Об имущественных отношениях супругов наши древнейшие памятники содержат очень немного, и то, что в них внесено, было, может быть, формулировано не без влияния греко-римского права.
Имущественные отношения супругов в римском праве подвергались с течением времени значительным изменениям. Древнейшее состояние этого вопроса было такое: жена, выходя замуж, поступала под власть мужа, становилась как бы его дочерью (filiae loco). При таком браке имущество жены составляло собственность мужа.
С течением времени возник свободный брак, т.е. без перехода жены под власть мужа. Это отразилось и на имущественной стороне: имущество жены стало рассматриваться как совершенно самостоятельное. В этом свободном браке все издержки брачной жизни лежат на муже.
Еще позднее возникает детальная система: жена или ее родственники приносят приданое (dos) в обеспечение издержек семейной жизни, а муж – предбрачный дар, ante nuptias donatio.
Кроме приданого и дара у супругов могло быть и другое имущество, но “приданое” и “дар” составляли брачное имущество, которое находилось в собственности мужа и из доходов которого обеспечивались нужды брачной жизни. Но право собственности мужа на приданое по Юстинианову законодательству было очень ограниченно. Он не мог отчуждать приданое жены без ее согласия.
В случае прекращения брака приданое поступало к жене или ее наследникам, предбрачный дар – мужу или его наследникам; впрочем, путем соглашения могли быть приняты меры, чтобы один из супругов получил часть из имущества, принадлежавшего другому. Постановления о детальной системе вошли и в те сборники светского права, которые содержатся в наших кормчих.
Для сравнения укажем еще на систему, которая развилась в германском праве, систему “единения имуществ” супругов в браке (Gutereinheit). Вопрос о юридической конструкции этого единения или общения имуществ спорен. Следуем Герберу (System des deutschen Privatrechts).
Брак производит единение жизни, поэтому целям брака должно служить имущество той и другой стороны. Разница этой системы от детальной состоит в том, что здесь целям брака должно служить все имущество супругов, причем цели брака понимаются гораздо шире, чем по римскому праву.
Соединенное имущество обеспечивает не одни только издержки по дому и воспитанию детей, но может служить и для промышленных предприятий. Права мужа и жены на это соединенное имущество не меняются в браке: жена – собственница своего имущества, но пока продолжается брак, хозяйничает и распоряжается имуществом муж.
Движимое имущество жены он продает без ее согласия; для продажи недвижимого должен иметь согласие жены, кроме случаев крайней нужды. Своим – муж распоряжается неограниченно, как и до брака.
С прекращением брака каждая из сторон получала свое имущество, и если оказывалось, что муж употребил часть его не на цели брака, жена имела право на удовлетворение. Некоторые писатели конструируют имущественные отношения супругов в виде Gutergemeinschaft, т.е. в виде общего имущества.
Действительно, в некоторых местностях Германии муж не может продавать недвижимостей ни своих, ни жениных без согласия жены, кроме случаев крайности. В случае смерти супругов наличность делится независимо от того, кто сколько принес, а как общая собственность (Вгиппег у Гольцендорфа. I. 181). Таким образом, в германском праве встречаемся с разными формами имущественных отношений супругов.
Но изложенные отношения супругов по германскому праву образовались весьма поздно, никак не ранее XV в. В древнейшее же время они представляются в другом виде. По так называемым варварским законам (leges barbaroram) одному мужу принадлежало право владения, пользования и даже распоряжения тем имуществом, которое жена приносила с собой в брак. По законам бургундов эта система должны была применяться даже к женщинам римского происхождения (Zoepfl. 61.2).
Переходим к русскому праву. Из Русской Правды видно, что родственники (родители и братья), выдавая своих родственниц замуж, наделяли их, как могли (III ред. 125). Жены, таким образом, приносили с собой в брак некоторое имущество.
Из Русской же Правды можно вывести, что после прекращения брака имущество жены поступало к ее наследникам даже в том случае, если бы муж что-либо из этого имущества дал своей второй жене.
Это следует из той статьи, которая говорит о судьбе имущества матери после ее и мужа ее смерти: “Будут ли дети, то что первое жены (что осталось от первой жены), то возьмут дети матери своея; любо си на жену будет взложил (дал второй жене), обаче, матери своей возмуть” (III ред. 124).
В том же смысле высказывается и Псковская судная грамота. Она предоставляет вдове право искать на родственниках своего умершего мужа “скруты своей или платья” (91), т.е. движимостей, с которыми она была выдана замуж.
О судьбе имущества во время брака, о том, кто имел право управлять им и распоряжаться, наши древнейшие домосковские источники не говорят ни слова. Неволин думает, что с древнейших времен у нас существует полная раздельность имущества супругов.
Он выводит это из того, что памятники не заключают никакого ограничения относительно права жены распоряжаться своим имуществом. Основание это трудно принять. В памятниках действительно не говорится об ограничении прав жены, но на молчании древних памятников нельзя строить никакой теории, так как они не исчерпывают своего предмета.
В церковном уставе Владимира Святого в числе дел, подлежащих церковному суду, упомянуто “пошибание между мужем и женою о животе”, т.е. спор между мужем и женой о движимостях. Как же духовенство решало эти споры?
Надо думать, что оно решало их по византийскому праву[1]; а по византийскому праву муж был собственником приданого, хотя и ограниченным. Поэтому сомнительно, чтобы духовенство споры супругов о движимостях решало в смысле признания за женой права неограниченного распоряжения своими движимостями.
Самая возможность тяжб жены с мужем об имуществах возникла у нас, конечно, под влиянием византийского права. Трудно думать, чтобы такие тяжбы допускались народными русскими воззрениями, с точки зрения которых жена состояла во власти мужа, должна была служить ему и могла быть им наказываема.
А если это так, то понятно, что имущественные права жены свою первую юридическую конструкцию получили в практике духовных судов и, следовательно, под влиянием византийских начал[2].
Такое происхождение должна иметь и приведенная выше статья Русской Правды, которая есть не что иное, как своеобразная передача следующего постановления Эклоги: “Такоже и мужеви, во ино совокупление приходящу, ни что же от первыя ему жены прияти. Аще ли суть без возраста дети, тех вещи хранити ему, дондеже совершени будут. Аще ли сии совершени будут, подати им оттоле уже матери их совершенныя вещи” (Кормч. II ч. С. 178).
Но хотя первый шаг к ограждению имущественных прав жены и был сделан под влиянием византийского права, это не значит, однако, что имущественные отношения супругов определялись у нас исключительно рамками римской детальной системы. Из памятников московской эпохи видно, что имущественные отношения супругов определялись и народными обычаями, и очень различно.
Вопрос об ответственности жены за долги мужа и по памятникам домосковским решался неодинаково. По договору Новгорода с немцами 1270 г. жена отвечала за долги мужа в том только случае, если ручалась за него.
Эту статью можно считать новгородской, а не немецкой на том основании, что по немецкому проекту договора жена должна была ответствовать, безусловно, за долги мужа (Андреевский. О договоре Новгорода с немецкими городами. Ст. XXI).
Наоборот, по Псковской судной грамоте вдова изорника отвечала перед господином за долг своего мужа, если и не участвовала в его обязательстве. В Русской Правде о разбойнике сказано: “Выдадять и всего с женою и с детьми на поток и разграбление” (III ред. 10).
Вину совершил муж, а ответственность падает на все семейство, конфискуется все имущество, хотя бы что принадлежало и жене. Тот же смысл имеет и ст. 6 договора смоленского князя Мстислава с немцами: “Оже разгневается князь на своего человека,… а отиметь князь все, женоу и дети, оу холопство…”; или по рижской редакции: “Аще князь взвержет гнев на роусина, повелить его разграбите с женою и с детьми…”
По готландской редакции жена за вину мужа идет в холопство и, следовательно, лишается своего имущества, по рижской – конфискуется имущество мужа и жены безразлично (ст. 6).
Неволин, утверждая, что по нашему древнему праву жена не отвечает за вину и долги своего мужа, указывает, между прочим, на статью договора Олега с греками, по которой жена убийцы удерживает за собой то имущество, которое принадлежит ей по закону. В этой статье нет оснований видеть русское право.
Она имеет в виду не столько ограждение прав русских жен, сколько греческих, и, конечно, составлена греками (см. Приложение в конце книги. Греческое и русское право в договорах с греками). Подтверждение своей мысли Неволин видит и в статье Русской Правды: “Аже холоп крадет кого-либо, то господину выкупати и, либо выдати и с ким будет крал; а жене и детям не надобе. Но оже будуть с ним крали и хоронили, то всех выдати” (III ред. 154).
В данном случае невинная жена и дети не выдаются с мужем. Но статья имеет в виду холопов, а не свободных людей. Этим она и объясняется. Выдача с мужем невинной жены и детей увеличила бы только убытки господина, невиновного в преступлении своего раба.
Эта статья, следовательно, имеет целью оградить права господина от лишних убытков; а потому в ней скорее есть основание видеть подтверждение, путем исключения, общего правила об ответственности жены и детей за деяния мужа и отца, чем доказательство их безответственности.
Таким образом, наша древняя практика по вопросу об ответственности жены за мужа следует двум разным направлениям. Порядок новгородский возник под несомненным влиянием византийского права[3].
Во втором направлении надо видеть остаток русских народных воззрений на брак, с точки зрения которых жена не имела ни личной, ни имущественной самостоятельности, а потому и должна была разделять его участь.
Ссылку жены вместе с мужем по ст. 10-й III ред. Русской Правды Неволин объясняет тем, что брак ссылкой мужа для жены не прекращался, а потому жена за ним и следует (100). По всей вероятности, он разумеет здесь христианский брак. В таком предположении нет надобности. С мужем ссылаются не только жена, но и дети.
В рижской же редакции Мстиславова договора говорится не о ссылке мужа с женой, а о разграблении их, т.е. конфискации имущества мужа и жены. Этого уже никак нельзя вывести из нерасторжимости христианского брака.
Все эти правила совершенно удовлетворительно объясняются дохристианскими воззрениями на брак и семейство, по которым жена и дети принадлежат мужу, не имеют независимого от него бытия, а потому и разделяют его участь, как личную, так и имущественную.
Мы не хотим этим сказать, что положение жен в древней России было всегда подавленное деспотической властью мужа. Это уже вопрос факта, а не права. Владимир Мономах недаром советует своим сыновьям не давать над собой власти женам[4].
Были, значит, мужья, которые подчинялись женам. Но, если бы такой муж стал на разбой или заслужил гнев князя по какой другой причине, его жена все-таки была бы лишена своего имущества и последовала бы за ним в ссылку.
Памятники московского законодательства XV и XVI вв. на имущественных отношениях супругов мало останавливаются и далеко их не исчерпывают. Многое было предоставлено практике, а практика была очень разнообразна. На основании духовных и рядных можно сделать заключение, что по прекращении брака приданое жены возвращалось к ней или к ее наследникам.
Это начало признано и указом 1628 г. (Улож. XVII. 1) в такой форме: “А женам тех умерших, которыя останутся бездетны, давати из животов их мужей четверть да приданое”.
Но рядом с этим постановлением, только повторяющим правило Эклоги, в том же Уложении читаем: “И после умершаго заемщика тот долг платити жене его и детям, а будет чего на жене и детех взяти будет нечего, и тот достальной долг взяти на порутчиках его, кто будет в лицах” (X. 203).
Для того, кто знает постановления Эклоги, действовавшие и в московскую эпоху, эта статья не устанавливает непременно имущественную ответственность жены за долги мужа. Она может быть отнесена к тому случаю, когда, по смерти мужа, оставившего жену и детей, жена управляла всем имуществом умершего.
Жена, в этом случае, должна была платить долги умершего из его имущества, а не из своего. Но знали ли Эклогу наши приказные люди XVII в.? Это сомнительно. Как же они применяли эту статью? Из практики того времени знаем, что долги мужа взыскивались с имущества жены (П. С. 3. № 210).
Господствовавший тогда способ взыскания даже непременно должен был повести к переводу на жену имущественной ответственности за умершего мужа: жену ставили на правеж и били, пока не уплатит долгов мужа. При таком порядке взыскания весьма естественно, что жены платили и из своего приданого долги мужей.
Уложение, таким образом, не дает никаких руководящих начал для определения имущественных отношений супругов. По ст. 1 гл. XVI жена, по смерти мужа, получает свое приданое и 1/4 из движимостей умершего; по ст. 203 гл. X все это могло быть у нее отобрано и, действительно, отбиралось за долги мужа.
Судьба приданого при жизни супругов была очень разнообразна. Есть указания от XIV – XV вв., что имущества супругов были раздельны и жены продавали свои земли мужьям (Ак. Юр. № 71. XXVIII). Это признано и указами XVII в., которые говорят, что жены могут продавать и закладывать свои вотчины своими именами.
Рядом с этой раздельностью есть указания и на существование некоторого вида единения имуществ, принадлежавших супругам. В одной рядной муж и жена (вступила во второй брак, а от первого имела дочерей) договариваются выдать дочерей последней от первого брака “из обща”, т.е. из общего их имущества (№ 395). Наконец, и это едва ли не всего чаще, муж распоряжается приданым жены вместе с ней.
Родители дают приданое не одной дочери, но и ее новобрачному (№ 110. V). Приданые отчины продаются женой вместе с мужем (№71. X). Это вошло и в указы XVII в., которые запрещают мужьям отчуждать женины отчины от своего имени; купчие же крепости за подписями обоих супругов признавались в силе (П. С. 3. 762 и 803).
Византийское право продолжает действовать и в московскую эпоху, но только одни духовные суды применяли его к делам, непосредственно черпая из кормчей; светские же учреждения знали его лишь постольку, поскольку оно отражалось в государевых указах, а потому влияние его на нашу практику и не могло получить решающего значения.
Но оно, несомненно, проходило в жизнь, хотя и в очень небольших приемах. В памятниках находим указания, что духовные власти при помощи византийского права старались внести в нашу практику более разумные начала, чем те, которыми руководились приказные люди XVII в. В 1657 г. била челом патриарху Никону вдова нижегородского посадского человека Марфица.
Из челобитья видно, что после смерти мужа она стоит на правеже в долгах его, а дворов и животов после мужа ничего не осталось, про что ведомо окольным людям. Было за ней приданое, но муж еще при жизни испродал его в платеж за долги, а иное в заклад отдал. Что осталось из приданого, рублей 50, то уже она отдала за долг мужа, а ныне правят на ней еще более 50 рублев.
Просит: ее, вдову Марфицу, пожаловать, тех долгов править на ней не велеть потому, что мужа своего животами она ничем не владеет. Патриарх, выслушав челобитье Марфицы, взглянул в Правильную книгу Леона царя и Константина и нашел там, что жена не подлежит ответственности за мужа, если не поручилась за него.
На основании Правильной книги приказывает он послать память в Новгородский приказ. В памяти написано: “Буде она, Марфица, после мужа своего, кроме своего приданого и четвертыя части, что было ей из тех мужа своего животов довелось дать, животами не владеет и в тех кабалах мужа ее (Марфицы) не написана (порукой), и мимо порутчиков на ней, вдове, мужа ея долгов править не велел” (П. С. 3. № 210).
Как поступил Новгородский приказ – не знаем. Можно, однако, думать, что он исполнил “приказ” патриарха, не потому, впрочем, что таково было у нас право, как писал патриарх, а потому, что так “приказал” патриарх. Право жен обрисовывается в Московском государстве еще очень смутно, приказ же требует только исполнения.
[1] Из дел бывшего архиерейского архива, находящихся в холмогорском Преображенском соборе, видно, что споры о приданом разрешались архиепископом холмогорским в начале XVIII в. на основании Моисеевых законов, Градских законов и Эклоги; это в XVIII в., после издания Уложения; необходимость обращаться к этим памятникам во времена более древние была еще ощутительней (Ефименко. Приданое по обычному праву крестьян Архангельской губернии. 1873. С. 81).
[2] Холмогорец Федор Яким в 1711 г., восставая против иска тещи своей о выдаче ей приданого ее умершей дочери, а своей жены, упоминает “брачного своего дара два полотенца”, это, конечно, propter nuptias donatio (Ефименко. Придан, по обычн. праву Арх. губ. С. 79).
[3] В Эклоге читаем: “Аще кто имея жену, возмет взаим от некоего, и аще не может сих творити воздания, неповинна будет жена его от пристроя своего подати заимодавцу, аще не обрящется волею в такове долзе поручившися по муже своем” (Кормч. Ч. II. С. 189).
[4] В том же духе и русские пословицы: “Худое дело, коли жена не велела”, “Худо мужу тому, у которого жена большая в дому”, “Кто жене волю дает, тот сам себя бьет”, “Знай баба свое криво веретено” (Даль. I. 467).
