Из всего нашего изложения видно, что в истории русского права давность установилась довольно поздно, законодательной властью, для устранения разных неудобств в строе гражданского быта, притом не в виде общего правила для всех или многих отношений права, по особо разным учреждениям права.
Все эти отдельные случаи имеют то общее между собой, что ими установляется давность исковая, которой срок не только, но и другие условия различны, смотря по предмету, о котором производится иск.
Сорокалетняя давность выкупа вотчин родовых образовалась, кажется, под влиянием греко-римского права. Впоследствии определены некоторые подробности этой давности отдельными указами.
Так, например, указом 1679 года[1] исключена возможность перерыва этой давности подачей иска, чем характер сего срока существенно изменен был, так что его нельзя более причислять к срокам давности. Такой же характер придан назначенному в 1737 году трехлетнему сроку выкупа[2].
Сорокалетний срок давности применялся далее к искам о праве собственности на вещи недвижимые. Так как перерыв срока исключен лишь по отношению к выкупу, то мы вправе заключить, что по другим искам он допускался. Впрочем, о применении сорокалетней давности не имеем подробных сведений.
По искам об обязательствах по договорам существовала еще по Уложению пятнадцатилетняя давность. О ней существуют довольно подробные правила, и она более развита, нежели прочие случаи исковой давности. Она применима лишь к таким делам, в которых оспаривается самое основание, самое существование обязательства.
Не допускается применение ее там, где действительность обязательства бесспорна или вследствие сознания, или вследствие собственноручного письменного акта. В этих случаях не допускается отказа от платежа под предлогом истечения срока давности.
Таким образом, для применения давности требуется что-то в роде bona fides, требуется со стороны ответчика, ссылающегося на давность, чтобы он оспаривал основательность самого иска. Течение этой давности прерывается предъявлением челобитья о взыскании или исполнением части обязательства.
О сроках давности по искам об имуществах движимых мы знаем только, что иск о приплоде животных, бывших в чужом владении, прекращался истечением одного года.
О применении этих различных сроков давности в XVIII веке на практике нам пока ничего неизвестно, хотя, конечно, из дел прошлого века это можно бы было определить, если бы они были опубликованы. Мы знаем только, что в указах Екатерины II, вводивших десятилетнюю давность, о ней говорится как о чем-то совершенно новом; о ней говорится как о новой милости.
Нигде не сказано, что прежние сроки давности отменяются или заменяются новым, что новый срок давности применяется к делам и отношениям, на которые до тех пор давность не имела применения, как это делается впоследствии, при применении десятилетней давности к привилегированным губерниям, в которых существовали разные сроки давности.
Десятилетняя давность объявляется совершенно новоустановленным основным законом. Нигде не указывается на прежде существовавшие сроки, как бы таковых совершенно не было. Мы заключаем отсюда, что постановления Уложения вышли из употребления и не применялись на практике, в которой во все продолжение XVIII века господствовал, по всей вероятности, произвол.
Узаконение, в котором в первый раз упоминается о десятилетней давности, есть манифест 17 марта 1775 года[3]. В этом законоположении сказано:
4.1. Повелеваем всякого рода взыскания по делам казенным или уголовным, долее 10 лет продолжающиеся и в течение такового времени не кончаны суть, оставить, и если по подобным делам где содержится кто в тюрьме, то, не мешкав, освободить.
4.4. Всякого рода преступления, коим 10 лет прошло, и чрез таковое долгое время они не сделались гласными, и по ним производства не было, все таковые дела повелеваем отныне передать, если где об них взыскатели, истцы или доносители явятся, вечному забвению, и по сей статье и впредь поступать во Всероссийской Империи непременно[4].
В первой статье говорится о взысканиях как по противозаконным действиям, так и по договорам и по начетам казны. Таковые взыскания прекращаются вследствие давности, если они в течение 10 лет не были приведены в действие, или хотя по ним начато производство, но не доведено до конца и оставлено, или, наконец, даже производство окончено, но присужденное или вовсе, или частью не было взыскано.
В ст. 44 говорится о преступлениях, оставшихся негласными в течение 10 лет, и прибавляется, что это правило должно быть применяемо и на будущее время, между тем относительно ст. 41 этого не сказано. Это различие в редакции доказывает, что в ст. 41 дается правило только на этот раз, между тем как ст. 44 объявлена общим законом.
Манифестом 28 июня 1787 года[5] вводится давность в делах гражданских. В ст. 4 этого манифеста сказано:
Манифестом 17 марта 1775 г. узаконив, что всякое дело или преступление уголовное, которое в течение 10 лет не сделалось гласным, долженствует предано быть вечному забвению.
Право сего десятилетнего срока распространяем на все дела гражданские, как между частными людьми, так между ними и казной, и потому о недвижимом или движимом имении кто не учинил, или не учинит иска 10 лет, или предъявя оный, 10 лет по оному не будет иметь хождения, таковой иск да уничтожется, и дело да предастся вечному забвению.
В 8-й ст. повторяется правило манифеста 1775 года о прекращении давностью казенных исков и взысканий, причем оно объясняется общим законом, обязательным и на будущее время.
Из всего содержания этого закона видно, что дело идет о давности иска, если бы даже не было ссылки на уголовную давность. Давность исковая в этом законе установлена безусловная и широкая; единственное условие есть истечение десятилетнего срока. Она применяется ко всем искам, за исключением лишь тех, которые именно изъяты от ее действия.
В случае пропущения ее не допускается восстановления прав, хотя бы в просрочке виновен был лишь уполномоченный[6]. Постановления о ней были так общи и коротки, что, при отсутствии юридического образования судей и чиновников, закон возбуждал самые странные недоразумения, для разъяснения коих изданы разные отдельные указы.
Так, сенатским указом 1798 года[7] объясняется, что лишь тот может ссылаться на давность иска, на которого мог быть предъявлен иск, и что лицо, которому предоставлено право пользования или владения самим собственником, не может приобрести права собственности на это имущество никакой давностью.
В банкротском уставе определяется[8], с ссылкой на манифест 1787 года, что, “ежели обязательства по просрочке их предъявлены будут ко взысканию по миновании уже от написания их 10 лет: таковые иски и взыскания уничтожаются”.
Из этого постановления видно, как неразвито и неясно понятие о давности иска: здесь она понимается так, как будто вследствие ее уже невозможно заключение или существование обязательства на более, нежели 10 лет, так как истечением 10 лет со дня написания оно уничтожается.
Если перед введением десятилетней давности обращается слишком мало внимания на давность, то теперь впали в противоположную крайность: в давности видели основной закон[9], который следует применять, по возможности, ко всем случаям, где только случайно прошло 10 лет.
Неясное и недостаточное постановление 1798 года лишь только в 1822 году[10] дополнено было в том смысле, что при договорах, заключенных на несколько лет, давность считается со дня истечения срока по договору.
Наконец, в 1824 году[11] определено, что давность начинается лишь с того дня, с которого кредитор вправе был требовать уплату должной суммы, и что давность прерывается как иском, так и, относительно казенного места, просьбой о выдаче.
Если же выдача со стороны казны приостановлена распоряжением начальства, впредь до решения какого-либо спора или за неокончанием расчетов и т.п., то во все время до устранения этого обстоятельства течение давности приостанавливается; затем она уже не может быть продолжаема, но может лишь начинаться снова по прекращении этого обстоятельства, мешавшего предъявлению или осуществлению иска.
Эти постановления распространяются, мнением Государственного Совета от 21 июля 1825 года[12], на все обязательства, причем указывается, что ими не дополнены постановления банкротского устава, но изменены.
Несмотря на общее правило, о применении давности ко всем случаям, если они именно не изъяты из ее действия, встречаются разные постановления, в которых предписывается применение давности к разным отдельным случаям[13].
В других узаконениях установляются правила о перерыве давности. Высочайше утвержденным докладом Сената в 1805 году[14] определяется, что при начале войны всегда должно быть издано постановление о приостановлении течения давности для тех лиц, которые по делам службы отправятся за границу.
С другой стороны, при решении разных частных случаев установлялись исключения из давности в явное противоречие закону 1787 года.
Прежде всего установилось исключение относительно дел, решенных именными указами. Поводом к тому было следующее дело.
В 1770 году завещанием действительного тайного советника Хитрово были отпущены на волю дворовые его люди. Спор его законных наследников против завещания был отвергнут юстиц-коллегией в 1772 году; в 1776 году определение это было подтверждено Императрицей.
Но, несмотря на то, оно относительно отпущенных на волю людей в исполнение приведено не было, “затем, что сии люди, некоторые якобы не доказали о своей вольности, а вообще начали о свободе просить пропустя десятилетнюю давность”. Противозаконность и несостоятельность этого объяснения были ясны сами по себе.
Свобода – не учреждение частного, а государственного права. Кроме того, в 1775 году определено было, что отпущенных на волю людей ни за кого уже укреплять не велено, поэтому отпущенные на волю завещанием, приобревшие свободу утверждением завещания в высшей инстанции Императрицей, не могли быть лишены свободы на основании давности. Подобные доводы были бы неопровержимы.
Но на них не обращали никакого внимания, а основывали правильное решение дела на совершенно лишнем неосновательном правиле, – на том, что будто действие давности отнюдь не распространяется на дела, решенные именными указами, по которым потребно единое исполнение, несмотря на то, есть ли о том частная просьба или нет таковой, потому что при неимении просьбы присутственное место само было обязано наблюдать за точным исполнением именного указа.
Эти доводы решительно противоречат закону о десятилетней давности, ибо отменяют всякую давность. Действие десятилетней давности состоит именно в том, что, вследствие просрочки иска или недоведения его до конца или неисполнения приговора в течение десятилетнего срока, прекращаются действительные, на законе основанные и законом признанные права, которые без того были бы действительными.
Именной указ есть закон. Право, основанное на именном указе, есть право, основанное на законе. Но законом признанное право может прекращаться давностью, следовательно, право, установленное именным указом, также.
В одном решении Правительствующего Сената от 30 января 1835 года[15] приводится постановление о неподчинении действию давности дел, решенных именными указами, но вместе с тем утверждается, что во всех прочих делах давность применяется.
В решении же от 13 апреля 1844 года[16], в явное противоречие с приговором 35 года, объявляется: так как указы Сената исполняются как именные указы Императорского Величества, то и дела, решенные ими, не могут подлежать давности.
В Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета от 23 апреля 1845 года[17] доказывается неосновательность этих исключений и прямо объявляется, что и дела, решенные именными и сенатскими указами, в случае неисполнения их должны подлежать давности.
В этом законе говорится: исполнение судебных решений должно подходить под давность, так же как и само судопроизводство. Судебный приговор есть лишь признание или подтверждение какого-либо права, а потому и действие его, ни в чем не отличное от действия всякого иного основания права, должно быть подчинено тем же ограничениям.
А как договоры, купчие крепости и всякие акты, от действия давности не изъятые, быв оставлены в безгласности более 10 лет, теряют свою силу, то нет достаточной причины освобождать от действия давности и судебные приговоры, при молчании о том закона; ибо правило о твердости и неизменности судебных решений не состоит в противоречии с правилом о давности: решение твердо и неизменяемо, пока не прошел в безгласности определенный срок, но как скоро он минул, то вступает в силу закон о давности.
Обращаясь от этих общих рассуждений в особенности к статье закона, по которой дела, решенные именными указами, изъяты от действия давности, Государственный Совет принял во внимание, что при существующем ныне образе наблюдения за исполнением Высочайших указов и повелений решительно не может последовать, чтобы какое-либо Высочайшее повеление осталось в безгласности более десяти лет, но если бы это и случилось, то право тяжущегося должно признать уничтоженным силой давности.
Соображение это тем более заслуживает уважения, что все судебные решения, даже и в низших инстанциях, постановляются от Высочайшего имени.
Вследствие того в разных определениях Сената признается, что решения Сената, об исполнении которых не было просьбы в течение срока давности, теряют свою силу[18].
Другое исключение из применения давности, равно неосновательное, образовалось следующим образом. Манифестом 17 марта 1775 года личная свобода объявлена изъятой из частного произвола. В манифесте сказано было:
Всем отпущенным дозволяем впредь ни за кого не записываться, а при ревизии должны они объявить, в какой род нашей службы, или в мещанское или купеческое состояние, войтить желают по городам.
Из всего содержания манифеста, равно из других указов[19] видно, что эти слова должны быть приняты как запрещение укрепления свободных лиц. Однако выражение дозволяем не записываться могло быть истолковано в том смысле, что от воли свободных зависело – записываться или не записываться.
Между тем не таково было намерение закона. Образ его выражения объясняется постановлением в инструкции во II ревизии, по которой все не принадлежавшие к какому-либо состоянию или классу обязаны были записаться в крепостные.
В силу неясности этого выражения, объясняется в сенатском указе 6 апреля того же 1775 года[20], что после 17 марта сего года вольноотпущенные ни в каком случае не могут быть записаны в крепостные. Из одного сенатского указа 1780 года[21] видно, что запрещение укрепления свободных считалось безусловным.
Во 2-й ч. Х т. Св. Зак. Гражд., изд. 1857 года (ст. 223, ныне отмененной) сказано, что запрещение укрепления воспоследовало 28 июля 1781 года[22]. В Полном Собрании Законов под этим числом есть только один указ, в котором упомянуто о вольности крепостных.
В этом указе сказано, что “военнопленные, принявшие православную веру, с женами их, хотя бы они и на крепостных: женаты были, с детьми их быть свободными и дать им волю избрать себе такой род жизни, какой сами заблагорассудят”. Очевидно, этого указа нельзя считать запрещающим укрепление свободных лиц.
По нашему мнению, при составлении 223-й ст. Х т. 2-й ч. (изд. 1857 г.) могли иметь в виду лишь манифест 16 ноября 1781 года[23] о новой ревизии, в котором подтверждается относительно вольноотпущенных 46-я ст. манифеста 17 марта 1775 года и сенатский указ от 10 декабря того же года[24] о распоряжениях касательно ревизии.
В этом указе также прямо сказано, что уже манифестом 1775 года запрещено вступление свободных в крепостное состояние. Однако, несмотря на всю ясность указов, на практике все еще бывали случаи обращения свободных в крепостное состояние.
Это мы заключаем из того, что указом 20 октября 1783 года[25] подтверждается, что по указу 28 июля 1781 года ни под каким предлогом свободный человек не может быть записан крепостным, что свобода не подлежит давности; и в этом указе ссылаются на манифест 1775 года, в котором запрещено свободных людей укреплять.
Но в том же самом году, перед тем, когда в третий раз провозглашается ненарушимость личной свободы, указом 3 мая[26] в Малороссии введено было крепостное право, до тех пор в ней не существовавшее. Тринадцать лет спустя, указом 12 декабря 1796 года[27], оно уже вводится в новороссийском и кавказском крае.
В первом случае – из политических видов, с целью уничтожения местного самоуправления и местных особенностей казацкой вольницы[28], в другом – из причин чисто административных, подобных тем, которыми руководствовались в Великой России в конце XVI века.
Впрочем, выражение “крепостное состояние” в этих указах не употребляется. В первом из них говорится: “Для известного и верного получения казенных доходов в наместничествах Киевском, Черниговском и Новгородском Северском, и в отвращение всяких побегов к отягощению помещиков и обретающихся в селениях обитателей, каждому из поселян остаться в своем месте и звании, где он по нынешней последней ревизии написан, кроме отлучившихся до состояния сего указа; в случае же побегов после издания сего указа поступать по общим государственным установлениям”.
В другом же сказано: “Известно, что в полуденном краю государства (нынешних новороссийских губерниях, на Дону и на Кавказе) своевольные переходы поселян с места на место наносили многим из тамошних обитателей великие в заведениях их расстройства и даже разорения, и что вкоренившемуся злу этому, поколику оно делалось там общим, до приведения всех жителей тех губерний в известность, воспрепятствовать не было средства без употребления самых крайних мер.
А между тем подавало сие повод корыстолюбцам, забывшим присягу, отваживаться на подговоры туда к побегу крестьян из самых внутренних губерний… Для прекращения всего того и дабы единожды водворить в вышеупомянутых местах по сей части порядок, и утвердить в вечность собственность каждого владельца, за благо признали мы постановить:
1) чтобы: каждый из поселян остался в том месте и звании, как он по нынешней ревизии написан будет;
2) удовлетворить владельцев, которые: до сего указа отыскали своих беглых: принеся о том жалобы: жалобы, поданные после указа, считать недействительными;
3) утвердив непременное пребывание поселян на местах, ими обитаемых, и воспрещая отныне своевольному их перехождению, если после этого селения (помещичьи или казенные) беглых людей к себе примут и держать будут, с таковыми поступать по законам”.
Текст этих указов чрезвычайно любопытен в том отношении, что представляет собой лучший комментарий указам, которыми в конце XVI века введено было крепостное право.
Исследователи по этой части, например М.П. Погодин, старались объяснить образ происхождения крепостного права при помощи точного толкования отдельных слов указов, строили целые предположения на том, что в указе упомянуто о беглых, значит, о чем уже было запрещение или тому подобное.
Между тем здесь мы видим, что о беглых говорится, несмотря на то, что переход крестьян перед сими указами был совершенно законным. После этого какое же возможно толкование отдельных слов!
Далее, подобно тому, как при общем введении крепостного права запрещается крестьянам оставлять места, где несколько лет перед тем были записаны, и при этом каждому предписывается оставаться, где кто записан по ревизии, которая между тем, как во время óно перепись, была вовсе произведена не с целью ввести крепостное право и лишь впоследствии, при введении крепостного права, была принята в основание для окончательного устройства крестьянского дела.
Хотя после 1783 года уже не могло более подлежать сомнению то, что личная свобода не может быть уничтожена давностью, но все-таки в отдельных случаях проявился прежний взгляд, и в интересе помещиков ограничивалось применение общего правила.
Мы видели, что уже манифест 1775 года содержал в себе запрещение укрепления свободных лиц, но указом 21 сентября 1815 года[29] объявляются запрещающими укрепление вольных людей указы 20 июля 1781 года и 20 октября 1783 года, так что не подлежит давности лишь свободное состояние лиц, бывших после 1781 и 1783 годов вольными, и только укрепленные после сих указов должны получить свободу, несмотря на истечение десятилетней давности; к делам, происшедшим из прежнего времени, давность применяется.
По отношению же к новороссийскому и малороссийскому краям постановлено, что из крепостного состояния только те могут быть исключены, “которые доказывать начали, что они в крестьяне записаны подложно и заочно, если о сем по изысканию действительно будет доказано. Но будущее же время, за прошествием многих лет о сем в безгласности, новых просьб не принимает, поелику неограниченное на сие дозволение может нанести в том крае немалый вред и замешательство”.
Итак, здесь допускается опять применение давности на прежнее время, если течение ее не было прервано начатием иска о свободе, до времени состояния этого указа.
В XVII веке крепостное состояние введено было в интересе государства, которое не имело другого лучшего средства принудить низшие классы к исправному несению повинностей, лежавших на них в пользу государства. Поэтому объявление, что крепостное состояние не прекращается давностью, было лишь логическим последствием государственного характера крепостного права.
Но когда, напротив того, в конце XVIII века убедились, что личная свобода граждан есть необходимое условие правильных отношений к государству, что государство не нуждается в крепостном праве, и стали освобождать подданных от обязательной службы, потому что видели гораздо больше пользы в свободном труде, то объявлено было, что личная свобода не может прекращаться и не подлежит потере вследствие давности. Вследствие этого крепостное право из учреждения государственного сделалось учреждением гражданского права.
Поэтому было совершенно последовательно, что давность стала применяться к нему, как к большей части учреждений частного права. По словам манифестов, вводивших давность безусловно и без исключений, она должна была применяться к искам о беглых.
Беглый, которому удалось прожить где-нибудь в качестве вольного в течение 10 лет, не будучи застигнут иском, должен был сделаться свободным: его преступление (побег) было покрыто давностью, иск помещика также был погашен давностью.
Действительно, долгое время на практике не было никакого сомнения о применении давности к искам о беглых[30]. Лишь впоследствии из случайного выражения одного указа вывели, что крепостное состояние не подлежит давности.
Это сделалось вот каким образом.
Помещики и общества имели право, чтобы крестьяне, которые добровольно вступили в военную службу или отданы были на поселение по приговору суда, общества или помещика, засчитывались в рекруты.
Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета от 14 июля 1810 года[31] постановляется, что просить о выдаче рекрутской квитанции можно лишь до истечения срока давности, со дня вступления крепостного в службу или отдачи его на поселение. Но в пункте 12 сказано:
По уважению, что помещики и общества, не имея точного сведения, где беглые их люди обретаются, не могут об них произвести в положенное время иска, постановить, что буде кто из владельцев или обществ бежавших своих крестьян отыщут в службе ли военной, или в работе, или в казенном ведомстве, и на принадлежность им оных представят ясные доказательства, так и о том, что о побеге их сделаны явки в положенный срок; таковым, несмотря на время предъявления их просьб, выдавать квитанции на законном основании.
Итак, казна отказывается от применения давности в таком случае, если помещик или общество, имеющие право на вознаграждение за отошедшего в казенное ведомство крестьянина, вовремя заявили о бегстве.
Вот ясный смысл этого закона. Даже несколько лет спустя, в вышеприведенном мнении Государственного Совета от 25 июня 1815 года, ясно говорится о непременном применении к искам о беглых десятилетней давности.
В этом законе сказано: так как в губерниях, на особых правах состоящих, на дела по закладам или заставам имений, также по долгам облиговым, об отыскании беглых крестьян: давности положено не было: то все эти статьи и случаи, кроме отдаваемых в заставу или в залог имений, подвержены действию давности, во всей силе манифеста 1787 года.
Несмотря на то, в сенатском указе от 14 ноября 1832 года[32] сказано, что мнением Государственного Совета от 14 июля 1810 года весьма ясно разрешается, что законы о десятилетней давности не распространяются на отыскание беглых, буде только о побеге поданы были в узаконенное время явочные прошения.
Указ этот состоялся по следующему поводу. Беглый крепостной человек записался под чужим паспортом в мещане города Газенпота, где проживал 14 лет. Когда помещица, отыскав его в Риге, требовала возвращения его себе, лифляндское губернское правление встретило затруднение в удовлетворении этой просьбы по причине истечения десятилетней давности.
Военный губернатор представил дело Сенату. Помещица объяснила, что после побега крепостного подала явочное прошение, но в течение 13 лет нигде его отыскать не могла, да и слухов о нем не имела, а потому о возвращении не могла искать.
По этому делу министр внутренних дел и министр финансов дали свое мнение, что десятилетняя давность распространяется и на все вообще дела, не исключая и по искам беглых; что и в указе Правительствующего Сената 1805 года августа 11 истолковано, что срок оной давности следует считать со дня явки помещиками о побеге; что если со времени подачи явки не будет хождения в продолжение десяти лет, в таком случае новые просьбы не должны быть принимаемы, что подтверждено Высочайшим указом 1810 года января 7, и что поэтому просительнице следует отказать.
Несмотря на все это, Сенат признал, что, как мнением Государственного Совета 14 июля 1810 г., разрешающим в каких случаях на дела о зачетах помещикам за рекрут людей, поступивших в военную службу, распространяется десятилетняя давность, в 12-м пункте изъяснено: (см. выше, стр. 187), то сим весьма ясно разрешается, что законы о десятилетней давности не распространяются на отыскание беглых, буде только о побеге их поданы были в узаконенное время явочные прошения.
Мы видели выше, что в упомянутом Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета это вовсе указано не было, что никаким толкованием из оного нельзя вывести, что в нем отвергается применение давности по делам об отыскании беглых за подачей явочных прошений.
Между тем такое толкование имело место, и благодаря ему введено было правило о неприменении давности к искам о беглых, к которым она применялась с самого издания манифеста 1775 года. Впрочем, правило это не вошло в Свод Законов 1832 года – оно появилось лишь в издании 1842 года (ст. 956 т. IX).
В издании 1857 года (ст. 1040 т. IX) оно ограничивалось тем, что иск о беглых не подлежит давности только тогда, когда явочные прошения о побеге возобновляемы были, не пропуская десяти лет; кроме того, не подлежали возврату сыновья женатые и дочери замужние, когда будет доказано, что они хотя участвовали в побеге родителей, но прежде достижения 14-летнего возраста, или родились после побега.
Вообще в постановлениях последующего времени видно старание смягчить жестокость правила о непокрытии бегства давностью. С отменой крепостного права пало как это постановление, так и многие другие, лежавшие тяжким бременем на гражданском и государственном быте России.
В третьем случае, вследствие неясного сознания различия между учреждениями гражданского и таковыми же государственного права, установленными в видах административных, но соприкасающимися к учреждениям гражданским, возникло другое исключение из действия давности, которое только в самое последнее время заключено в правильные пределы, а перед тем распространялось на дела, к которым собственно не могло иметь применения.
Мы говорим о законе, по которому межи генерального межевания изъяты из действия давности и который в практике понимался в распространительном смысле, что им будто исключается приобретение части генерально-обмежеванной земли посредством давности владения.
Как мы видели выше, законодательство наше XVI и XVII веков допускало приобретение примерных земель, вследствие завладения и обрабатывания соседними помещиками и вотчинниками, в виде приращения.
Затем это право стало ограничиваться, пока оно не отменилось почти совершенно межевой инструкцией 1754 года. Манифестом о генеральном межевании 1765 года и межевой инструкцией 1766 года наконец решено, что в случае, если не произойдет спора, примерная земля разделяется между соседними помещиками по числу душ.
Однако этим не признавалась или установлялась давность владения или право владельцев вследствие долголетнего владения и обрабатывания. Мера эта имела целью содействовать успехам генерального межевания посредством устранения, по возможности, споров и тяжб.
В инструкции 1766 года устранена поверка частных прав на владение по документам и признано за основание действительное и бесспорное владение землей в тех пределах, в которых оно находилось в 1765 году. Этим на будущее время раз навсегда искоренены споры о примерных землях.
Цель была бы достигнута, если бы только удалось, при применении этого закона, строго отделить дела межевые от дел гражданских. Генеральное межевание имело целью утвердить бесспорно границы существующих дач, совершенно не касаясь вопроса, принадлежит ли известная дача в собственность А или Б.
Дело шло только об определении пространства и границ отдельных дач. Для достижения этой цели совершенно достаточно определить существующее бесспорно до 1765 года владение. Далее генеральное межевание, имеющее целью определение пространства всех поземельных владений или дач в государстве, вовсе не имело целью сделать дачи неотчуждаемыми или нераздельными.
Каждая дача и после того могла быть отчуждаема целиком и по участкам, разделяема всякими законными способами, чем вовсе не уничтожалась бы цель генерального межевания.
Если все дачи какой-либо местности раз измерены и положены на план, то на основании этих планов легко определить пространство и границы тех дач, которые образовались разделением одной из прежних или соединением участков разных дач.
Это различие между делами межевыми и вотчинными, равно отношение закона о десятилетней давности к межевой инструкции 1766 года весьма удачно изъяснены г. Победоносцевым[33] следующим образом:
“Генеральное межевание не касалось разбора вотчинных прав и при исследовании наличного владения, найденного в даче, и титулов, его изъясняющих, вопрос о том: крепко ли то или другое вотчинное право, на коем опирается владение, вопрос об основаниях вотчинного права не имеет для межевых целей существенного значения.
С определенной, срочной давностью владения соединяется юридическое предположение о том, что владение основано на безусловном праве собственности; а для межевания имело важность только существующее бесспорно до 1765 г. владение в известной местности, независимо от срока, в течение коего такое состояние продолжалось и с коим могло быть связано предположение о праве собственности; притом в 1765 г. не был еще установлен общий десятилетний срок давности.
Отсюда понятно, почему межевая инструкция вовсе не поминает о давности в числе межевых доказательств. Когда явился закон о срочной земской давности, то, по существу межевого дела, применение ее к межевым делам не представлялось юридической невозможностью.
Давность получила общую силу для всех гражданских прав по имуществу, по крайней мере общую отрицательную силу, т.е. сроком давности утрачивалось вообще право на иск, с одной стороны, с другой стороны, приобреталось право утвердить юридически известное состояние владения, отразить от этого состояния всякое притязание во имя права.
В этом смысле ничто не препятствовало применить давность и к межевому праву, с тем только, чтобы признание владения в даче для межевания не смешивалось с утверждением владения в качестве вотчинного права.
Одно дело – может ли известное владение, бесспорно продолжавшееся в течение давности, служить законным основанием для того, чтобы признать владельца участником в даче и показать его на плане: это есть право временное, условное, право значиться владельцем, участвовать в государственном акте межевания.
Другое дело – может ли такое владение превратиться в безусловное вотчинное право посредством давности. Один вопрос от другого не зависел, и самое название бесспорное владение имеет неодинаковый смысл в межевом и вотчинном деле.
Межевой спор о владении может еще не касаться до оснований вотчинного права, имея специальную цель доказать, что владение противника не таково, каким или не там, где ему быть следует, либо вовсе не должно иметь места.
Межевой спор о владении – это столкновение смежных и противоположных отводов, причем каждая сторона указывает, где она владеет, где владела, где ей следует владеть; и если даже при этом изъясняет, почему именно следует владеть, со ссылкой хотя бы на крепости, все-таки такой спор не приобретает еще значения спора о вотчинном праве”.
Однако на практике это различие между межевыми и вотчинными делами не всегда правильно проводилось. Это смешение понятий началось еще до введения десятилетней давности по всем делам гражданским.
Именно, когда в 1775 году введена была давность по делам уголовным и казенным взысканиям, то межевая канцелярия, очевидно неправильно понимая значение нормального по межеванию года, предложила уничтожить разные тяжбы о лесах, когда о завладении их до 1765 года челобитен не было.
Сенат, однако, указом 15 мая 1778 года[34] отклонил эту меру, потому что “ежели почитать и в землях десятилетнее промолчание, то ни живые урочища, ни смежства, ни меры, ни крепости не будут иметь силы, – нужно будет иметь одно свидетельство о владении сторонних людей, которых легко преклонить можно.
Притом не каждый владелец мог до межевания иметь точное сведение о числе владеемых земель, отчего и при завладении от просьб удерживался, тем более что еще с 1731 года велено послать межевщиков, следовательно, каждый и ожидал межевания, да и в манифесте 1765 года объявлено, чтобы никто не дерзал искать до межевания, если прежде 1765 года не искал; если же владельцы имели в том запрещение, то как обвинять их в молчании?”
Из этого указа видно, что межевая канцелярия хотела десятилетний срок применить к спорам о поземельной собственности, между тем как такое применение вовсе еще не было узаконено. Кроме неправильного понятия о значении нормального года, в представлении межевой канцелярии заметно и полное смешение межевого и вотчинного производств.
Распространением десятилетнего срока на все иски по делам гражданским манифестом 1787 года давность стала применяться и к тяжбам о собственности поземельной. Из законов видно, что законодательство совершенно правильно различает между делами вотчинными и межевыми.
Так, в одном указе, 1808 года от 22 сентября[35], упомянуто, что “всякое прикосновение к общим, коренным законам, каковы суть: земская давность, пропущение апелляционных сроков и выданные установленным порядком межевые книги и планы, может подать повод к размножению тяжеб и тем поколебать собственность владений, законами окончательно утвержденных”.
Сопоставление законов земской давности наряду с законами о межевых книгах и планах как коренных законов, которые не должны быть нарушаемы, доказывает, что и в это время законодательство по отношению к применению давности из действия ее не исключало поземельное владение, обведенное генеральными межами, но совершенно правильно отделяло производство по делам межевым от производства по делам о праве собственности.
То же самое видно из одного указа 1823 года от 12 апреля[36], в котором сказано: “Не следует отнюдь делать никаких обысков о древнем владении, бывшем до утверждения межевыми правительствами меж, а надлежит изыскивать одно, положенные генеральным межеванием границы, где сие потребуется, но не иначе, как по выданным от межевых правительств планам и межевым книгам, и ими только, а не другими крепостями, в разборе споров о границах руководствоваться.
А если кто жаловаться будет, что соседственных, особо обмежеванных дач владельцы, перешед за межу, утвержденную между ними по генеральному межеванию, сделали вновь завладение, или произойдут споры у общественных, в одном плане значащихся владельцев между собой по завладению одним у другого или заселению, также и по отделению казенных поселян особо от помещиков внутри обмежеванной в общую округу дачи, то в таковых случаях при разборе сих споров руководствоваться существующими на то особыми правилами, не нарушая отнюдь меж, утвержденных генеральным межеванием”.
Из слов этого указа, равно из того, что в нем выписывается вышеизложенное место указа 1808 года, видно, что сенат считает применение давности к обмежеванным генерально дачам возможным и отвергает только применение обыска и ссылки на древние документы, как несовместное с правилом о межевании и о значении межевых актов.
Особые правила, по которым должны быть решаемы споры о новых завладениях чрез межу и внутри межи, не что иное, как общие постановления о завладении и давности.
Таким образом, видно, что в этом указе правильно различается между вотчинным и межевым производством и ясно сознается, что межевая инструкция 1766 года не имела в виду приурочивать межуемые земли к лицам владельцев и подчинять все споры о владении землями в дачах, генерально обмежеванных, межевому разбирательству.
Напротив того, в самом манифесте о генеральном межевании 1765 года ясно выражено, что “сим государственным размежеванием сел, деревень и пустошей к владельцам не утверждается, и споры во владении ими предоставляются, по прежнему, установленному общему государственному на то обыкновенному суду и правительству, т.е. вотчинной коллегии, для чего сим генеральным межеванием утверждаются единственно и навсегда земли только к селам, а пустоши к их старым названиям, но отнюдь не к именам владельческим”.
То же самое повторяется в межевой инструкции 1766 года. Что той же мысли держалось правительство еще в первой четверти нынешнего столетия, доказывается Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета 1 декабря 1828 года[37], которым, между прочим, разъяснено, что непоказание владельца по плану генерального межевания само по себе не может служить к предосуждению частных лиц в вотчинном праве на землю, потому что одно есть дело межевое, а другое – вотчинное: границы генерального межевания утверждаются к селениям и пустошам, а не к лицам владельцев; а межевание внутренним владельцам дачи в крепость не поставляется.
Таким образом, до самого составления Свода Законов в постановлениях законодательства всегда является полное сознание о различии между делами межевыми и вотчинными.
Правило о том, что межи генерального межевания не могут быть уничтожены давностью владения и что равным образом не могут быть разрушены и права, соединенные с постановлением сих меж, которое на практике толковалось в том смысле, что давность не применяется к завладениям чрез межу или даже внутри земли, вошло в Свод Законов лишь в 1845 году. О значении и толковании этого закона см. догматическую часть нашего исследования.
[1] П. С. З. N 752.
[2] Историческое изложение оснований к сокращению срока выкупа ср. у Неволина, Ист. росс. гражд. зак., стр. 89-98.
[3] П. С. З. N 14275.
[4] Эта статья повторена в жалованной российскому дворянству грамоте от 21 апреля 1785 г., П. С. З. N 16187, ст. 14, и городовом положении, там же, N 16188, ст. 89.
[5] П. С. З. N 16651. По мнению Неволина, при введении в России десятилетней давности имели в виду постановления о ней Литовского Статута. Он ссылается при этом на межевую инструкцию 1783 г. (П. С. З. N 15651, ст. 26) для губерний Витебской и Полоцкой.
В этом законе действительно указывается на постановления Литовского Статута о десятилетней давности. Однако эта ссылка означает лишь, что при межевании в упомянутых губерниях должно быть обращено внимание на постановления местного права.
Действительно, 10 лет считаются общим сроком в Литовском Статуте, но постановления его, основанные на римском праве, столь различны от общей десятилетней давности исков, установленной Екатериной II, что впоследствии оказалось нужным внести десятилетнюю давность в те губернии, в которых действовал Литовский Статут (П. С. З. N 18828, 1799 г.).
Поэтому нельзя утверждать, что десятилетняя давность заимствована из Литовского Статута. Однако заимствовано из него, очевидно, выражение земская давность, – выражение, которое не встречается в указах 1785 и 1787 гг. Кажется, в этом заключается все влияние Литовского Статута на русское право по этому учреждению.
[6] П. С. З. N 23282, именной указ 22 сентября 1803 г., распубликован при сенатском указе 16 февраля 1823 г., N 29315; N 29601. Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета 31 августа 1823 г.
[7] П. С. З. N 18645.
[8] П. С. З. N 19692, II, 69.
[9] П. С. З. N 23282 и 29601.
[10] П. С. З. N 28905. Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета от 30 января. Для привилегированных губерний то же самое правило было уже издано в 1815 г., N 25883.
[11] П. С. З. N 29832. Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета от 9 марта, п. 4.
[12] П. С. З. N 30429.
[13] П. С. З. N 21225 1810 г., N 29832 1824 г., N 27039 1817 г., N 27137, того же года.
[14] П. С. З. N 21975, п. 6.
[15] Сборник решений Правительствующего Сената (Сборник). I. СПб., 1865, N 14.
[16] Там же. N 27.
[17] 2-е П. С. З. N 18952.
[18] Сборник. I, N 186, 309.
[19] П. С. З. N 21186.
[20] П. З. С. N 14294.
[21] П. З. С. N 15070.
[22] В других указах упоминается об указе от 20 июля 1781 г., но под этим числом в Полн. Собр. нет никакого указа.
[23] П. С. З. N 15278, п. 11.
[24] П. З. С. N 15296.
[25] П. С. З. N 15853.
[26] П. З. С. N 15724, п. 8.
[27] П. З. С. N 17638.
[28] Лохвицкий. Губерния, 1, стр. 16-17.
[29] П. С. З. N 25917.
[30] Ср., напр., указ Сената 11 августа 1805 г., на него делается ссылка в указе 14 ноября 1832 г. 2-е П. С. З. N 5748. Именной указ от 7 января 1810 г. П. С. З. N 24071; мнение Государственного Совета от 25 июня 1815 г. (П. З. С. N 25883).
[31] П. С. З. N 24296.
[32] П. С. З. N 5748.
[33] Курс гражданского права, II (1-е изд., стр. 158-160).
[34] П. С. З. N 14750.
[35] П. С. З. N 23882.
[36] П. З. С. N 29421.
[37] П. С. З. N 2474.
