и деревни, и у тех велеть имать жен и детей их, и свойственников, которые с ними живут в одних домах, и держать в тюрьме и за караулы, покамест те деньги на них направлены будут”.
Об отсутствии индивидуальности наказания свидетельствует также указ 1698 г. о воронежских солдатах. “Кто из них, – читаем в указе, – ныне, по высылке, к тому делу не пойдут, учинено будет жестокое наказание на козле, и в проводку будут биты кнутом и с женами, с детьми сосланы будут на вечное житье в Азов”.
Принцип индивидуальности наказания впервые провозглашается в Уставе благочиния 1782 г., признавшем невозможность ответственности родителей за детей. Наконец, тот же принцип исключительно личной ответственности окончательно устанавливается в нашем законодательстве указом 4 ноября 1803 г.
Во-вторых, наказание отличалось крайней неопределенностью своей законодательной формулировки, в силу чего часто не определялся не только вид, но и самый род наказания. Такими терминами, как, напр., “под опасением жестокого наказания”, “под опасением государева гнева и жестокого истязания”, “быть в казни”, “по суду наказан быть имеет” (Воинск. уст. Арт. 75) и т.п., буквально испещрены указы первой половины XVIII ст.
Иногда определяется род, но не определяется вид наказания, напр., “бить кнутом нещадно” (ничего не сказано о количестве ударов), “положены будут великие денежные штрафы”, “за первую вину будут биты кошками, а за вторую кнутами”, или по Воинскому уставу: “штрафу, несколько денег на шпиталь дать” (арт. 17), “жестоко шпицрутенами наказан будет” (арт. 58), “наказанием денежным и сносным заключением наказан будет” (арт. 152), “на теле имеет быть наказан” (арт. 200 и т.п.).
В-третьих, отсутствие равенства всех перед законом в отношении наказания, что объяснялось сословным духом эпохи. Вот что гласит, напр., указ 1711 г.: “тем вышних чинов дворянам быть в его великого государя гневе, а нижним в жестоком истязании”. В другом указе того же года читаем: “с вышних и нижних чинов людей взят будет штраф, смотря по персонам”.
На основании указа 1700 г. было предписано с гостей брать “пени большие”, а остальных купцов подвергать телесному наказанию. В указах об утайке душ в ревизских сказках со стороны помещиков и их приказчиков и старост правительство предписало подвергать виновных следующему наказанию; с помещиков брать вдвое людей против утаенного, а приказчиков и старост карать смертью[4].
Точно так же и Воинский устав определяет далеко не одинаковый род наказания для офицеров и солдат, причем первые иногда наказываются строже, чем последние[5], наконец, нередко встречаются такие выражения в уставе: “наказать, смотря по состоянию особ”, или “смотря по чину особ”.
Неравенство наказаний и соотношение их с общественным положением преступника значительно увеличилось и развилось при Екатерине Второй, когда дворяне, купцы двух первых гильдий и именитые граждане получили разные льготы в области уголовного права[6]. При Александре I некоторые из них, например освобождение от телесного наказания, получило и духовенство.
Наконец, в-четвертых, мучительность наказаний, значительно увеличившаяся с изданием Воинского устава. Только Наказ признал, что “наказание должно быть непреложно и неизбежно” и что “самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан”.
Переходим к рассмотрению видов наказаний. Самым тяжким наказанием считалась смертная казнь, но несмотря на это, она полагалась в огромном количестве случаев, как в сепаратных указах, так и в Воинском уставе (устав определяет ее в 122 случаях, причем в 62 – с обозначением вида и в 60 без обозначения). Однако на практике смертная казнь применялась далеко не всегда и нередко заменялась другими наказаниями.
Вот что гласит, например, указ 19 ноября 1703 года: “на Москве во всех приказах приводных всяких чинов людей, которые явятся по розыскным делам в его государевых делах, в измене и бунте, и в смертных умышленных убийствах, или кто кого каким питием или отравой уморит, и тех людей за те их вины казнить смертью”.
Иначе говоря, этим указом, несмотря на существование Уложения, новоуказных статей и сепаратных указов, в изобилии расточающих смертную казнь за массу всевозможных преступлений и проступков, на практике применение ее ограничивается всего несколькими случаями, точно указанными в указе 1703 года. И, действительно, из последующих указов мы видим, что смертная казнь постоянно заменялась другими наказаниями и если применялась, то только за более важные преступления.
“Воров и разбойников, – читаем, например, в указе 1704 года, – которые в убивстве, в прямом воровстве, измене и бунте, казнить, а которые, кроме вышеописанных вин, а по закону достойны смерти, тех бить кнутом и, запятнав новыми пятнами, послать вечно в каторгу”.
“Разбойников за второй разбой, – гласит указ 1714 года, – вместо смерти, послать на вечную каторгу”. Указ 1721 года предписывает “освобождать от смерти убийц, которые явятся сами и в том (убийстве) вину принесут добровольно” и т.д.
Виды смертной казни были следующие: обыкновенные и квалифицированные. К первым относились:
1) отсечение головы (по Воинскому уставу, в 8 случаях), производившееся с Петра при помощи меча (“царь, – говорит Корб, – пожелал казнить преступников новым, еще неизвестным его народу, способом – не топором, а мечом”); точно так же Воинский устав говорит о мече как орудии казни: “наказания смертные чинятся застрелением, мечом, виселицей” и т.п.; см. III часть “Оглавление приговоров”);
2) повешение, применявшееся, по Воинскому уставу, в 33 случаях, причем в 7 случаях оно принимало коллективный характер, когда, кроме начальников, подвергался виселице десятый из солдат;
3) аркебузирование или расстреляние, впервые получившее законодательную санкцию в Воинском уставе (7 случаев).
Квалифицированные виды были следующие:
1) четвертование, т.е. отсечение топором сперва рук и ног, а затем головы, иногда сопровождавшееся рванием тела клещами (впрочем, четвертование иногда производилось после казни над трупом преступника);
2) окопание в землю вместе с руками по плечо с целью оставления без пищи и питья до наступления смерти, причем в последний раз эта казнь была применена в 1740 году;
3) залитие горла металлом, смягченная указом 1723 года, предписавшим, “буде такие заливающие горло скоро не умрут, то отсекать для скорой смерти голову”;
4) колесование, т.е. раздробление тела колесом, причем тело преступника после казни оставлялось на некоторое время на колесе;
5) сожжение, иногда выражавшееся в форме копчения, т.е. сожжения на медленном огне, причем преступник, по словам шведа Штраленберга, в течение нескольких часов обкуривался каким-то едким составом, так что у него вылезали все волосы на теле;
6) повешание за ребро на крюке, вонзавшемся осужденному в бок между ребрами и продевавшемся под одним из них, впервые введенное инструкцией для искоренения разбойников 24 декабря 1719 года, “для вящих воров и разбойников и особливо тех, кои чинили смертные убивства и мучения”, и имевшее место в последний раз при усмирении Пугачевского бунта[7].
Смертная казнь сравнительно широко применялась до вступления на престол Елизаветы Петровны, питавшей глубокое отвращение к этому виду наказания[8]. Этим отвращением объясняется появление указа 1744 года, фактически приостановившего действие смертной казни в России[9]. “Усмотрено в правительственном Сенате, – гласит этот указ, – что в губерниях и в провинциях, и в городах, також и в войске, и в прочих местах империи смертные казни чинят не по надлежащим винам, а другим и безвинно”.
Ввиду этого указ предписал: “для лучшего рассмотрения” присылать в Сенат “обстоятельные перечневые выписки”, т.е. экстракты из всех дел, по которым состоялись смертные приговоры, и до получения из Сената соответственных указов не приводить в исполнение этих приговоров, руководствуясь тем же правилом и на будущее время.
29 марта 1753 года Сенат вошел к государыне с докладом, в котором ходатайствовал об определении в законодательном порядке наказания, долженствовавшего быть применяемым к лицам, до сих пор присуждавшимся к смертной казни, причем предложил подвергать их наказанию кнутом и, вырезав у них ноздри, а также заклеймив и заклепав их в ножные кандалы, ссылать в вечную каторжную работу.
Елизавета Петровна утвердила названный доклад. Однако уже 25 мая 1753 года появляется новый сенатский указ, которым опять предписывается присылать в Сенат экстракты из дел со смертными приговорами, приостанавливая исполнение этих последних[10].
Результатом упомянутых указов было, с одной стороны, накопление в Сенате массы подобных приговоров, остававшихся, по повелению императрицы, без рассмотрения, а с другой стороны, переполнение тюрем присужденными к казни преступниками, ожидавшими дальнейшего сенатского указа.
Вот почему 30 сентября 1754 года появился, наконец, сенатский указ, в котором еще раз было подтверждено, чтобы “приговоренным к смертной казни смертной экзекуции до рассмотрения и точного о них указа не чинить; а дабы оные, за долговременым рассматриванием присылаемых об них экстрактов, не избывали наказания и из ссылки побегов чинить и, за непостановлением на них законов, укрываясь, в такие же воровства вступать не дерзали”, предписывается ссылать их в Рогервик (Балтийский порт) и в другие места, подвергать жестокому наказанию кнутом, рванью ноздрей и клеймению словом – вор”.
Елизавета Петровна, хотя только приостановила действие смертной казни, но бесспорно желала и совершенной ее отмены, о чем свидетельствует ее словесный указ, данный в 1761 году законодательной комиссии, которым она “высочайше повелеть соизволила в новосочиняемом Уложении за подлежащие вины смертной казни не писать” (см. мои “Законодательные комиссии в России в XVIII ст.”).
Точно так же и Екатерина II, хотя, в принципе, и не отрицала смертной казни, но в необходимости ее далеко была не уверена, что и выразилось в крайней неопределенности статей Наказа касательно этого вида наказания. Так, в статье 79 говорится, что “гражданин бывает достоин смерти, когда он нарушил безопасность даже до того, что отнял у кого жизнь или предпринял отнять”.
В этом отношении смертная казнь есть “некоторое лекарство больного общества”. Таким образом, в названной статье высказывается мысль, что убийство должно наказываться смертью. Напротив, в статье 210 смертная казнь допускается только тогда, когда общество находится в анархическом состоянии и когда преступник может быть освобожден из тюрьмы.
При нормальном же течении дел в государстве, когда хорошее устройство тюрем вполне может гарантировать общество от бегства преступников, смертная казнь излишня, потому что “ни чрезмерная жестокость и разрушение бытия человеческого производят великое действие в сердцах граждан, но непрерывное продолжение наказания”.
Ввиду противоречия этих двух статей друг другу ясно, что императрица не выработала себе определенной точки зрения на разрешение вопроса о смертной казни. На практике же в ее царствование все оставалось по-прежнему, т.е. смертная казнь не применялась, хотя продолжала существовать в законе (преступников подвергали смерти только в исключительных случаях).
В царствование Александра I этот вопрос снова был поднят. Дело в том, что в 1813 году законодательная комиссия составила проект уголовного уложения и внесла его на рассмотрение в Государственный Совет.
Проект, хотя допустил применение смертной казни, но, во-первых, ограничил виды ее, признав только два вида: повешение или казнь первой степени, и отсечение головы или казнь второй степени, и, во-вторых, значительно сузил самую сферу применения смертной казни, постановив вдобавок, что ни один смертный приговор не может быть приведен в исполнение без утверждения его государем.
Тем не менее, допущение в проекте рассматриваемого вида наказания вызвало в Государственном Совете серьезные протесты. Ярым противником смертной казни выступил известный адмирал, граф Мордвинов.
“Когда благодетельными самодержцами России, – говорил Мордвинов в своем письменном мнении, – отменена смертная казнь, то восстановление ее в новоизданном уставе при царствовании Александра I невольно приводит меня в трепет и смущение. Знаменитейшие по уголовной части писатели признали и доказали ненадобность и бесполезность смертной казни, приводя всем другим народам в изящный пример тому Россию”.
“Имеет ли человек, – читаем далее, – право отнять у подобного себе то, чего, раскаявшись впоследствии, он не в силах ему возвратить? Судья, постановляющий смертный приговор, невольно чувствует душевное содрогание, не есть ли это напоминание ему совестью о том, что он принимает на себя ему не принадлежащее?
Нравственный и всеобщий закон, воспрещающий убивать безоружного, должен ли измениться в своей правости в применении к обществу, а окованный, лишенный свободы, предаваемый смерти, по невозможности его быть далее вредным, не есть ли жертва бесполезная и невинная? Облечь кроткого и человеколюбивого императора Александра I в звание возобновителя в России смертной казни, самое благоговение мое, никогда в сердце моем к особе Его Величества неумолчное, меня не допускает”[11].
Однако и в это царствование вопрос о смертной казни не был разрешен, и только уже с изданием Свода Законов и Уложения о наказаниях 1845 года вышел, наконец, из своего крайне неопределенного положения[12].
Вторым по тяжести наказанием были телесные наказания, разделявшиеся на членовредительные и болезненные. К первым относились: урезание языка, заключавшееся в том, что палач, вытянув у преступника язык особыми клещами, отрезал часть его, обыкновенно половину (в последний раз это наказание было применено в 1743 г. в отношении к Лопухиной и Бестужевой); прожжение языка раскаленным железом, введенное Воинским уставом, как наказание за богохульство (арт. 3); отсечение суставов, руки и пальцев, причем рука в большинстве случаев отсекалась по запястье, а пальцы (по Воинскому уставу (арт. 196) – два), за исключением некоторых случаев, отсекались на левой руке; прибитие гвоздем или ножом руки к виселице на один час (Воинск. устав. Арт. 143 – за драку с оружием в руках), отсечение носа и ушей (Воинск. уст. Арт. 188 и 189; последний раз отсечение ушей было применено в 1774 г., при подавлении Пугачевского бунта); рванье ноздрей и клеймение.
Последние два вида наказания преследовали не только карательные, но и полицейские цели. Так, по словам указа 1757 г., “ноздри вырезать и знаки ставить положено в том рассуждении, чтобы они из ссылки… побегов чинить и, непоставлением на них знаков, укрываясь, в такие воровства вступать не дерзали”. Еще раньше указ 1746 г., говоря о клеймении, мотивировал его необходимость тем, чтобы преступники “от прочих добрых людей были отличены, и когда… учинят утечку… таковых к поимке чрез то клеймение удобный способ быть может”.
Наличностью этих полицейских целей объясняется предписание указа 1724 г. “ноздри вынуть до кости” у тех преступников, у которых они уже были вынуты, но “мало знатно”. Рванье ноздрей производилось особыми щипцами, одна половина которых, представлявшая собой железный стержень, вкладывалась в ноздрю, другая – острая и вогнутая – приходилась с наружной стороны носа – щипцами этими действовали как ножницами[13].
Что касается до клеймения, то оно состояло в наложении на тело преступника (обыкновенно на лицо, т.е. на лоб и щеки, а иногда и на руки или на спину) раскаленным железом особых знаков, форма которых нередко менялась. Так, при Петре I клеймо было с изображением орла (отсюда выражение “заорление” вместо: клеймение), а затем (с 1705 г.) с буквой “В” (вор).
При Екатерине II появляются и другие буквы, напр., “У” (убийца), “Л” (лжец) и т.п. Иногда употреблялись клеимы с несколькими буквами, напр., “В. О. Р.”. Уложение 1845 г. предписало употреблять только следующие клейма: для каторжников – “К. А. Т.”, для беглых и бродяг – “Б”, для ссыльнокаторжных – “С. К.” и для ссыльнопоселенцев – “С. П.”.
Клейма старательно охранялись от исчезновения, почему в 1705 г. было предписано натирать их порохом “многажды накрепко, чтобы они (преступники) тех пятен ничем не вытравливали и не живили, и чтоб те пятна на них были знатны по смерть их”.
Екатерина II хотя и высказала в Наказе, что “все наказания, которыми тело человеческое изуродовать можно, должно отменить”, однако этого не сделала, и честь отмены членовредительных наказаний (кроме клеймения) принадлежит Александру I. Впрочем, последний отменил в 1817 году только рванье ноздрей, так как остальные наказания к этому времени вышли уже на практике из употребления. Клеймение же было отменено в 1863 г.[14]
Среди болезненных наказаний самым тяжким был кнут, унаследованный еще от времен Московского государства. Так, в указе 1846 г. 10 ударов кнута считались равными 30 ударам плети и 120 ударам розог, так как 10 ударов плетей, в свою очередь, приравнивались к 40 ударам розог. Кнут состоял из толстой деревянной рукоятки, 5 5/8 вершков длиной и 5/8 вершка в диаметре.
К ней прикреплялась плетеная часть, представлявшая собой упругий столбец из ременного плетива, обнимавшего твердый стержень из плотно сложенного куска кожи. По середине столбца стержень прерывался на вершок, и оставалось одно плетиво, вследствие чего в этом месте образовывался перегиб. В длину плетеная часть имела 14 1/2 вершка, в толщину у рукоятки около 2 вершков, а в конце 1 вершок.
Тонкий конец заключался железным кольцом около вершка в диаметре, к которому привязывался хвост из ремня, длиной в 13 вершков и шириной в 6/8 вершка, твердый, как кость и загнутый с обеих сторон в виде желобка.
Весь кнут с рукояткой имел в длину 2 аршина и 2 вершка[15]. В 1840 г. Министерство внутренних дел изготовило образцовый кнут и предписало по разосланным образцам его приготовить “хозяйственным способом” новые кнуты взамен старых, подлежавших уничтожению.
Как известно, по Уложению 1649 г. наказание кнутом упоминается в 140 статьях[16]. Напротив, в XVIII ст., ввиду введения новых телесных наказаний (плетей и шпицрутенов), сфера применения кнута постепенно суживается. Наконец, по Своду Законов 1832 г. о нем упоминается уже в 50 статьях[17].
Наказание кнутом разделялось на простое и нещадное, причем разница между ними зависела от количества ударов. Нещадное наказание очень часто являлось замаскированной смертной казнью. Закон не определял числа ударов, и практика на этот счет была крайне разнообразна.
Minimum наказания, конечно, равнялся одному удару. Что касается до maximum’а, то он достигал невероятных размеров, а именно, как свидетельствуют многие источники, 300 ударов. Судя по некоторым данным, простое наказание выражалось в числе ударов, не превышавшем 50, больше же 50 ударов составляло уже нещадное наказание.
Указы 1802 и 1808 гг. запретили употреблять в судебных приговорах (как военных, так и гражданских судов) выражения “наказать жестоко” или “нещадно”, а в 1812 г. было предписано в каждом судебном приговоре точно означать число ударов, которым должен был подвергнуться преступник, причем самые приговоры должны были представляться на утверждение губернаторов; при неутверждении же их со стороны последних они поступали на рассмотрение Сената. Наконец, только в 1830 г. нещадное наказание было уничтожено, так как в этом году состоялось запрещение назначать более 50 ударов.
По способу исполнения наказание кнутом разделялось на три вида; обыкновенное, в проводку и на козле. Первое состояло в том, что преступника, предварительно раздев до пояса, помещали на спине одного из палачей, державшего его за руки, причем ноги преступника связывались. Удары наносились по спине. Битье в проводку отличалось от обыкновенного битья тем, что преступника водили под руки по улицам, причем палач шел сзади и бил.
Оба названные способа были отменены при Александре I. Битье на козле или, как еще говорилось, на кобыле происходило следующим образом. Кобыла, по описанию современников, представляла собой крестообразный станок, приспособленный так, что преступник, обнаженный до пояса, привязывался к нему руками и ногами и находился в полустоячем положении.
Руки его прикреплялись ремнями отдельно к каждой стороне креста, ноги также привязывались, равно как и шея, притягивавшаяся ремнями к середине креста[18]. Удары при этом способе наносились по спине. Битье на козле просуществовало вплоть до отмены кнута в 1845 г., причем в 1840 г. Министерством внутренних дел были даже изготовлены образцовые пристяжные ремни для кобылы.
В целях устрашения наказание кнутом происходило публично на эшафоте и с соблюдением известных обрядностей, а именно: преступника, одетого в особый кафтан с прикрепленной на груди доской, на которой писалось название совершенного им преступления, и посаженного спиной к лошадям, привозили на место совершения наказания, сперва (в XVIII ст.) в особой телеге, а после (в XIX ст.) на позорной колеснице. Затем иногда ставили на некоторое время к позорному столбу и уже затем подвергали наказанию.
Вопрос об уничтожении кнута возбуждался несколько раз в первой половине XIX ст. Так, уже в 1817 г. был учрежден особый комитет для разрешения этого вопроса, причем членам его было передано личное мнение Александра I, в котором кнут назывался “бесчеловечной жестокостью, каковой нет примеров ни в одном европейском государстве”, и “что жестокость сия, будучи, так сказать, отдана на произвол палача, не токмо не удовлетворяет цели правосудия, но, по большей части, находится с ней в противоположности”.
Однако комитет, высказавшись в принципе против кнута, не уничтожил его, почему в 1824 г. вопрос о дальнейшем существовании его снова был поднят и обсуждался в Государственном Совете, причем известный противник смертной казни, адмирал Мордвинов представил письменное мнение в пользу уничтожения этого вида наказания.
“С того знаменитого для правосудия и человечества времени, – писал, между прочим, Мордвинов, – когда европейские народы отменили пытку и истребили орудия ее, одна Россия сохранила у себя кнут, коего одно наименование поражает ужасом народ российский и дает повод иностранцам заключать, что Россия находится еще в диком состоянии.
Кнут есть орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, мечет по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человеческое – мучение лютейшее всех, других известных. При кровавом зрелище такого мучения зрители приводимы бывают в исступленное состояние, многие из них плачут, многие дают наказанному милостыню, трепещут, негодуют на жестокость мучения.
До тех пор, пока будет существовать кнут в России, втуне мы заниматься будем уголовным уставом; с кнутом в употреблении напрасны будут уголовные законы, судейские приговоры и точность в определении наказаний: действие закона и мера наказания останутся всегда в руках и воле палача, который стами ударов может сделать наказание легким, десятью жестоким и увечным, если не смертельным”[19].
Государственный Совет почти единогласно высказался за уничтожение кнута и за замену его плетьми, но это постановление не получило законодательной санкции из опасения, как бы народ не счел отмену кнута за отмену всяких наказаний вообще.
И только с изданием Уложения о наказаниях 1845 г. кнут был уничтожен и заменен плетьми, причем эта замена мотивировалась тем, что “наказание кнутом, завися от произвола палача, может быть орудием смерти или же, особливо при малом числе ударов, сделаться слишком слабым, и что сие бывает довольно часто вследствие подкупов”.
Другим болезненным наказанием были батоги, т.е. прутья толщиной в мизинец, которыми били по спине преступника, предварительно положив его на землю, лицом вниз. Это наказание также делилось на простое и нещадное, причем число ударов не было определено.
По способу исполнения битье батогами могло быть в рубашке и без нее. Со второй половины XVIII ст. батоги постепенно выходят из употребления (так, проект уголовного уложения 1754 г. упоминает о них только в трех случаях, см. гл. 48, 49 и 50), а в XIX ст. они заменяются палками (Свод Законов 1832 г. и Уложение 1845 г., напр., ст. 635 и др.).
Третьим видом болезненного наказания были плети, появившиеся впервые в XVIII ст. на смену кнута, вследствие чего одновременно с сужением сферы применения последнего расширяется сфера применения первых, пока, наконец, Уложение 1845 г. окончательно не заменяет кнута плетьми. Плеть состояла из короткой деревянной рукоятки и плетива в палец толщиной, в конце которого прикреплялись сперва два, а затем три хвоста.
Наказание плетьми производилось на кобыле, причем вплоть до Уложения 1845 г. число ударов не было определено. Последнее назначило количество ударов в пределах от 10 до 100. Особым видом плетей были так называемые кошки, введенные Морским уставом 1720 г. во флоте. Впрочем, на практике кошками наказывались и лица, совершенно не принадлежавшие к флоту.
Четвертым видом наказания являлись шпицрутены, введенные Петром I и получившие окончательно законодательную санкцию в Воинском уставе[20]. Под ними понимались длинные, гибкие прутья, употреблявшиеся при так называемом проведении преступника сквозь строй, т.е. по “шереножной улице”, образованной из двух рядов солдат, вооруженных шпицрутенами и наносивших удары по оголенной спине преступника.
Воинский устав говорит о прогнании сквозь строй или полк три, шесть и двенадцать раз (арт. 95, 141 и 189), не определяя, однако, числа солдат, а следовательно, и ударов. На основании некоторых данных мы имеем возможность судить, что maximum наказания определялся в XVIII и XIX ст. в 12 000 ударов, когда шпицрутены являлись замаскированной смертной казнью, да еще в квалифицированной форме. Что касается до minimum’a наказания, то он в XIX ст. был не ниже 250 ударов[21].
Пятым видом наказания были розги, введенные Воинским уставом для воров младенцев, но на практике получившие большое распространение и в отношении взрослых, в особенности с издания Уложения 1845 г., определившего и количество ударов (от 50 и до 100).
Наконец, шестым видом наказания были линьки, т.е. куски каната с узлами, введенные Петром I для флота.
К категории болезненных же наказаний следует также отнести: ношение ружей и седел, хождение по деревянным кольям, сажание на деревянную лошадь, содержание на хлебе и воде, бритье половины головы и окование рук и ног в железо. Последнее наказание было введено Воинским уставом, но впоследствии стало рассматриваться как полицейская мера.
При помощи оков целая партия преступников прикреплялась к железному пруту и таким образом направлялась в Сибирь. Мучительность прута обратила на себя внимание известного филантропа, доктора Гааза, и благодаря его вмешательству в 1832 г. прут был заменен особыми наручниками, изобретенными Гаазом и испытанными им на себе[22].
Отмена телесных наказаний, а именно: плетей, шпицрутенов, кошек и отчасти розог состоялась на основании указов 17 апреля 1863 г.
Третьим наказанием являлась ссылка на каторжные и другие работы[23]. Каторги или галеры были особые суда, двигавшиеся веслами. Работа последними и была поручена каторжникам или “каторжным невольникам”, как тогда говорилось. Вдоль борта галеры приделывались особые “банки”, по 25 на каждой стороне, к которым приковывалось по 5 или 6 невольников, управлявших одним веслом.
Точность гребли была такова, что 50 весел составляли как бы одно; впрочем, это было необходимо, потому что, если бы одно весло поднялось или опустилось скорее других, гребцы, им управлявшие, ударили бы в спину сидящих впереди и, в свою очередь, получили бы удар задних.
Никакой свободный человек не мог бы грести подобным образом без отдыха более часа, между тем каторжники иногда должны были продолжать свою работу по десяти, а иногда и по двадцати часов сряду. Если кто из невольников падал в бессилии, на него сыпались удары плетей приставов до тех пор, пока в нем не исчезали признаки жизни; затем его бросали в море[24].
Работа на галерах вышла из употребления с заменой гребных судов парусными. Иногда вместо каторги преступники ссылались на другие работы, например, на постройку крепости, в порты, в рудники, на заводы, в прядильный двор (женщины) и т.п.[25] И тот и другой вид ссылки мог быть временным или вечным[26].
Ссылка на галеры и на другие работы применялась в массе случаев. Правда, Воинский устав назначает ее только в десяти случаях[27], но зато область применения ее крайне расширялась отдельными указами.
С изданием Учреждения о губерниях в 1775 году во всех губернских городах было предписано учредить рабочие дома для преступников обоего пола, причем поставить их в непосредственную зависимость от приказов общественного призрения. Указ 1781 г. подтвердил это постановление, предписав Сенату озаботиться открытием таких домов и заведением в них необходимых работ.
Впрочем, дело устройства рабочих домов подвигалось вперед очень медленно, главным образом, вследствие крайней нужды в рабочих руках для правительственных сооружений, как то видно, между прочим, из письма генерал-адъютанта Князева от 1795 г. генерал-прокурору. “Ссылочные невольники, – писал Князев, – для работ везде нужны… наипаче же потому, что во многих местах вольнонаемных людей ни за какие деньги отыскать невозможно”.
Этой же нуждой объясняется появление указа 13 сент. 1797 г., как бы вовсе упраздняющего рабочие дома, так как, согласно с указом, всех лиц, приговоренных к заключению в рабочие дома, было предписано отправлять на работу в крепостях.
Ввиду порождения названным указом многих недоразумений (например, что делать с женщинами, что делать с преступниками, осужденными на короткие сроки, если расстояние до крепостей было далеко, и т.п.), Сенат в 1798 году разъяснил, что к крепостным работам следует отправлять только мужчин, осужденных на долгие сроки, остальные же категории преступников, как мужского, так и женского пола, по-прежнему должны быть заключаемы в рабочие дома[28].
Что касается до ссылки на поселение, то она в начале изучаемого периода не была распространена и своего развития достигла уже в конце XVIII столетия, когда мало-помалу местом ее сделалась Сибирь. С указа 1753 г. ссылка разделилась на два вида: на ссылку в работу или на вечное поселение и на ссылку на житье или простую, причем последняя назначалась за мелкие преступления (так, по указу 1775 г. за первую кражу).
Сосланные на вечное поселение поступали в казенное управление, причем до 1798 г. способные из них назначались в каторжные и другие работы. С 1798 г. ссыльных, однако, перестали посылать для работ совместно с каторжными, “дабы тем их не сравнять с преступниками, за тяжкие преступления, вместо смертной казни, вечно в работу осужденными”.
Сосланных на житье распределяли по Сибири, причем осужденных за менее тяжкие преступления селили в местах, ближайших к европейской границе. Обыкновенно при поселении правительство отводило ссыльным земли, снабжало их семенами для обсеменения полей и нужными орудиями и освобождало на время от податей. С указа 1799 г. сосланные на житье получили право записываться в купечество.
Значительную реформу в области ссылки произвел Устав о ссыльных 1822 года, составленный Сперанским. Согласно с уставом ссылка делилась на ссылку в каторгу и на поселение. Каторга же подразделялась на бессрочную и срочную, впрочем, и первая не могла продолжаться более 20 лет. По окончании этого срока преступник водворялся при том заведении, где прежде работал как каторжный.
Напротив, срочные каторжники, по отбытии ими наказания, поступали в разряд поселенцев. Последние разделялись на 6 разрядов, а именно: 1) “временные заводские работники” 2) “дорожные работники”, 3) ремесленники, 4) цеховые слуги, 5) поселенцы, способные к сельским работам и 6) неспособные ни к какой работе, помещавшиеся в больницы и приюты или приписывавшиеся к волостям на пропитание.
В 1-й разряд поступали лица, наказанные плетьми, причем в течение 1-го года они должны были работать на фабриках и заводах вместе с каторжными; во 2-й разряд помещались “самые лучшие, здоровые, крепкие и молодые, преимущественно знающие мастерства” и переходившие в состав государственных крестьян по истечении пяти лет хорошего поведения и трудолюбивой жизни; третий разряд делился на отделения или артели и также рекрутировался из лиц, знающих ремесла[29]; четвертый разряд состоял из дворовых, евреев и лиц, неспособных к сельским занятиям и отдававшихся внаем частным лицам на восемь лет, причем по окончании этого срока цеховые слуги имели право записываться в мещане.
Поселенцы распределялись по волостям со льготами в области податей и рекрутской повинности, но без пособия от казны и по истечении трех лет поступали в сословие государственных крестьян. Однако на практике попытка Сперанского приурочить ссыльных к работам оказалась совершенно несостоятельной. Фабрики и заводы, переполненные каторжными, уклонялись от приема ссыльных.
Дорожные работники фактически не существовали и в 1828 г. были упразднены и de jure. Устройство ремесленных домов также потерпело неудачу, вследствие чего они постепенно были закрыты. Цех же слуг, по заявлению западносибирского генерал-губернатора князя Горчакова, “упадал сам собой от основательной недоверчивости жителей к людям развращенным”[30].
Практика знала еще третий вид ссылки, сложившийся, как было уже сказано, до Устава 1822 года, а именно: ссылку на житье, делившуюся на бессрочную и срочную, причем определение срока в каждом отдельном случае зависело от суда. По закону 4 янв. 1839 г. все сосланные на житье были обязаны, немедленно по прибытии на место ссылки, приписаться к мещанскому или крестьянскому обществу, а по прошествии трех лет могли причислиться к купеческому обществу.
Ввиду постоянного увеличения контингента сосланных в Сибирь и, в силу этого, возникновения крайних затруднений при управлении ими, не предвиденных Уставом 1822 года, сибирская администрация неоднократно возбуждала вопрос об ограничении количества ссылаемых.
В 30-х годах этот вопрос обсуждался сперва в Сибирском комитете, а затем и в Государственном Совете[31], высказавшемся, однако, в том смысле, что “мысль об отмене ссылки в Сибирь на поселение надлежит оставить, потому что нет способов удовлетворительно заменить ее иными назначениями”, так как “во всяком другом месте соединение ссыльных было бы истинной тягостью и для правительства, и для самого края”[32].
Единственно, что решено было сделать, это – несколько сократить количество ссылаемых в Сибирь путем, во-первых, ссылки их в европейские окраинные губернии и, во-вторых, путем отдачи их в арестантские роты.
Последние были заведены в 1827 году во всех губернских городах, главным образом, по инициативе самого государя, находившего, что “чрез сформирование сих рот приобретены будут две главные выгоды: дешевейший способ к устройству губернских городов и к производству разных городских работ и отмена издержек на отправление арестантов в Сибирь и продовольствие их в пути”[33].
Четвертым видом наказания было тюремное заключение, известное в форме простого и “жестокого” заключения; впрочем, памятники не указывают на черты различия этих двух видов наказания. Воинскому уставу известен еще третий вид, это так называемый арест у профоса (палача). Наказ является большим сторонником тюремного заключения, рекомендуя вечное заключение в тюрьме как эквивалент смертной казни.
Затем в нем высказывается мысль о необходимость гуманного отношения к подследственным арестантам и об отделении их от осужденных. В 1787 г. императрица Екатерина II написала проект устава о тюрьмах, в котором высказалась за учреждение разных мест заключения для различных категорий заключенных и за введение обязательных работ[34].
Однако проект не был утвержден, и на практике тюрьма XVIII столетия ничем не отличалась от тюрьмы XVII ст. “Тюремных сидельцев” хотя и заставляли иногда работать, но это не велось систематически. Как и в XVII ст., они нередко должны были содержать себя подаянием, для чего их водили по улицам партиями (указы 1736 и 1749 гг.).
Самые тюрьмы содержались до невозможности плохо, как о том свидетельствует отчет князя Вяземского от 1767 г., а также и известное “доношение” Вальтера Виннинга, представленное им Александру I в 1818 г.[35] Некоторое улучшение в области тюремного заключения замечается в начале XIX ст., главным образом, под влиянием идей известного филантропа Говарда.
Так, в 1819 г., по мысли братьев Виннинг, последователей Говарда, учреждается первое в России попечительное общество о тюрьмах, причем его обязанностью было надзирать за заключенными, размещать их, смотря по роду преступлений, ими совершенных, наставлять их в правилах религии и нравственности и заботиться о доставлении им работы.
Таким образом, общество получило участие в тюремном управлении. При императоре Николае I вводятся во многих местах заключения обязательные работы с целью исправления и т.п.[36]
Пятым видом наказания было лишение чести и прав, выражавшееся в форме особых позорящих наказаний и в форме шельмования. К первым относились следующие наказания: изгнание со службы с бесчестием, прибитие имени к виселице, повешение за ноги после смерти, публичное испрошение прощения на коленях, получение пощечины со стороны профоса перед ротой, раздевание женщин донага и т.п.
Что касается до шельмования, то это наказание впервые введено Петром I и довольно подробно определяется в Воинском уставе. “Которого имя к виселице прибито, или шпага его от палача переломлена, – гласит устав, – вором (шельм) объявлен будет”. Какие были последствия шельмования, об этом мы узнаем из приписки к Воинскому артикулу, сделанной самим Петром.
Подлинный текст этой приписки заключает в себе следующее: “изъяснение о лишении чести надлежит знать всем, как с тем поступать, кто чести лишен и шельмован, т.е. из числа добрых людей честных извергнут:
1) ни в какое дело, ниже свидетельство не принимать;
2) кто такого ограбит, побьет или ранит, или у него отымет, и у оного челобитные не принимать и суда ему не давать, разве до смерти кто его убьет, то, яко убийца, судится;
3) в компанию не допускать, и единым словом таковой вечно лишен общества добрых людей, а кто сие преступит, сам может наказан быть”[37].
Из этой приписки видно, что результатом шельмования была постановка человека почти вне закона и вне общества. Его нельзя было только убить, но зато все остальное позволялось по отношению к нему, даже всякое общение с ним трактовалось как преступление, подлежащее известному наказанию.
Шельмование нередко влекло за собой еще другие наказания, например, смертную казнь, конфискацию имущества и т.п. Упомянутым наказанием занимается и Генеральный регламент.
Вот что читаем в нем: “никакое воздаяние так людей не приводит к добру, как любление чести, равным же образом никакая казнь так не страшит, как лишение оной (т.е. чести); того ради всякого не точию шельмованного, но и того, кто в публичном месте наказан или обнажен был, отчуждаться и якобы мерзить им надлежит, а не точию к делу какому допускать, посещать или компанию с ним иметь под штрафом, дабы нарушение чести в вящшую казнь людей имели и тем бы себя более от худых дел воздерживали, ибо, когда хотя б что кому и учинено было, а увидит, что он со своей братьею в равенстве, то скоро забудет все, что ему учинено, и такое наказание не в наказание будет”[38].
Ввиду этого Духовный регламент предписывает шельмованных предавать анафеме, отлучать от церкви, не допускать к таинствам причащения и брака, а равно и к присяге. Указом 1766 г. шельмование было преобразовано в лишение всех прав состояния, разделившееся, со времени издания Свода Законов, на лишение всех и некоторых прав состояния.
Уже при Петре I шельмование иногда называлось политической смертью (“казнить смертью натуральною и политическою, – гласит указ 5 февраля 1724 г., – по важности дела и всего имения лишить”), однако свою законодательную формулировку она получила только при Елизавете Петровне. Последняя предписала Сенату представить ей доклад, “за какие вины политическая смерть и какая именно по указам положена?”
Исполняя повеление государыни, Сенат в 1753 г. постановил решение, которым определил понятие политической смерти. Под ней, гласило решение, “должно именовать то, ежели кто положен будет на плаху, взведен на виселицу, а затем наказан будет кнутом и с вырезанием ноздрей или хотя и без всякого наказания токмо вечной ссылке”[39].
Последствием политической смерти являлось лишение всех прав состояния и конфискация имущества. “Женам (мужей, подвергнутых политической смерти), – читаем в указе 1724 г., – которые похотят идти замуж или постричься, или в своих приданых деревнях жить, и в том дать им свободу, понеже мужья отлучены вечно, подобно якобы умре”.
Так же и Табель о рангах предписывает политически умерших “лишать от имевшего титла и рангу, разве они от нас за какие выслуги паки за собственною рукою и печатью в совершенную их честь восстановлены, и о том публично объявлено будет”.
Последним видом наказания были имущественные наказания, делившиеся на три категории, а именно: вычет из жалованья, штраф, шедший в казну и частным лицам, и конфискация имущества. Последняя касалась или всего, или только части имущества.
О первом случае указы говорят обыкновенно в следующих выражениях: “движимое и недвижимое их имение будет взято на государя”, “деревни и животы у таких брать”, или “дворы их и пожитки, и заводы, какие у них есть”, или “отобрание всего, что имеет, и лишение всего своего имения”. Во втором случае упоминаются вотчины или поместья, а также “пожитки и прочее, что случится”.
Наконец, кроме светских наказаний, было известно еще и церковное покаяние.
[1] Сергеевский. Наказание в русском праве XVII века; Ступин. История телесных наказаний в России; Загоскин. Очерк истории смертной казни в России; Филиппов. О наказании по законодательству Петра Великого; Тимофеев. История телесных наказаний в русском праве. Остальные сочинения и статьи будут указаны в своем месте.
[2] Соловьев. История России. Т. XV. С. 112 и след.
[3] Вот что читаем по этому поводу в указе 1720 г.: “не в коллегиальных прихожих камерах, ниже в коллегиях самых или в канцеляриях и конторах кого… за тяжкие вины никогда наказывать… но надлежит публичному месту быть, где в указанное время все наказание… чинено быть имеет”.
[4] См.: Филиппов. О наказании по законодательству Петра Великого, а также мою рецензию на это сочинение в “Истор. вестн.”. 1891. N 9.
[5] Арт. 101 устава выставляет следующее общее правило: “коль более чина и состояния преступитель, толь жесточае оный и накажется, ибо оный долженствует другим добрый приклад подавать и собою оказывает, что оные чинить имеют”.
Впрочем, это правило не всегда соблюдается. Так, в том же уставе встречаются артикулы (напр., в главах II и XIV), по которым офицеры караются даже легче солдат за совершение одного и того же преступления. См.: Ступин. История тешных наказаний в России. С. 30.
[6] Дворян и купцов первой гильдии освобождает от телесного наказания и проект уголовного уложения 1754 года.
[7] Проект уголовного уложения 1754 года вводит еще новый вид квалифицированной казни, а именно: разорвание пятью лошадьми (“разорвать пятью запряженными лошадьми на пять частей”, – гласит статья 1. Гл. XX); впрочем, уже вторая редакция проекта уничтожает этот вид казни.
[8] По словам известного историка прошлого века князя Щербатова, Елизавета Петровна, идя на свержение с престола Ивана Антоновича, дала обет, что если ей удастся взойти на престол, то во все свое царствование никого не лишать жизни (см.: Загоскин. Очерк истории смертной казни в России. С. 75).
[9] Впрочем, еще в указе от 2 августа 1743 года, данным на имя главнокомандующего русскими войсками в Финляндии, фельдмаршала Ласси, императрица высказалась за необходимость отмены смертной казни с заменой ее политической смертью.
Этот указ до нас не дошел, и о его содержании мы узнаем из сенатского доклада императрице от 29 марта 1753 года (Сергеевский. Смертная казнь при императрице Елизавете Петровне. Журнал гражданского и уголовного права. 1892).
[10] Профессор Сергеевский видит в несогласии постановлений как названного, так и позднейшего (30 сентября 1754 года) указов с постановлениями высочайше утвержденного доклада 29 марта 1753 г. результат оппозиции Сената намерениям императрицы уничтожить смертную казнь (Журнал гражданского и уголовного права. 1890), забывая, что доклад 29 марта, заменивший смертную казнь наказанием кнутом и ссылкой в каторжную работу, исходил вовсе не от императрицы, а также от Сената, следовательно, последний должен был оппонировать самому себе.
Правда, до нас дошло “всеподданнейшее мнение” Сената, поданное им Елизавете Петровне в 1743 г., в котором он высказывает опасение, что “буде убийц, воров и разбойников не казнить, то чтоб таких злодеев не умножилось”, но на этот документ проф. Сергеевский не ссылается, да и относится он к 1743 г. Кроме того, едва ли в нем можно видеть признаки какой бы то ни было “оппозиции”.
[11] Загоскин. Очерк истории смертной казни в России. С. 91.
[12] По Своду Законов 1832 года смертная казнь применялась за преступления политические, “когда оные, по особой их важности, предаются рассмотрению и решению верховного уголовного суда”, за нарушения карантинных правил и за воинские преступления.
В 1833 г. был учрежден особый секретный комитет для обсуждения вопроса о применении смертной казни к ссыльным в Сибири, высказавшийся за разрешение этого вопроса в утвердительном смысле, но государь высочайшим повелением 7 декабря того же года восстановил смертную казнь только для каторжных за совершение ими преступлений “политического оттенка” (см.: Соломон. Ссылка в Сибирь. С. 30). При составлении Уложения 1845 года явилось предположение еще расширить применение смертной казни, не получившее, однако, практического осуществления.
[13] Тимофеев. История телесных наказаний в русском праве. С. 142.
[14] Вопрос об отмене клеймения возник уже в 1817 г. по инициативе московской палаты уголовного суда. Дело в том, что по одному частному случаю секретарь палаты, полагая, что клеймение, как предохранительная мера, отменена вместе с рванием ноздрей, обратился к присутствию палаты с вопросом: клеймить или нет?
Присутствие вместе с прокурором затруднилось ответом и представило вопрос на разрешение Сената. Последний высказался за продолжение клеймения. (Записки бар. Штейнгеля. Истор. вестн. 1900. Кн. VI. С. 829).
[15] По крайней мере, такой экземпляр кнута видел проф. Сергеевский. Наказание в русском праве XVII века. С. 154.
[16] Сергеевский. Указ. соч. С. 150.
[17] Тимофеев. Указ. соч. С. 158.
[18] Тимофеев. Указ. соч. С. 163.
[19] Загоскин. Очерк истории смертной казни в России. С. 98.
[20] По подсчету г. Ступина, шпицрутены применяются Воинским уставом 39 раз (указ. соч. С. 31-33).
[21] Тимофеев. Указ. соч. С. 206 и след.
[22] Кони. За последние годы. С. 533. См. также мою статью “Памяти редкого человека” (Журн. Юрид. Общ. 1897. Кн. VII).
[23] Каторжные работы не были известны Московскому государству, хотя мысль о введении их возникла уже в 1668 г. и принадлежала Андрею Виниусу, представившему Посольскому приказу составленный им проект о “постройке каторг для плавания по Каспийскому морю”.
Однако первый случай ссылки на каторгу относится к 1699 г., когда к этому виду наказания были приговорены 269 стрельцов за участие в бунте 1698 г. См.: Сергеевский. Русское уголовное право. С. 153 и Жижин. Ссылка в России (Журн. Мин. юст. 1900. Кн. 2).
[24] Елагин. История русского флота. Т. I. С. 257-259.
[25] В начале средоточием подобных работ был Азов, затем, вплоть до 1767 года, Рогервик (Балтийский порт), куда, для сооружения порта, ежегодно отправлялось до 600 человек. Точно так же над постройкой Петербурга, Оренбурга и Екатеринбурга работало немало преступников (в Екатеринбурге они работали вплоть до 1800 года).
В конце XVIII ст. (начиная с 1760 года) преступники ссылались главным образом в нерчинские рудники (см.: Фойницкий. Учение о наказании. С. 268 и Соломон. Ссылка в России. С. 10).
[26] Что касается до сроков, на которые назначалась временная ссылка, то они бы ли крайне разнообразны. Так, встречаются указы о ссылке на 15, на 10 и на 5 лет (Жижин. Указ. ст. в Журн. Мин. юст. 1900. Кн. 2). С изданием Устава о ссыльных 1822 г. вечная или бессрочная ссылка в каторжные работы была ограничена 20 годами.
[27] Подсчет г. Жижина, чем опровергается мнение проф. Фойницкого, будто о ссылке “молчат воинские артикулы” (указ. ст. в Журн. Мин. юст. 1900. Кн. 2).
[28] Фойницкий. Учение о наказании. С. 270 и след.
[29] Этот разряд в губернских городах должен был работать в особых ремесленных домах.
[30] Сaломон. Ссылка в России. С. 18.
[31] Вопрос был возбужден вследствие резолюции императора Николая I на рапорте томского губернатора следующего содержания: “рассмотреть, нет ли возможности вовсе прекратить ссылку в Сибирь на поселение, оставя сие для одних каторжных” (Соломон. Указ. соч. С. 31).
[32] Мнение Сперанского, принятое Государственным Советом. Любопытно, что два министра, а именно: внутренних дел (граф Блудов) и юстиции (Дашков) подали весьма обстоятельные мнения в пользу упразднения ссылки и замены ее другими наказаниями (Подробности см. у Соломона. Указ. соч. С. 34 и след.).
[33] Фойницкий. Указ. соч. С. 278 и след.; Жижин. Указ. ст. в Журн. Мин. юст. 1900. Кн. 2. Соломон. Указ. соч. С. 31 и след.
[34] По проекту тюрьмы должны были быть трех категорий, а именно: уголовные, гражданские и пересыльные, причем гражданские состояли из трех отделений: подстражного, приговорного и осужденного.
[35] “Доношение” напечатано в сочинении Никитина “Тюрьма и ссылка” (с. 11 и след.) и очень любопытно в бытовом отношении.
[36] Никитин. Тюрьма и ссылка. С. 1-28 и Фойницкий. Указ. соч. С. 317.
[37] Розенгейм. Очерк истории военно-судных учреждений в России. С. 127 и след.; Бобровский. Военные законы Петра В. в рукописях и первопечатных изданиях. С. 53.
[38] Толкование к главе LIII.
[39] С определением понятия политической смерти встречаемся мы и в проекте уголовного уложения 1754 г. “Политическая смерть, – читаем здесь, – состоит в том, когда кто к вечной на каторгу или в отдаленные места с наказанием или без наказания на казенную работу и для содержания в вечном заключении, ссылке с лишением всех чинов и имения приговорен или приговором ошельмован, ибо все оные люди от всякого гражданского общества вовсе выключены, и для того в рассуждении прочих, в гражданском обществе состоящих, за мертвых почитаются” (ст. 6. Гл. XIII).
