Союз родителей и детей устанавливается: 1) Рождением в законном браке. До принятия христианства у нас различались водимые жены от наложниц, а потому могли различаться и дети, рожденные в браке, от детей, прижитых вне брака. Но соединялись ли какие последствия с этим возможным различием, мы не знаем.
Наоборот, есть основание думать, что этому различию не придавали большого значения. Владимир Святой был прижит Святославом от ключницы Ольги, Малуши; полоцкая княгиня Рогнеда называет его рабыничем, т.е. сыном рабы.
Раба матери Святослава, конечно, не могла быть его водимой женой, а была наложницей. Но это не мешает Владимиру считаться внуком Ольги (Лаврент. лет. под 968 г.) и занять сперва новгородский, а потом и киевский стол.
С подчинением браков и дел о наследстве церкви различие между законными и незаконными детьми должно было обозначиться резче. Духовенство, несомненно, руководилось постановлениями византийского права.
Статья Русской Правды: “Аже будут робьи дети у мужа, то задници им не имати; но свобода им с матерью” (III ред. 128) есть, конечно, опыт применения новых начал к русской жизни. Но и христианские князья не только приравнивали незаконных детей к законным, но даже давали им преимущество.
Святополк-Михаил посадил во Владимире сына Мстислава “иже бе ему от наложнице” (Лавр., 1097 г.), а Ярослав Владимирович, галицкий князь, все свое княжение отдал незаконному сыну Олегу Настасьичу, а законному, Владимиру, дал всего один город Перемышль (Ипат., 1187).
Эти дохристианские народные обычаи до наших дней сохранились кое-где в Архангельской губернии, где незаконные дети имеют равную долю в наследовании с законными (Ефименко. 53).
В московскую эпоху требования церкви получают все более и более господства; дети, прижитые вне брака, остаются незаконными и в том случае, если бы родители их впоследствии вступили в брак, их не дозволялось усыновлять.
2) Усыновлением. Этот способ установления союза родителей и детей, надо думать, был известен и до принятия христианства. О порядке усыновления и правах усыновленных для этого древнейшего времени в наших источниках нет указаний.
В эпоху же после принятия христианства духовенство, при решении вопросов об усыновлении, руководствовалось постановлениями византийского права, как это видно из грамоты митрополита Киприяна от 1404 г. (Акт. Ист. I. № 255).
На вопрос бездетной вдовы Феодосии о правах усыновленного ею с мужем “приимычка” он отвечал: “И яз, Киприян митрополит, воззрев есмо в намаконум, да изнашел семи правило: … яко приимник наследует отца и матерь, приимших его; аще и родныя дети будут у них, и тот ровен с детьми родными, и тому такова же доля; а не будет детей родных, наследует отца и матерь, приемших его, аще будет сын или дчи приимник”.
Самое усыновление произошло без всякого участия духовенства. Повод к нему состоял в желании иметь наследника, который поминал бы души бездетных супругов. Усыновление в данном случае стоит в связи с религиозными воззрениями, но не только не исключительно с христианскими, но даже менее с христианскими, чем с языческими.
При существовании церкви заботу о душе можно поручить ей, что, обыкновенно, и делалось. В языческое же время принесение жертв усопшему составляло исключительную обязанность его детей. В приводимом вдовой Феодосией поводе усыновления можно видеть отголосок глубокой древности.
Распространение, согласно Кормчей, на усыновленного прав законных детей, чего именно и хотели усыновители, могло совершенно соответствовать древним народным обычаям. По обычному праву крестьян и теперь усыновленные пользуются всеми правами законных детей (Ефименко. Сбор, юридич. об. Арханг. губ. С. 53).
В Московском государстве усыновление подлежало только одному ограничению: нельзя было усыновлять незаконных детей. На усыновленного переходили все права законных даже в том случае, если усыновляющий имел уже детей. Существовал особый обряд усыновления при участии церкви.
